Луиза Олкотт - Маленькие женщины

– Ну вот, теперь надо поскорее отвести ее домой. Наденьте на нее все наши одежки, пока я сниму эти треклятые коньки, – скомандовал Лори, окутав Эми своим полушубком и дергая крепежные ремешки коньков, которые никогда еще так упорно не сопротивлялись, как в этот раз.

Они привели Эми домой, дрожащую и в слезах, с нее все еще капала вода, и некоторое время спустя, когда улеглось всеобщее волнение, Эми, завернутая в теплое одеяло, уснула перед жарко пылающим камином. Во время всей этой суматохи Джо едва ли вымолвила хоть одно слово, она только носилась туда и сюда, бледная, полураздетая, с распустившимися волосами, в совершенном отчаянии. Платье ее было порвано, руки, исцарапанные льдом и жердями забора, да еще непослушными пряжками ремешков, – в синяках и ссадинах. Когда успокоившаяся Эми стала уютно посапывать во сне, а весь дом затих, миссис Марч, сидевшая подле ее кровати, подозвала к себе Джо и принялась перевязывать ее израненные руки.

– Вы уверены, маменька, что опасности нет? – прошептала Джо, виновато глядя на золотистую головку, которую течение чуть было навсегда не унесло прочь у нее на глазах, затянув под предательский лед.

– Совершенно уверена, моя дорогая. Она обошлась без повреждений, ей, я думаю, даже простуда не грозит, так разумно вы ее укутали и так быстро привели домой, – с готовностью ответила ей мать.

– Все это сделал Лори. Я всего лишь позволила ей кататься. Маменька, если она умрет, виновата в этом буду я. – И Джо упала на колени у кровати в покаянных рыданиях и рассказала обо всем, что случилось, горько обвиняя себя в жестокосердии, а потом лила слезы благодарности за то, что ей дано было избежать заслуженной ею тяжкой кары. – Все дело в моем кошмарном характере! Я пытаюсь от него излечиться, и мне уже кажется, что вылечилась, а он вдруг прорывается наружу, да еще хуже, чем раньше. Ах, маменька, что мне делать? Что же мне делать? – в отчаянии вскричала бедная Джо.

– Следи за собой и молись, дорогая, не оставляй своих стараний – никогда! – и никогда не думай, что победить свои недостатки невозможно, – отвечала миссис Марч, притянув взлохмаченную голову дочери к своему плечу и целуя ее мокрые щеки с такой нежностью, что Джо зарыдала еще сильнее.

– Вы не знаете, вы даже не догадываетесь, как все плохо! Мне кажется, что я способна на все, когда разозлюсь. Я становлюсь прямо дикарем каким-то, могу причинить боль и радоваться этому. Боюсь, я когда-нибудь совершу что-то ужасающее и погублю свою жизнь – и заставлю всех меня ненавидеть. Ах, маменька, помогите мне, пожалуйста, помогите!

– Я помогу тебе, девочка моя, обязательно помогу. Не надо так горько плакать. Просто запомни этот день и от всей души пообещай себе, что ты никогда в жизни не позволишь себе пережить еще такой же. Джо, моя дорогая, мы все проходим через искушения, гораздо более значительные, чем твое, и часто случается так, что на их преодоление требуется вся жизнь. Ты полагаешь, что твой характер самый плохой на свете, но мой был когда-то точно таким же.

– Ваш, маменька? Как это? Вы же никогда не сердитесь! – И, пораженная, Джо на миг забыла о своем покаянии.

– Я сорок лет пыталась от этого излечиться, и мне удалось лишь научиться держать свой характер под контролем. Я всю жизнь сержусь почти каждый день, Джо, но я научилась никому свой гнев не показывать и все еще надеюсь, что вскоре перестану его чувствовать, хотя вполне может случиться, что для этого потребуются следующие сорок лет.

Спокойное смирение маминого лица, столь нежно ею любимого, послужило для Джо лучшим уроком, чем самое мудрое назидание, самый строгий выговор. Она тотчас почувствовала себя успокоенной и утешенной материнским сочувствием и доверием, оказанным ей. Сознание, что у ее матери был тот же недостаток, что у нее самой, и что мать старалась его исправить, помогло Джо легче нести свою собственную беду и укрепило ее решимость от нее излечиться, хотя сорок лет показались пятнадцатилетней девочке слишком долгим сроком, потребным для того, чтобы следить за собой и молиться.

– Маменька, а это значит – вы сердитесь, когда вы плотно сжимаете губы и выходите из комнаты, если тетушка Марч бранится и ворчит или кто-то другой вас огорчает? – спросила Джо, чувствуя, что стала матери ближе и любимее, чем когда-либо прежде.

– Да, я теперь умею удерживать поспешные речи, что рвутся из моих уст, и когда я чувствую, что они готовы вырваться наружу против моей воли, я просто выхожу на минутку и задаю себе маленькую встряску за то, что я такая безвольная и злая, – ответила миссис Марч, вздохнув и улыбнувшись, а затем пригладила и заколола растрепавшиеся волосы Джо.

– Как же вы научились сдерживаться? Ведь именно это и есть самое трудное! У меня резкие слова вылетают изо рта прежде, чем я сознаю, что собираюсь сказать, и чем больше говорю, тем сильнее злюсь, и все продолжаю, и мне становится приятно ранить чувства других людей, говоря им кошмарные вещи. Скажите же мне, маменька моя дорогая, как вы это делаете?

– Мне очень помогала моя добрая матушка…

– Как вы – нам, – перебила ее Джо, благодарно поцеловав мать.

– Но ведь я потеряла ее, когда была чуть старше, чем ты теперь, и многие годы мне пришлось справляться самой, в полном одиночестве, потому что я была слишком горда, чтобы признаться кому-нибудь другому в своем безволии. Мне приходилось очень трудно, Джо, и я пролила немало горьких слез из-за своих неудач, ибо вопреки всем моим усилиям мне казалось, я никак не продвигаюсь вперед. Затем появился ваш отец, и я была так счастлива, что вдруг поняла: это совсем не трудно – быть хорошей и доброй. Однако мало-помалу все изменилось, вокруг меня появилось четверо маленьких дочек, мы стали бедны… Вот тогда моя старая беда вернулась снова, ведь от природы я неспокойна, нетерпелива, и для меня стало большим испытанием видеть, что моим детям не хватает то одного, то другого.

– Бедная маменька! Что же помогло вам это вынести?

– Ваш отец, Джо. Он никогда не теряет терпения, не знает сомнений и никогда не жалуется. Он всегда надеется, работает и ждет так радостно, что становится стыдно при нем поступать иначе. Он помогал мне, он меня утешал и доказал мне, что я должна повседневно проявлять те достоинства, какие хотела бы видеть у своих маленьких дочерей, ведь именно я являюсь для них примером. И гораздо легче было стараться ради вас, чем ради себя самой. Испуганный или удивленный взгляд кого-нибудь из вас, когда я произносила что-то резкое, служил мне гораздо более строгим упреком, чем любые слова, а любовь, уважение и доверие моих детей – сладчайшей наградой, какую я могла получить за мои усилия стать такой женщиной, на какую они хотели бы походить.

– Ах, маменька, если б я могла стать хотя бы наполовину такой доброй и хорошей, как вы, я была бы очень довольна! – воскликнула Джо, глубоко растроганная.

– А я надеюсь, ты станешь гораздо лучше, моя дорогая, только тебе надо постоянно следить за твоим «закадычным врагом», как ваш отец его называет, иначе он сделает твою жизнь более несчастной, если не испортит совсем. Ты получила предупреждение. Помни об этом. Вложи и душу, и сердце в старания обуздать свой вспыльчивый нрав, прежде чем он принесет тебе более тяжкое горе и еще худшие сожаления, чем те, что ты познала сегодня.

– Я буду стараться, маменька, честно – буду! Только вам придется мне помогать – напоминать мне, удерживать от взрывов. Я ведь замечала, как папа порой подносил к губам палец и смотрел на вас таким добрым и серьезным взглядом, а вы всегда плотно сжимали губы и выходили из комнаты. Это он вам напоминал? – тихонько спросила Джо.

– Да. Я его просила так мне помогать, и он никогда не забывал это делать и избавил меня с помощью этого малозаметного жеста и доброго взгляда от множества резких слов.

Джо увидела, что при этих словах глаза матери наполнились слезами, а ее губы дрогнули, и испугалась, что позволила себе сказать слишком много. Она взволнованно прошептала:

– Это было нехорошо – наблюдать за вами и заговорить об этом? Я не хотела быть непочтительной, но ведь это так утешает, когда можно сказать вам открыто все, что думаешь, ведь тогда сразу чувствуешь себя дома такой защищенной и счастливой…

– Девочка моя, ты можешь говорить твоей маме все-все, ведь это для меня – великая радость и гордость, что мои дочери доверяются мне и знают, как я их люблю.

– А мне показалось, что я вас огорчила.

– Нет, милая, но ты заговорила об отце и напомнила мне, как мне его не хватает, сколь многим я ему обязана и как преданно мне следует работать и ради него следить за тем, чтобы его дочери были всегда здоровы и благополучны.

– И все же вы, маменька, сказали ему, что надо идти на войну, и не плакали, когда он уходил, и теперь никогда не жалуетесь, и даже кажется, что ни в какой помощи вы уже не нуждаетесь, – сказала пораженная Джо.

– Я отдала лучшее, что имела, стране, которую люблю, и не дала слезам пролиться, пока он не уехал. С какой же стати мне жаловаться, если мы с ним оба просто выполняем свой долг и благодаря этому будем еще счастливее, когда все закончится? Если кажется, что я не нуждаюсь в помощи, то это потому, что у меня есть друг, который даже лучше, чем ваш отец: он утешает меня и поддерживает. Дитя мое, беды и искушения твоей жизни уже начались, их может быть много, но ты сумеешь их все преодолеть и пережить, если научишься чувствовать силу и любовь твоего Небесного Отца так же, как ты чувствуешь силу и любовь отца земного. Чем сильнее ты полюбишь Его и уверуешь в Него, тем ближе к Нему ты себя почувствуешь и тем меньше станешь зависима от силы и мудрости людей. Его любовь и забота неутомимы и неизменны, они никогда не могут быть у тебя отняты, наоборот – они могут на всю жизнь стать для тебя источником душевного мира, счастья и силы. Поверь этому от всего сердца и приходи к Богу со всеми своими заботами и надеждами, с грехами и горестями так же открыто и доверчиво, как ты приходишь к своей матери.

Единственным ответом Джо было тесно прижаться к матери, и в воцарившемся молчании из ее сердца вознеслась самая искренняя молитва без слов, какую она когда-либо возносила. Ибо в этот печальный, но в то же время счастливый час она познала не только горечь сожаления и отчаяния, но и сладость самоотречения и самообладания, и, ведомая рукою матери, она приблизилась к Другу, который всегда приветствует каждое Свое чадо с любовью более сильной, чем любовь земного отца, и более нежной, чем любовь земной матери.

Эми пошевелилась и вздохнула во сне, и, словно стремясь тотчас начать искупление вины, Джо подняла голову: на лице ее было выражение, какого оно никогда не знало прежде.

– Я дала солнцу зайти прежде, чем остыл мой гнев. Я не хотела ее простить, и сегодня, если бы не Лори, могло бы стать слишком поздно! Как могла я быть такой жестокой? – сказала она, склоняясь над сестрой и осторожно поглаживая ее еще влажные пряди, разметавшиеся по подушке.

Как бы услышав ее слова, Эми открыла глаза и протянула к сестре руки с улыбкой, которая проникла в самую глубь души Джо. Ни та ни другая не произнесли ни слова, но их объятие было крепким, несмотря на множество одеял, и все было прощено и забыто – хватило одного сердечного поцелуя.

– А я и вправду считаю невероятной удачей то, что мои питомцы именно сейчас заболели корью, – сказала Мег в один апрельский день, стоя в окружении сестер у себя в комнате перед раскрытым сундуком «для уезжанья», который она упаковывала.

– И так мило со стороны Энни Моффат, что она не забыла о своем приглашении! Целых две недели развлечений – вот это по-настоящински великолепно, – откликнулась Джо, похожая в этот момент на ветряную мельницу: она своими длиннющими руками складывала юбки для Мег.

– И погода стоит такая чудесная, я так этому рада! – добавила Бет, аккуратно разбирая ленты для волос и бархотки для шеи, уложенные в ее самую лучшую коробку, – она одолжила их сестре по случаю великого события.

– Мне тоже хотелось бы поехать, и весело провести время, и поносить все эти прелестные вещи, – пробормотала Эми, чей рот был занят булавками, которыми она весьма художественно пополняла подушечку сестры.

– Мне хотелось бы, чтобы вы все со мной поехали, но раз это невозможно, я постараюсь запомнить все свои приключения и все расскажу вам, когда вернусь. Это, конечно, самое малое, что я могу сделать в ответ на вашу доброту – ведь вы столько всего мне дали и так помогали подготовиться к отъезду! – ответила на это Мег, глядя на разложенные в комнате очень простые наряды, которые, на взгляд сестер, были почти совершенством.

– А что мама дала тебе из своих сокровищ, которые лежат у нее в сундучке? – спросила Эми, не присутствовавшая при открывании заветного сундучка из кедрового дерева, где миссис Марч хранила немногие остатки былой роскоши – дарить дочерям, когда наступал для этого подходящий момент.