Завершив представление еще одной забавной шуткой, профессор благодарственно поклонился; его несколько раз вызывали на поклоны, а потом занавес наконец упал, но недостаточно быстро – зрители успели увидеть, как Меркурий вовсю дрыгает освобожденными ногами, Геба выронила чайник, Вакх едет верхом на бочке, а миссис Юнона постукивает язвительного толкователя по голове линейкой Юпитера.

Зрители потянулись в столовую ужинать, на сцене же царила страшная неразбериха: боги и богини, крестьяне и бароны, горничные и плотники поздравляли друг друга с успехом своего предприятия. Сменив облачения, актеры и актрисы вскорости присоединились к своим гостям, дабы, вместе с кофе, щедро испить признательности и остудить стыдливый румянец мороженым. Миссис Мег испытала несказанные гордость и радость, когда мисс Камерон подошла к ней – Мег сидела рядом с Джози, а Деми подавал им еду – и произнесла с такой сердечностью, что усомниться в искренности ее похвалы оказалось невозможно:

– Миссис Брук, теперь мне понятно, откуда у ваших детей такой талант. Барону – мои комплименты, и надеюсь, что следующим летом вы позволите мне давать уроки ее «малышке Долли», когда мы будем жить у моря.

Нетрудно себе вообразить, как было принято это предложение, равно как и дружеские похвалы того же доброжелательного критика в адрес усилий Бомонта и Флетчера, которые поспешили уточнить, что этот пустячок – всего лишь попытка объединить в одном замысле природу и искусство, минимально вовлекая в дело изысканный слог и пышные декорации. Все были в приподнятом настроении, в особенности – «малышка Долли», которая танцевала, точно блуждающий огонек, с легконогим Меркурием, а также Аполлон, который прогуливался под ручку с маркизой: она, похоже, оставила все свое кокетство в гримерной вместе с румянами.

Когда все завершилось, миссис Юнона обратилась к Юпитеру – она крепко держалась за его руку, пока они брели домой по заснеженным тропинкам.

– Душенька Фриц, Рождество – лучшее время меняться к лучшему, и я обещаю, что никогда больше не буду проявлять нетерпение и раздражительность при общении с любимым мужем. Я знаю, что такое случается, и хотя ты никогда не высказываешь своих обид вслух, в шутках Лори есть своя доля правды, и они задели меня за живое. Отныне я буду образцовой женой, ибо в противном случае чем я заслужила самого прекрасного, самого безупречного мужчину на свете?

И, в порыве театрального настроения, миссис Юнона нежно обняла своего замечательного Юпитера в ярком свете луны, к величайшему удовольствию многочисленных зрителей, которые шагали по тропинке следом.

Словом, все три пьесы прошли с большим успехом, и это веселое Рождество надолго осталось в памяти у членов семейства Марч; Деми получил ответ на невысказанный вопрос, для Джози осуществилась самая сокровенная ее мечта, а миссис Джо, благодаря шуткам толкователя, превратила занятую жизнь профессора Баэра в ложе, устланное розами, ибо действительно сумела измениться к лучшему. Несколько дней спустя она получила награду в форме исполненного добродетельных мыслей письма от Дана – это письмо уняло все ее тревоги и исполнило ее радости, хотя Дану она об этом сказать не смогла, поскольку он не сообщил обратного адреса.

Глава пятнадцатая. В ожидании

– Душа моя, у меня для тебя дурные новости, – объявил профессор Баэр в начале января, входя в комнату.

– Говори скорее. Я не в силах ждать, Фриц! – воскликнула миссис Джо, выронив рукоделие и вскочив на ноги, дабы отважно принять выстрел в лицо.

– Нужно ждать и надеяться, свет моего сердца. Подойди, давай вместе укрепимся духом. Судно Эмиля потерпело крушение, о нашем мальчике пока нет вестей.

Хорошо что мистер Баэр заранее заключил жену в свои крепкие объятия, ибо она едва не упала; впрочем, почти сразу взяла себя в руки и, сев рядом с любимым мужем, выслушала все, что он имел ей сказать. От судовладельцев в Гамбурге поступили новости, основанные на словах уцелевших моряков, и Франц немедленно переслал их дяде телеграммой. Одна шлюпка уцелела вместе со всеми, кто в ней находился, – оставалась надежда, что спасутся и другие, хотя две все-таки пошли ко дну. Эти бессвязные вести доставил быстроходный пароход, в любой момент могли поступить новые; добрый Франц не стал, впрочем, уточнять, что, по словам моряков, капитанская шлюпка затонула сразу после падения мачты (дело в том, что ее отхода не было видно за дымом, а потом буря расшвыряла всех остальных). Грустные новости стремительно долетели до Пламфилда, и он погрузился в глубокую скорбь по жизнерадостному Командору, который никогда больше не войдет в любимый дом со своей веселой песней. Миссис Джо отказывалась верить, упорно твердя, что Эмиль переживет любой шторм и еще вернется, живой и здоровый. Хорошо, что она цеплялась за эту надежду, ибо гибель родного сына тяжело подействовала на мистера Баэра – ведь сыновья сестры действительно были ему родными, он никак не отличал их от собственных. У миссис Юноны появилась возможность выполнить свое рождественское обещание, и она так и поступила: говорила об Эмиле в бодром тоне, даже когда надежда совсем истаивала и на сердце у нее делалось тяжело. Если что и могло хоть частично утишить скорбь Баэров по утрате одного из мальчиков, так это приязнь и сострадание остальных. Франц одно за другим слал им телеграфные сообщения, Нат писал из Лейпцига письма, полные любви, а Том донимал судовых агентов, требуя новостей. Даже занятой Джек прислал необычайно теплое письмо; Долли с Джорджем часто приезжали в гости, привозили самые красивые цветы и самые изысканные конфеты, чтобы подбодрить миссис Баэр и подсластить горе Джози, а добряк Нед приехал из самого Чикаго, чтобы пожать им руки и произнести (в глазах у него стояли слезы):

– Уж так я хотел поскорее что-то узнать о нашем дружище, что не смог усидеть дома.

– Это очень приятно, я вижу, что научила мальчиков братской любви, даже если не научила больше ничему, и они до конца жизни будут переживать друг за друга, – заметила миссис Джо, когда Нед уехал.

Роб писал бессчетные ответы на письма сочувствия – из них стало ясно, как у Баэров много друзей; неумеренных похвал в адрес Эмиля хватило бы и на героя, и на святого – будь они правдой; старшие сносили беду терпеливо, ибо в суровой школе жизни им успели преподать урок покорности, а вот молодежь бунтовала: некоторые, вопреки всему, не теряли надежды, другие с первой же минуты впали в отчаяние, а малышка Джози, кузина Эмиля и подруга его детских игр, сокрушалась так, что утешить ее не мог никто. Нан тщетно поила ее успокоительным, ободряющие слова Дейзи улетали с ветром, а уловки Бесс, направленные на то, чтобы приободрить кузину, ни к чему не приводили. У Джози осталось единственное занятие – рыдать в материнских объятиях и говорить о кораблекрушении, мысль о котором не покидала ее даже во сне; миссис Мег совсем уж было растревожилась за состояние дочери, но тут мисс Камерон прислала Джози очень доброжелательную записку, в которой призывала бестрепетно усвоить первый урок подлинной трагедии и уподобиться жертвенным героиням, роли которых она так любила играть. Это несколько успокоило девочку, и она предприняла соответствующую попытку, в чем ей немало поспособствовали Тедди и Окту: Тедди очень расстроился, когда погас привычный бодрый фонарик милого светлячка, и стал ежедневно вывозить кузину на длинные прогулки, впрягая в тележку вороную кобылку, а та постоянно потряхивала серебряными колокольчиками, и они звенели так весело, что Джози невольно прислушивалась. Тед возил ее по заснеженным дорогам со скоростью, от которой кровь у нее в жилах пускалась в пляску, и возвращал домой окрепшей и утешенной светом солнца, свежим воздухом и приятной компанией – против трех этих целительных снадобий не устоит ни один юный страдалец.

Поскольку Эмиль, живой и здоровый, помогал выхаживать капитана Харди на борту чужого судна, все эти терзания вроде как пропали втуне; однако это не так, потому что множество сердец потянулись друг к другу под воздействием общего горя, научились терпению, состраданию, сожалению об ошибках, которые тяжким грузом ложатся на совесть, когда тот, кого ты обидел, уходит, – все эти важнейшие уроки еще пригодятся в самый горький час. Много недель в Пламфилде царило безмолвие, а на сосредоточенных лицах обитателей холма отражалась та же печаль, что и на лицах обитателей долины. С Парнаса доносилась священная музыка – дабы утешить всех, кто ее услышит; маленький домик засыпали подарками для юной плакальщицы, и флаг Эмиля висел, приспущенный, на крыше, где он перед самым отъездом сидел с миссис Джо.

Недели тянулись томительно, и вдруг, нежданно-негаданно, явилась новость: «Жив, скоро прибудут письма». Флаг тут же взвился, в колледже зазвонили колокола, громыхнула давно стоявшая без дела пушечка Тедди, и целый хор счастливых голосов воскликнул: «Слава Господу!» – все метались с места на место, смеялись, плакали, обнимались в пароксизме счастья. Вскоре пришли долгожданные письма, в которых была рассказана история кораблекрушения: вкратце – Эмилем, в ярких красках – миссис Харди, с признательностью – капитаном, а Мэри прибавила несколько ласковых слов, которые тут же покорили все сердца и показались слаще прочих. Никогда еще письма не читали и не передавали из рук в руки с таким рвением; никогда их так не обсуждали и не проливали над ними столько слез; миссис Джо носила их в кармане, если только их не носил в своем мистер Баэр, и оба перечитывали их всякий раз, прежде чем помолиться перед сном. Отправляясь на занятия, профессор опять гудел, точно большая пчела, а на лбу у матушки Баэр разгладились морщины, пока она описывала эту историю в письмах к заждавшимся друзьям, временно отложив в сторону свои романы. Хлынули потоки поздравлений, тут и там мелькали сияющие лица. Роб поразил родителей, сочинив стихотворение, которое оказалось чрезвычайно удачным для поэта его возраста, Деми же положил его на музыку, дабы спеть, когда вернется юный моряк. Тедди в буквальном смысле стоял на голове, носился по окрестностям верхом на Окту, точно второй Пол Ревир[416], – правда, в отличие от первого, он нес хорошие новости. Но самое главное – маленькая Джози подняла головку, точно подснежник, и расцвела краше прежнего, ибо вытянулась и посерьезнела; тень пережитого горя слегка приглушила ее былую жизнерадостность: стало ясно, что она хорошо усвоила урок, который преподала ей необходимость сыграть на вечной сцене, где каждому выпадает его собственная роль, в великой пьесе под названием «жизнь».

Потянулось новое ожидание: жертвы крушения направлялись в Гамбург, где им предстояло провести некоторое время прежде, чем отправиться домой, – «Бренда» принадлежала дядюшке Герману, капитан должен был представить ему доклад. Было решено, что Эмиль останется на свадьбу Франца – ее отложили по причине траура, завершившегося столь радостно. Все эти планы выглядели особенно заманчиво после тяжелых переживаний – и ни одна весна еще не начиналась так радостно, как эта, ибо, говоря словами Тедди,

Прошла зима тревоги нашей,

Вновь торжествуют Баэра сыны!

Дело в том, что настоящие «сыны Баэра» считали Франца и Эмиля своими старшими братьями.

Матери семейств взялись за стирку-уборку – не только ввиду подготовки к очередному выпускному, но и чтобы достойно принять молодоженов, которые собирались приехать в Пламфилд в свадебное путешествие. Составлялись грандиозные планы, готовились подарки – все очень радовались, что снова увидят Франца, хотя подлинным героем считался, разумеется, сопровождавший молодую чету Эмиль. Милые дамы и помыслить не могли, какой сюрприз их ожидает, они лишь развивали свои невинные замыслы и сокрушались, что не все мальчики будут дома в момент приезда их старшего и их Касабланки[417].

Оставим их посреди счастливых трудов и ожиданий и проследим, как поживают другие отсутствующие мальчики: ведь и они ждут и трудятся в надежде на лучшее будущее. Нат целеустремленно продвигался по пути, который столь мудро избрал, пусть он и не оказался выстлан цветами, а, напротив, весьма тернист и труден, ведь Нат познал вкус вольной жизни и удовольствия, когда откусывал кусочки запретного плода. Урожай он собрал довольно скромный, однако не забыл принципа: «Что посеешь, то и пожнешь» – и среди многих сорняков оказались и налитые колосья. Днем он давал уроки, а по вечерам играл на скрипке в низкопробном театрике, при этом учился столь усердно, что педагог его нарадоваться не мог и держал его в уме как многообещающего студента, достойного хорошего шанса – если таковой представится. Разгульные друзья его позабыли, а вот старые остались рядом и дружно пытались подбодрить, когда усталость и тоска по дому нагоняли на него уныние. Настала весна, дела пошли на поправку: расходы сократились, работа стала приятнее, а жизнь легче, ведь зимние ветры больше не дули в спину под легкой одежкой, а мороз не щипал пальцы ног, неустанно шагавших вперед в старых башмаках. Долги больше Ната не обременяли, год вдали от дома подходил к завершению, а в случае, если усердный ученик решит остаться в Германии, герр Бергман возлагал на него определенные надежды, которые должны были обеспечить ему самостоятельность – по крайней мере, на какое-то время. Так что Нат прогуливался под липами без прежней тяжести в сердце, а майскими вечерами ходил по городу с небольшим студенческим оркестром – они играли перед теми домами, где он когда-то сиживал в качестве гостя. Никто не узнавал его в темноте, хотя среди слушателей часто оказывались старые знакомые, и однажды Минна бросила ему денег – он покорно принял их как часть справедливого наказания, ибо его терзала мысль о собственных грехах.