Марьяна Романова - Маленькая большая девочка

Был у меня любовник, а у любовника – велосипед.

Однажды он сказал: а давай бросим все к чертовой матери, и рванем в Анапу, к морю. Будем пить приторное вино, питаться чурчхелами и мидиями, и твоя русалочья коса будет соленой на вкус. Будем бродить босиком по остывающему пляжу и плавать по лунной дорожке наперегонки, и Большая Медведица будет висеть низко, как люстра в хрущевке, а запах цветущего жасмина будет таким густым, как будто его можно коснуться ладонью.

Он говорил все это, и у него светились глаза.

Был июль. Москва плавилась от удушающей жары, которая, отражаясь от морщинистого асфальта и равнодушных блочных многоэтажек, производила впечатление виселичной петли. Краснорожие офисные работники шипели друг на друга в переполненных вагонах метро. Ноги распухали в босоножках. Непокрытые плечи краснели и покрывались веснушками. Свежий сквознячок был во много раз более желанным и дефицитным, чем хрестоматийная авоська «Birkin» от Hermes.

А мне было шестнадцать, и я завалила экзамены во ВГИК. Брижит Бардо недоделанная! Срезали меня на первом же туре. Стареющий донжуан из приемной комиссии, по плечам которого были художественно рассыпаны псориазные струпья, заявил:

– Безнадежный случай. Ни гибкости, ни живости, ни обаяния, ни дикции – ничего.

Гордо вздернув подбородок, я громко и с дикцией, которой позавидовала бы Татьяна Веденеева, сказала:

– Мудак!

И покинула аудиторию. Получилось эффектно. На следующий год буду в «Щуку» поступать.

Самая красивая девочка в школе, коронованная прима, с наинежнейшего возраста усвоившая схему «Я-волшебная-фея-всем-лизать-мне-каблуки».

Уже в тринадцать лет я умела так вскинуть ресницы и повести плечом, что у молоденького преподавателя физики краснели уши, а у стареющей директрисы начиналась климактерическая истерика. Первая, всегда самая первая. Даже месячные у меня начались у самой первой в классе. В одиннадцать лет. Помнится, я этим гордилась. И даже пыталась новоявленной женственностью бравировать: на уроках вредины-русички гордо поднимала ладошку и демонстрировала зажатый в ней тампакс.

– Лариса Викторовна, можно выйти? – голосок ангельский, взгляд как у овечки.

В тринадцать лет у меня появился первый любовник.

Нет, я была не из тех ранних ягодок – оторви-и-выбрось, которые курят папин беломор, воруют мамину помаду и презервативы старшей сестры, отираются по подвалам с сомнительными компаниями, в двенадцать лет впервые лечатся от хламидий, а к двадцати смотрятся потасканными тетками, которые хриплым прокуренным голосом цинично делятся подробностями перенесенных восемнадцати абортов.

– Ты создана для любви, – как-то раз сказал один из моих мужчин. – Тебя сразу хочется любить. Таких, как ты, желаешь с первого взгляда…

У меня не было ни одного сексуального фиаско. Никаких вам нервически потеющих одноклассников, зажимающих в углу, попахивающих детским орбитом и дешевым пивом и кончающих себе же на брюки, едва прикоснувшись к кружевам на моих трусах. Никаких сластолюбивых стареющих донжуанов, которые заманивают тебя в гости якобы посмотреть «Петрова и Васечкина», а заканчивается все кровью на внутренней стороне бедер, обещанием подарить весь мир и авансом в виде мятой стодолларовой купюры: «Купи, деточка, новые чулочки, только родителям ничего не говори».

С самого начала, с того самого момента, как мои губы впервые прикоснулись к мужским губам, я знала, что любовь и секс – это, в сущности, одно и то же. Я дарила своим мужчинам любовь, отдавая им себя, я была тем бездонным колодцем, из которого каждый избранник мог отпить несколько жадных глотков.

С Валерой я познакомилась в парке.

В тот день я стерла ногу – новые босоножки, купленные специально для экзамена во ВГИК, оказались подобием пыточного испанского сапожка в московской гламурной вариации. Присев на скамеечку, я нахмуренно изучала розовый набухший волдырь и пыталась растянуть неловкими от жары пальцами ремешок.

– Ничего не получится. Придется мне нести тебя на руках.

Темноволосый, худенький парень, в дурацкой клетчатой рубахе. Не в моем вкусе. Но что-то в нем такое было – редкое умение мгновенно к себе расположить. Рядом с такими, как Валера, почему-то чувствуешь себя в безопасности. А еще у него были интересные глаза – светлые-светлые, почти прозрачные, будто застиранные.

– Прямо-таки и на руках отнесешь? – улыбнулась я. – А если я живу в Южном Бутове?

– Тогда я везунчик. Кто же откажется побыть с такой девушкой лишних пару часов?… А на самом деле у меня велосипед. Пойдем, отвезу тебя, Русалочка.

– Почему Русалочка? – я тряхнула копной русых волос, привычно рассчитывая на комплимент.

– Потому что ей тоже было больно ходить. Тебе сказки в детстве не читали?

– Мои родители в основном рассказывали сказки друг другу. Мама рассказывала сказки о том, как она любит папу. А он – о том, как ей не изменяет и скоро-скоро совсем бросит пить.

– Циничная маленькая девочка, – усмехнулся Валера, – и очень-очень красивая.

Сошлись мы быстро. Встречались почти каждый день. Ему было двадцать три, и он заканчивал какой-то социологический вуз. Он катал меня на раме своего велосипеда – ночное Садовое кольцо и предрассветные Воробьевы горы, сырые аллеи Измайловского парка и степенные дорожки Кусково. Он дарил цветы – простые, недорогие. Ромашки, хризантемы, а однажды – цветущий кактус в крошечном горшке. Он еще утверждал, что цветение кактуса – большая редкость, а я, смеясь, говорила, что хорошо жить в мире, где такая редкость продается в каждой цветочной палатке за сто пятьдесят рублей! С ним было легко. За те два месяца, что мы были знакомы, мои остальные поклонники как-то незаметно оттерлись на задний план. Некоторые остались в виде голосов в моей телефонной трубке.

– Я на тебе женюсь, – говорил Валера. – Подождем два года, чтобы тебе восемнадцать исполнилось. И сразу купим самое роскошное свадебное платье!

– На самое роскошное у тебя не хватит денег.

– Через два года хватит, вот увидишь. А в свадебное путешествие повезу тебя на Канарские острова.

– А может быть, я вообще не собираюсь замуж?

– Кто же тебя спросит? Считай, что ты уже согласилась. В тот момент, когда села на раму моего велосипеда… Ну а пока приглашаю тебя на каникулы в Анапу.

– Не поедешь! – уперлась мама. – Не пущу!

– Еще как поеду, – я швырнула выцветший комок купальника в разверстую дорожную сумку. Валера предупредил, что взять можно только самое необходимое. Вещизм мне был несвойственен, я считала, что молодость хороша в любых вариациях. Жалкие создания под тридцать могут прятать свои руины в дизайнерское шмотье по завышенным ценам, я же – тонкая и звонкая, даже в рванинке обойду их на повороте.

– Он старше тебя на семь лет. Я в твоем возрасте…

– Ты мне не пример! Хочешь, чтобы я тоже стала неудачницей, которая разводит герань, читает дешевые любовные романы и дружит с тетей Валей из овощного магазина?

– Сволочь! – привычно отреагировала она.

– Нет уж, спасибочки. У меня будет другая жизнь. Приключения, любовь, эмоции… Весь мир исколесить хочу!

– На какие-такие шиши? – прищурилась мама. – Или собой приторговывать начала, акселератка недоделанная?

– Был бы блеск в глазах, а деньги найдутся.

Я влюбилась.

Поняла это в поезде, на рассвете, когда в проталинах рассеивающейся темноты вдруг увидела серое утреннее море, спокойное, туманное, такое нереально близкое. Валера тоже увидел. Подскочил на месте, заметался по вагону, стал хвататься то за сердце, то за фотоаппарат, как маленький. Как будто позади не было почти бессонной ночи, первую половину которой мы строили планы о будущем отдыхе, распивая дешевое сухое вино, а вторую – мрачно слушали надрывный храп соседа по купе и вдыхали ядреный аромат его пропотевших кроссовок.

В Валере настолько органично уживались непосредственность и взрослость. Только он мог самозабвенно пожирать сахарную вату на верхней точке Чертова колеса, и прижимать тебя к прокуренному свитеру так крепко, что где-то внутри вдруг появлялось странное ощущение прибытия домой.

– Я влюбилась, – сказала я ему.

– В кого на этот раз? В Бреда Питта или Джоша Холлоуэя?

– В тебя, придурок.

Валера промолчал, но выражение его лица свидетельствовало о высшей степени довольства.

Мы поселились в заброшенном пионерском лагере. Сторож сдавал домики без удобств за смешную сумму – сорок рублей в сутки. Облупленная дощатая избушка, две пружинные кровати, которые мы немедленно сдвинули, видавший виды шкаф, покосившийся стул. На территории лагеря была кухня – две газовые плиты и засиженный мухами стол с продранной клеенкой. И единственный душ, воду в котором включали всего на два часа в сутки. Но нам было наплевать. Главное, что в двух шагах, за песчаным холмом, было море – теплое, зеленое!

Я загорала топлес. Ненавижу, когда кофейный загар прорезают нечеткие белые лямки. Мой стройный торс с небольшими, но задорно торчащими холмиками юной груди стал геометрическим центром нашего пляжа. Мужчины посматривали на меня искоса и тотчас же отводили взгляд, самые наглые подмигивали и, улучив момент, когда Валера заплывал подальше, приглашали в кино. Женщины беззастенчиво рассматривали, а потом, фыркнув, говорили друг другу о том, что я «плоскодонка» и «доска – два соска», а все туда же.

Валера смеялся:

– Моя Русалочка – самая популярная девушка Анапы!

Каждый день он садился на велосипед и отправлялся на рынок за свежими мидиями и сочными фруктами. Готовить нам было лень, все мои кулинарные эксперименты сводились к ленивой постановке чайника на плиту. Мы замешивали мидии с майонезом и ели, закусывая свежим пористым хлебушком.

Ленная нега накрыла меня с головой, и мне казалось, что так будет всегда.

А через забор от нашего островка социализма находился роскошный пансионат. С тремя пятиэтажными корпусами, белокаменными аллеями, бассейном с джакузи и водопадами, мини-аквапарком и летней эстрадой, на которой по вечерам выступали гастролирующие поп-звезды. Все обитатели пансионата носили на руке пластиковый оранжевый браслет, и без этого аксессуара попасть на обетованную территорию было нереально.

– Смотри, смотри, там завтра выступает Дима Билан! – я разглядывала криво приляпанную к столбу афишу. – Я так хотела бы пойти! Представляешь, Дима Билан, совсем рядом! Там же не огромный стадион!

– Русалочка, настанет день, и Дима Билан споет для тебя одной, обещаю. Я арендую какой-нибудь зал, куплю тебе роскошное кружевное платье и брильянтовую диадему, а Дима Билан будет петь для тебя одной.

Валера был из породы романтично настроенных прожектеров. Будущее представлялось ему раем на земле, в котором он будет разъезжать по дружелюбному городу на представительском авто, есть черную икру столовыми ложками, отдыхать на собственной вилле на Багамах и водить дружбу как минимум с Дженнифер Лопес. При этом он не сидел сложа руки, как большинство мечтателей. Четыре дня в неделю он работал старшим помощником в рекламном агентстве, в выходные дизайнил интернет-сайты, и неплохо на этом зарабатывал. Неплохо – но до брильянтовых диадем и личных самолетов ему было еще ох как далеко.

– Ну да, а в ближайшие десять лет я буду спать на продавленных кроватях бывших пионерских лагерей, травиться мидиями и загорать в куче песка, потому что аренда лежака – слишком дорогое для нас удовольствие. А на концерт пойдет… – я поискала глазами по сторонам и наконец увидела отъевшуюся дамочку лет тридцати пяти, гордо вышагивающую по набережной в дорогущих золотых босоножках и поблескивающих брильянтовых серьгах, – пойдет вот эта мадам!

– Не дуйся, Русалочка! – он потрепал меня по выгоревшим волосам. – Будешь мороженое?

Валера храбрился и бодрился изо всех сил, но на самом деле – я знала – он расстроился. Банальный самцовый комплекс, который в иные времена развязывал кровавые войны, брал штурмом города, поднимал на военных шхунах зловещие черные флаги, гнал, кулаком толкая в спину, на самый край земли – на Аляску с мотыгой и пустыми надеждами, в Перу – с картой золотого Эльдорадо, в банк за углом – с пистолетом и чулком на голове.

На следующее утро Валера сказал, что не пойдет со мной на пляж, и глаза его горели мрачной решимостью.

– Что ты задумал? – насторожилась я.

– Сюрприз, Русалочка, – он даже не улыбнулся в ответ, хотя обычно разбавленное шампанским солнце струилось из его светлых глаз, согревая все вокруг. Валера был до того легким человеком, что рядом с ним житейские проблемы теряли калибр и смысл.

Он сел на свой побренькивающий велосипед и куда-то умчался.

А я – ну что мне было еще делать? – отправилась на пляж. Расстелила полотенце почти у самой воды, на границе сухого и влажного песка. В плеере гремел децибелами готический панк-рок – отвязные шведские альтернативщики, которые выходили на сцену с бордельным макияжем и в женских платьях, но, несмотря на идеальную травести-картинку, источали такую мощную тестостероновую энергетику, что у их фанаток уже в первые пять минут насквозь промокали трусы. Я мечтала послушать их живьем, но пока была вынуждена довольствоваться U-Tube и закачанными с пиратских сайтов хитами. Погруженная в эту камерную нирвану – холодное зеленое море приятно лижет пятки, солнце исполняет танец с саблями на покрасневшей спине, музыка уносит в какие-то иные, недоступные простым смертным миры – я не сразу заметила, что за мною пристально наблюдают. Очнулась только, когда кто-то требовательно похлопал меня по плечу.