Оливия Уэдсли - Маленькие радости

Она поджидала их в вестибюле, когда подъехал мотор, и видела через открытое окно, как муж ее высадил оттуда ребенка. Какая-то дешевенькая черная одежда была куплена в это же утро, и Тони выглядела в ней ужасно уродливой. Платье было ей велико, и ее маленькое личико под огромной черной соломенной шляпой выглядело крохотным и испуганным. Неуклюжие сапоги совершенно скрывали ноги. Они поднимались выше щиколотки и придавали стройным ножкам ребенка бесформенный вид.

Она медленно вошла в гостиную, нервно цепляясь за рукав пальто дяди. Ее огромные темные глаза удивленно осматривали все кругом.

– Чертовски! – внезапно произнесла она своим резким детским голоском. Дворецкий скромно посмотрел в сторону хозяйки и, подмигнув лакею, исчез из комнаты.

– Что ребенок сказал? – спросила с раздражением леди Сомарец.

– Я сама могу ответить, – добровольно вызвалась Тони.

– В чем дело? – пробормотала раздраженно леди Сомарец. Тони выпустила дядин рукав и удивленно рассматривала гостиную.

Леди Сомарец следила за ней глазами.

– И ты хочешь, чтобы этого ребенка я признала своим? – спросила она мужа.

Чарльз, слегка покраснев, ответил:

– Она наша… моя племянница, и, хотя она, по-видимому, очень невежественна и неотесанна, ты должна помнить, что она не имела никогда еще случая быть иной. – В его голосе звучала защита.

Вся дрожа, леди Сомарец стала подниматься наверх.

Она послала за старой экономкой и сказала ей:

– Миссис Kapp, возьмите эту маленькую девочку и вымойте ее как следует. Приготовьте белье и другое платье. Не следует покупать ничего дорогого. Когда вы ее вымоете, приведите ее ко мне в будуар.

Тони очень понравилась ванная; белизна, чистота, ряды кранов и губок – все это казалось ей необычайно интересным. Она стояла прямо, обливая водой свое изнуренное маленькое тельце.

– Милочка, я вся скользкая! – восклицала она, проводя руками по гладкой мокрой коже. – И Фэйн сейчас придет сюда? – спросила она.

Миссис Kapp была очень шокирована.

– Мальчики не купаются вместе с девочками, – строго заявила она.

– Я только спросила, так как Фэйн терпеть не может мыться, – любезно возразила Тони. – Я помню, однажды нас помыла женщина, вымыла нам руки, и лица, и уши, так Фэйн и до половины не выдержал.

Тони с наслаждением сама вытерлась. Когда она обтиралась и растиралась купальным полотенцем, ее большие беспокойные глаза увидали крупную круглую коробку. Она подбежала к ней и открыла ее. Коробка была полна бледно-розовой душистой пудры. Тони в восторге стала нюхать ее.

– Оставьте, это принадлежит леди. – Старая экономка убрала осторожно коробку.

– Я думаю, что одна-две понюшки не увеличат расходов леди, – заметила резко Тони. Она решила часто возвращаться к этой коробке. Ее не знавшие исхода ощущения стали пробуждаться в новой для нее атмосфере. Чувство запаха вошло в ее жизнь. Это чувство никогда уж не оставляло ее, и потом, на протяжении многих лет, она узнавала людей и места по их запаху. Спускаясь по мягко настланным ступеням, она все еще вспоминала легкий сладкий аромат.

– Я бы охотно это попробовала, – сказала она вдруг громко.

Миссис Kapp посмотрела на нее с испугом.

– Что еще? – спросила она нетерпеливо. – Что это вы хотите попробовать?

– Я бы хотела попробовать запахи всего на свете, – ответила Тони.

Миссис Kapp с чувством облегчения проводила ее до дверей будуара.

– Мешок костей, маленькое несчастное существо, – рассказывала она дворецкому, – и вся покрыта синяками. По понятиям – настоящая язычница. Но, слава богу, не мне ее воспитывать.

«Язычница» между тем смотрела на тетю в ее прелестном будуаре. Она не боялась этой крупной женщины, но ей не нравились круглые блестящие глаза тети.

– Сколько тебе лет, Антония? – спросила леди Сомарец.

Тони укрылась за застенчивым молчанием бедных, которое так часто объясняют их враждебностью.

– Отвечай мне, когда я тебя спрашиваю. Сколько тебе лет, Антония?

– Не знаю, – выговорила Тони. Леди Сомарец пожала плечами.

– Ты никогда не посещала школу?

Тони отрицательно покачала головой.

– Что я тебе только что говорила? Надо мне отвечать, когда я спрашиваю. Это грубо – не отвечать на вопрос.

– Вы ведь и так хорошо поняли, что я хотела сказать, – пробормотала Тони. Ее маленький острый ум был озадачен этим вопросом, она не могла его понять, но все же чувствовала себя в силах упорствовать по-своему.

Она нервно вертелась, затем громко чихнула и провела рукой по лицу.

– У тебя нет носового платка? – резко спросила леди Сомарец.

Тони покачала головой.

– Он мне одолжил свой, – пояснила Тони.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Дядя мне одолжил свой, – ответила Тони. Слово «дядя» как ножом резнуло леди Сомарец: до того невероятным казалось ей, что это жалкое уличное дитя с обломанными ногтями и сиплым голосом могло принадлежать к их семье. Жалкое дитя снова громко чихнуло.

– У меня из носу течет, – кротко заявила она. Бормоча слова отвращения, леди Сомарец дала Тони свой крошечный носовой платок. Тони взяла его, не говоря ни слова, уже хотела пустить его в ход, но остановилась, и странная застенчивая улыбка вдруг пробежала по ее лицу.

– Он хорошо пахнет, – сказала она, все еще улыбаясь. Дверь открылась, и человек высокого роста вошел в комнату. Он подошел к леди Сомарец и с равнодушным видом поцеловал ее. Тони смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Лорд Роберт Уайк считался в то время самым красивым мужчиной в Лондоне. Он обладал легкой грацией превосходного животного, и его несколько красноватые волосы и странные желтовато-серые глаза способствовали такому впечатлению. Он был великолепно сложен, с тонкой талией и широкими плечами породистого человека. Трудно было верить, что между ним и леди Сомарец существует хоть наполовину родственная связь. Он стоял у рояля, нюхая лилии в большой венецианской вазе. Когда он закончил, он слегка потянулся и стал осматривать комнату.

– Кто это, дорогая Риа? – спросил он сестру. Роберт был из породы тех мужчин, которые для каждой женщины имеют особое имя. Он разглядывал Тони своими серыми глазами. Тони выдержала его взгляд, не моргнув. – Ну, детка, идите сюда и давайте поздороваемся, – весело сказал он.

– Мой дорогой Роберт, ты делаешь ошибку, – быстро проговорила леди Сомарец и прибавила по-французски: – Это тот несчастный ребенок Уинфорда, ты знаешь?

Лорд Роберт снова улыбнулся; он любил детей с легкой снисходительностью всякого здорового эгоистичного человека, а этот ребенок выглядел очень несчастным.

– Итак, мы в родстве, милая? – сказал он Тони.

– Послушай, Роберт! – запротестовала его сестра.

Он сел на золоченый стул и поманил пальцем Тони. Она подошла к нему не колеблясь. Он поставил ее меж колен.

– У вас серьезное лицо, разве вы никогда не улыбаетесь?

Блеск ослепительно-белых зубов был ему наградой.

– Так много лучше. Сколько вам лет?

– Не знаю. Правда, не знаю.

Он откинул назад голову и захохотал во все горло. Леди Сомарец смотрела на это с пренебрежением.

– Антонии почти десять лет, – сказала она сдержанно.

– Вот как они вас называют? Антония! Слишком большое имя для такого маленького существа…

– Когда отец бывал в порядке, он называл меня Тони, а когда бывал навеселе, то называл скверным маленьким чертенком.

Лорд Роберт был в восторге. Он провел скучное утро, – а он ненавидел скуку; Тони явилась желанным развлечением.

– Он называл Фэйна «мой безупречный сын» и «зловонный маленький грубиян». Он… – Она внезапно остановилась. Странное выражение появилось на ее лице, губы начали вздрагивать.

Лорд Роберт смотрел на нее, пораженный.

– Ну, не плакать, – сказал он, быстро вынув платок из-за рукава. – Вот так, вытрите глаза, старушка. – Она прислонилась к нему и прижалась своей растрепанной головкой к его сюртуку.

Он продолжал сидеть, спокойно насвистывая арию из «Богемы».

– Дорогой Роберт, как ты можешь?.. – спросила его леди Сомарец.

Он снова рассмеялся.

– Дорогая моя Риа, – сказал он своим привлекательным голосом, – я нахожу, что гораздо проще быть ласковым. Всю мою жизнь я не мог понять людей, которые бывали иными по отношению к ребенку, лошади или собаке.

Он осторожно выпустил руку Тони из своей и встал, вынимая портсигар. Он прикурил папиросу о крошечную золотую зажигалку и выпустил дым с ленивым наслаждением.

– Я бы хотела, чтобы ты не так часто появлялся с Виолой Форд, – сказала сестра неожиданно.

Беспечность лорда Роберта мигом сменилась видом забавной сдержанности.

– Какой добрый друг взял на себя роль низкого сплетника? – спросил он.

– Весь город об этом говорит, все об этом знают, даже эти жалкие еженедельники пишут дерзкие статьи об этом. Действительно, Роберт, ведь эта девушка – только девушка, совсем не то, если бы она была замужем.

– Если бы она была замужем, она получила бы законное право на свободу. Так надо понимать? – Он смотрел на сестру через полузакрытые веки. – В этом случае не было бы никакого опасения за нарушение одиннадцатой заповеди. Я обожаю твои моральные доводы, дорогая.

Она казалась очень разозленной.

– Ты знаешь, я не это думаю, – ответила она резко. – Я просто думаю, что для всякой девушки неприятно стать объектом всеми подчеркиваемого внимания со стороны мужчины в твоем положении, то есть мужчины женатого, так как, где бы и кто бы твоя жена ни была, ты все-таки женат.

При упоминании о том, что он женат, мрачное выражение появилось на лице Роберта.

– Неужели только потому, что благодетельные законы нашей страны отказывают мне в праве освободиться от этого несчастного сумасшедшего создания, я должен быть лишен права даже дружить с женщиной? – спросил он с горечью. Он беспокойно задвигался и швырнул прочь папиросу. – Ладно, мне нужно идти, – сказал он, направляясь к двери.

Глаза Тони следили за ним с выражением собачьей преданности, но он совершенно забыл про нее. С небрежным: «До свидания, Риа», – он удалился.

Леди Сомарец вздохнула. Она была на десять лет старше Роберта и некоторым образом растила его. Он был, вероятно, единственным существом на свете, которое она искренне любила, и он вознаграждал ее любовь тем, что от времени до времени обращался к ней с просьбой об уплате его долгов и исповедовался перед ней в трудные минуты, когда нуждался в совете и сильной поддержке.

Он женился в двадцать пять лет на девушке, красота которой захватила его, как буря. Через год после их свадьбы она безнадежно заболела. Это было пять лет назад. Она все еще была жива и будет, вероятно, еще долго жить. Для человека, как Роберт, с его взглядами, склонностями и бурным темпераментом, его ненормальное положение обратилось в пытку. Он немного потерпел, а потом мудро решил игнорировать факт своей женитьбы. Его имя стали связывать с именем то одной, то другой женщины. Он пользовался репутацией столь же вероломного, сколь и привлекательного человека, и слава эта соответствовала действительности.

Леди Сомарец откинула тревогу за него в будущем перед неприятностями, связанными с Тони в настоящем.

Ребенок сидел на белом ковре, глядя на угли.

– Встань и поди сюда. – Тони медленно повиновалась. – Завтра или послезавтра ты поедешь в пансион при французском монастыре. Тебя там обучат прилично разговаривать, быть вежливой и воспитанной. Ты должна стараться всеми силами стать хорошей и должна слушаться беспрекословно. Твой дядя и я должны теперь вас воспитывать, и вы обязаны сделать для нас все, что в ваших силах. Ты понимаешь, Антония?

Тони молча кивнула.

Леди Сомарец протянула свою красивую, в кольцах, руку. Тони посмотрела на руку, а потом на дверь, слегка покраснев. Леди Сомарец сказала:

– Ты можешь идти.

Тони побежала, перескакивая через две ступени, по широкой лестнице вниз, в вестибюль, но высокий человек с рыжими волосами уже ушел.

День перед тем, как это вместилище ужаса, которое таинственно называли «монастырем», должно было открыть свои высокие ворота и замкнуть Тони, был днем волшебного счастья.

Фэйн, дядя и Тони поехали в зоологический сад. Фэйн, самодовольный, в новом матросском костюме, был молчалив от распиравшей его гордости.

На следующий день он должен был отправиться в подготовительную школу в Брайтон. Он выступал степенно, и его голубые глаза с презрением останавливались на оборванных детях, игравших в Риджент-парке. Тони смотрела на них с завистью. Она даже потянула дядю Чарльза за руку.

– Идем, Тони, – сказал он рассеянно. Он обдумывал те немногие слова, которые, как он чувствовал, он обязан сказать детям перед их отъездом. Он еще ясно помнил отвратительное ощущение, которое он лично испытал при первой встрече с наставником, когда он сам вступил в подготовительную школу. От Фэйна, конечно, не приходилось ждать подобных ощущений – само предположение казалось нелепым. По контрасту с его прежней жизнью порядок в школе ему покажется образцом счастья и уюта. Он взглянул на мальчика. Славный маленький мальчуган, он обладал красками Сомарецов и их манерой поднимать брови при разговоре. Когда-нибудь он унаследует Уинчес. При этой мысли лицо сэра Чарльза передернулось. Женщины думают, что они доходят до глубины страдания, когда они жаждут детей и лишены их.