Бернар Клавель - Малатаверн

Бабка спала в той же комнате, где лежали деньги. Роберу хотелось представить, какая она, эта комната. Далеко ли старухина постель от стола, на котором стоит глиняный горшок? И вновь ему стало не по себе, когда вспомнилось, как Серж помахал железным прутом: "Такая штука заткнет рот самым крикливым и упрямым…"

"Неужели Серж?" "Серж – возможно, но ведь есть еще Кристоф…" "Кристоф?" Кристоф… Какие страшные глаза были у него там, возле гаража. Жестокие, и этот недобрый огонек…

"Все-таки людей просто так не убивают…" Робер вскочил и зашагал по кухне. "Что-то" по-прежнему было здесь. Неотвязно и неотступно.

"Но ведь они не дураки!" Юноша присел на край стола, покачивая ногой. "Хоть она и старая…" Он молотил ногой по ножке стола, и каждый удар отзывался во всем теле, отдаваясь в голове.

Правда старуха совсем глухая, с чего бы ей просыпаться?.. Если бы только отец выслушал его, Робер выложил бы все как на духу. Умолил бы его сделать хоть что-нибудь, объяснить тем, двоим…

Здесь, в кухне, ничто не напоминало о матери. Все уцелевшие с той поры вещи до неузнаваемости заросли грязью. Робер вновь вспомнил фотографию, приколотую к стене у него в комнате.

"Если бы она была здесь!" Когда она была жива, отец так не пил. Робер прикинул: она умерла четыре года назад. Похоронили ее в Лионе, потому что она и умерла там, в больнице. С тех пор он ни разу не был на кладбище. Сможет ли он теперь отыскать могилу?

Мысли его прервались. Он встал, прошелся по кухне и снова уселся на край стола. И тут его словно подбросило: он только что сказал себе: "Если бы у меня был мотоцикл…"

И внезапно почувствовал, насколько чудовищной была вся эта затея. Ему припомнился горный лес, и тот день, когда Кристоф привез девицу из Лиона.

Опять он почувствовал чужое присутствие; теперь ощущение было еще неотвязнее, нестерпимее. Вместе с Тем перед его мысленным взором возник портрет матери, приколотый к стене между велогонщиками и распятием.

Он так сильно ударил ботинком по ножке стола, что та треснула. Робер перестал колотить ногой.

"А как же родители Кристофа?" Бакалейщик с сияющей лысиной был славный человек. Все так говорили в Сент-Люс.

Робер пожал плечами. "И что с того? Что значит славный человек?" Он попытался представить себе лицо славного человека, если кто-нибудь расскажет ему о затеях Кристофа. Вяло махнув рукой, Робер с кривой ухмылкой прошептал:

– Он или выгонит меня под зад коленом, или набьет морду Кристофу. В любом случае я не могу наушничать Робер изо всех сил старался усидеть на месте, но потом вскочил, погасил свет и очутился на улице; крыши сотрясались под порывами ветра.

В тупике горело одно-единственное окно. В конце тупика метался свет от фонарей на главной улице: ветер раскачивал их, и тени от домов плясали как сумасшедшие.

Робер быстро добрался до площади. Света в бакалейной лавке уже не было, и юноша двинулся вверх по главной улице. Подойдя к дому хозяина, Робер приблизился к проволочной загородке. Горевшая в кухне лампа, отражаясь в огромном, во всю стену, окне мастерской, неярко освещала посыпанный гравием двор. Робер бесшумно открыл калитку и на цыпочках прошел вдоль стены. Прежде чем завернуть за угол, он постоял и прислушался. В доме работало радио. Слышались голоса, но сквозь аплодисменты и смех слов было не разобрать.

Робер подкрался к окну и заглянул в кухню. Хозяйка сидела между столом и плитой. Она вязала, поставив ноги на перекладину стула, на котором лежал клубок шерсти. Клубок кружился, когда она тянула за нить.

Вытянув шею, Робер оглядел кухню. Хозяин, судя по всему, ушел спать.

Хозяйка сидела к окну вполоборота. Порой лицо ее освещала улыбка. Роберу женщина показалась невероятно красивой. Когда она подтягивала нить, она прижимала руку к груди, слегка ее приподнимая. Из-под задравшегося платья виднелись колени. Хозяйка подняла голову. Робер отпрянул.

Он стоял и глядел на дверь Достаточно было постучать и сказать – "Это я, Робер". Потом открыть дверь и быстро все объяснить, – только бы она его не перебивала. Он помедлил, но потом решил, что без хозяина она точно не станет ничего делать. Тогда он снова припал к окну и вдруг заметил, что дверь в спальню приоткрыта. Робер опешил: зачем он вообще сюда пришел? Он еще постоял, поглядел на хозяйку, но заметив, что на часах уже двадцать минут десятого, на цыпочках прошел вдоль стены и вышел на главную улицу.

Там не было ни души. Только фонари качались на ветру. Тот, что висел повыше, громко скрипел. Еще что-то скрежетало по крыше с той же стороны.

Робер оглядел улицу. Проехал грузовик в сторону Монбризона. Юноша мысленно проследил его путь. Вот он проезжает мимо гостиницы, потом мимо гаража, а теперь, наверное, поравнялся со зданием жандармерии…

Мощный шквал обрушился на решетку, засвистел в электропроводах. Робер поежился, еще раз оглянулся на знакомый дворик и бегом бросился к Дюэрну.

На пересечении главной улицы со старой дорогой он замешкался, постоял в нерешительности, но потом вновь помчался вперед, повторяя слова Жильберты: "По ночам лучше ходить верхней дорогой". Но твердя их про себя, он все время видел перед собой нижнюю дорогу. Ощущал, что она бежит там, внизу, и что сам он отдаляется от нее по мере того, как поднимается все выше. Иногда он замедлял бег, подходил к откосу и вглядывался в темноту. Порой порыв ветра разрывал пелену облаков, и тогда проступало бледное небо, усеянное звездами; они вспыхивали и отражались где-то внизу, во тьме. То блистал ручей, а старая дорога петляла всего в нескольких шагах.

Бежать в гору было тяжело, но Роберу это доставляло удовольствие. Сейчас он контролировал дыхание, старался не сбиться с шага и потому почти не думал. Слишком бурной и ветреной была эта ночь: в такую погоду было не до посторонних мыслей. Всякий раз как дорога уходила влево и вниз, в ложбину, шум ветра удалялся, напоминая неясный гул, но стоило дороге вновь повернуть к долине, как ветер обрушивался с прежней силой. И каждый кустик, каждое дерево, каждый валун стонали и завывали. На другой стороне долины от Гиблого лога до первых домов Сент-Люс, беснуясь, гудел Черный лес.

Робер бежал не останавливаясь до дороги, ведущей к ферме Ферри. Там он подождал несколько минут, стараясь отдышаться. По его подсчетам весь подъем занял не более получаса. На последнем повороте он видел свет во дворе фермы, однако теперь он погас. Лишь нижние ветви липы были освещены. Наверное, ставни в кухне еще не закрыли. Он уже решил было спуститься на луг, где его, может быть, еще дожидалась Жильберта, как вдруг во тьме вспыхнул фонарик. Липа раскачивалась; освещенные снизу листья ее временами поблескивали, да так ярко, что напоминали порой сноп искр.

По дороге кто-то бежал. Робер тихо свистнул. Это была Жильберта.

– Я уж собрался спускаться на луг, – проговорил он.

– Ничего себе, уже одиннадцатый час. Я уже с четверть часа как оттуда. Где ты пропадал? Я тебя ждала… Похоже, она сердилась.

– Мне нужно тебе кое-что объяснить. Идем.

– Ты шутишь! Я иду спать. На сегодня – все. Я вышла, чтобы закрыть загон и спустить собак. Завтра объяснишь…

С этими словами она двинулась к дому. Внезапно Робер почувствовал себя очень одиноким. По-настоящему. И испугался, испугался до смерти.

Вокруг была ночь, а Жильберта собралась уходить. Робер бросился за ней, догнал и, схватив за руку, дрогнувшим голосом попросил:

– Жильберта, останься, это очень важно. Я должен тебе объяснить Ты нужна мне.

Девушка попыталась вырваться.

– Отпусти. Если я останусь, отец выйдет меня искать. Робер изо всех сил вцепился в ее руку. Ему было страшно, он весь дрожал, и в голове его билась одна-единственная мысль: только бы Жильберта не ушла.

– Тогда иди домой, – проговорил он, – пусть они лягут, тогда и приходи.

– Да ты что! Они же услышат!

– А если через окно? Ведь твоя комната выходит в сад?

– Да, только окно слишком высокое.

– А во дворе есть лестница?

– Есть, но мне нужно закрыть ворота и спустить собак.

– Я поднимусь с тобой, ты дашь мне лестницу, перед тем, как запереть, а я отнесу ее к окну. А как только они лягут, ты выйдешь.

Казалось, она задумалась, но тут же резко рванула руку, высвободилась и бросилась бежать, крича на бегу:

– Нет, нет, завтра, увидимся завтра. Я не хочу, сегодня слишком опасно. И некрасиво.

Робер догнал ее. Теперь они стояли у ворот. По ту сторону забора зарычала собака.

– Белонна! – прикрикнула Жильберта. – Тихо, молчи! Собака затихла, только загремела цепь по деревянной будке. – Это Белонна, – пояснила Жильберта, – у нее там щеночек. Вот она и лает по каждому пустяку.. Пусти меня!

Однако Робер придвинулся ближе. Теперь он держал ее за обе руки. На них падал свет от фонаря. Робер взмолился:

– Может произойти несчастье… Я просто не знаю, что делать. Им надо помешать… А я совсем один… Его душили слезы.

– Ты плачешь? С ума сошел! Что случилось? Робер, запинаясь, продолжал:

– Кристоф и Серж… Серж Дюпюи… Они… Если им не помешать, они могут убить человека… Жильберта рассмеялась.

– Ты спятил. Пусти, мне пора.

Робер крепче стиснул Жильберте руки, понимая, что делает ей больно.

– Нет, я не спятил. Налет на ферму Бувье, история с телкой – это все они…

– Что ты такое говоришь?

Робер все не решался продолжить, потом, всхлипнув, выпалил:

– Я тоже был с ними!

Жильберта нахмурилась. Оба молчали, лишь ветер кружил, развевая волосы девушки и хлопая ее передником.

– Жильберта, не бросай меня!.. Не бросай! – Он помолчал и прибавил совсем тихо:

– Не бросай меня, ты же старше.

За забором открылась дверь.

– Жильберта! Что ты там делаешь? – крикнул папаша Ферри.

Та медлила с ответом. Робер отпустил ее, и она помчалась к дому, прокричав на бегу:

– Иду, иду, я здесь!

Жильберта добежала до ворот, и в ту же секунду дверь на кухню захлопнулась. Робер стоял и смотрел. Силы оставили его. Хотелось одного: плакать. Упасть на землю и плакать.

Жильберта исчезла за воротами. Слышно было, как она сзывает собак:

– Дианка! Белонна! Ах, какой хорошенький щенок! Ну до чего хорош! Ах ты мой миленький, мой барбосик!

Собаки скулили, щенок жалобно повизгивал, и вновь слышался ласковый голос Жильберты.

А вокруг разбойничал в ночи ветер, бушевал черный вихрь. Вдруг Робер увидел, как из ворот высунулся конец приставной лестницы. Лестница скользнула на дорогу, и ворота захлопнулись. Послышались шаги… В собачьей будке звякнула цепь. Девушка снова что-то сказала собакам, побежала по дорожке к дому и отворила дверь в кухню.

Свет во дворе погас.

Едва погас фонарь, Робер застыл на обочине. Ночь становилась все непрогляднее, мгла будто поднималась из долины, заполняя все вокруг. Во дворе стонала почти неразличимая в темноте большая липа.

Теперь всю долину окутывал мрак, лишь мерцали редкие звезды. Робер обернулся. На противоположном склоне долины светилось окошко фермы Бувье.

По дороге промчался автомобиль. По шуму мотора Робер узнал малолитражку. Довольно долго было слышно, как мотор натужно гудит на поворотах, потом рев ветра заглушил все звуки. Во дворе заскулил щенок.

Наконец над садом загорелся желтый огонек, удлиняя тени; стало видно, как сотрясаются под порывами ветра овощи на грядках. Робер подхватил лестницу и сошел с дороги, стараясь ступать не на гравий, а на пучки травы или крупные валуны. Дойдя до того места, откуда было видно окно Жильберты, он поискал дыру в изгороди и обнаружил множество протоптанных курами ходов. Выбрав самый широкий ход, он сунул туда лестницу. Поднатужившись, он протолкнул ее, а затем протиснулся сам. Колючки цеплялись за одежду, царапали лицо и руки, но все же Робер полез. Ветер неистово завывал в кронах деревьев и в кустах; можно было не опасаться, что Робера услышат.

Он лег на живот прямо посреди дорожки и стал ждать. В сад выходили лишь окно Жильберты, а также окно сарая, в котором доили коров. Кухня и спальня родителей выходили во двор.

Силуэт девушки дважды мелькнул за окном, затем свет погас. Робер взвалил лестницу на плечо и пошел через сад. Вновь заревел ветер, и юноша напряг слух. Напротив, на противоположном склоне долины, гудел Черный лес. В конце концов Робер услышал что-то похожее на рокот порогов. Тут налетел первый шквал, липа и изгородь дрогнули под порывами ветра, и началась настоящая буря. Робер стал продвигаться к окну.