Луиза Олкотт - Маленькие женщины

– Тем более тебе подобает проявлять умеренность. Ты же не хочешь умереть молодым или стать инвалидом?

– Нет, мэм!

Вид у Тюфяка сделался настолько испуганный, что миссис Джо не смогла больше пенять ему за зачаточные грехи, вина на которых по большей части лежала на избаловавшей его матери, а потому, смягчив тон голоса, она добавила, слегка шлепнув его по мягкой ладони, как делала, когда он был еще мал и пытался стащить из сахарницы кусок сахара:

– Так будь осторожен. Характер человека написан на лице, не делай так, чтобы на твоем читались обжорство и невоздержанность.

– Постараюсь! Составьте мне, пожалуйста, план здорового питания, и я буду, насколько смогу, его придерживаться. Я набираю вес, и мне это не нравится. Кроме того, у меня ленивая печень, меня мучают головные боли и сердцебиения. Матушка считает, что я перетрудился, но, возможно, я просто переел.

И Тюфяк испустил вздох, в котором смешались сожаление о радостях, от которых он только что отрекся, и облегчение, ибо ему удалось высвободить руку и ослабить ремень.

– Составлю. Придерживайся его и через год станешь мужчиной, а не раскормленным поросенком. Теперь ты, Долли. – И миссис Джо повернулась ко второму преступнику, который дрожал как осиновый лист, от всей души жалея, что вообще сюда приехал.

– Ты занимаешься французским языком с тем же усердием, что и прошлой зимой?

– Нет, мэм. Надоел он мне… то есть я хотел сказать, что теперь учу г-греческий, – отвечал Долли: начал он храбро, еще не осознав, в чем каверза этого странного вопроса, но тут одно воспоминание заставило его запнуться и предаться сосредоточенному разглядыванию собственных башмаков.

– Ничего он не изучает; только читает французские романы и ходит в театр, когда там дают оперу-буфф, – без задней мысли выложил Тюфяк, подтвердив тем самым опасения миссис Джо.

– Мне так и казалось, именно об этом я и хочу поговорить. У Теда внезапно возникло желание изучать французский таким же образом – после какой-то твоей, Долли, реплики; я сходила в этот театр лично и пришла к выводу, что порядочному юноше там не место. Там были все твои соученики в полном составе, и рада сообщить, что у тех, что помладше, на лице было написано такое же смущение, какое в душе испытывала и я. Тем, что постарше, представление понравилось, и когда мы вышли, они дожидались этих размалеванных девиц, чтобы отвезти их на ужин. Тебе случается к ним присоединиться?

– Было один раз.

– Тебе понравилось?

– Нет, мэм. Я… я совсем рано оттуда уехал, – пролепетал Долли, причем лицо его сделалось даже алее его замечательного галстука.

– Очень рада, что ты еще не утратил способности к здоровому смущению, но скоро утратишь, если будешь предаваться таким же «ученым занятиям» и позабудешь, что такое стыд. Общество подобных женщин сделает тебя непригодным к обществу их достойных сестер, доведет тебя до беды, позора и греха. Ах, почему отцы города не запретят это гнусное развлечение, хотя и знают, сколько от него вреда? У меня сердце разрывается, когда я вижу, как эти мальчики, которым место дома, в постели, отправляются кутить на всю ночь – многих из них это погубит безвозвратно!

Молодых людей явно перепугали энергичные возражения миссис Джо против одного из самых модных тогдашних развлечений, и они ждали развязки в пристыженном молчании: Тюфяк радовался, что ни разу не участвовал в этих увеселениях, а Долли – что «совсем рано уехал». Положив руку каждому на плечо, миссис Джо (ее гневное чело быстро разгладилось) продолжала тоном, полным материнской заботы, – она вознамерилась сделать для них то, чего не могла сделать никакая другая женщина, причем сделать, не прибегая к резким словам:

– Милые мои детки, я не стала бы об этом говорить, если бы не любила вас. Я знаю, вам неприятны мои речи, но совесть не позволит мне молчать, если мои слова способны уберечь вас от двух величайших грехов, которые пятнают чело нашего мира и приводят стольких молодых людей к гибели. Вы лишь начали ощущать их притягательность, но чем дальше, тем тяжелее будет себе отказывать. Умоляю, остановитесь прямо сейчас – вы не только спасете свои души, но и поможете другим, подав им пример мужества. С любыми сомнениями приходите ко мне, не надо ни бояться, ни стыдиться; мне доводилось слушать признания и более удручающие, чем те, которые, возможно, услышу от вас, и посчастливилось утешить многих бедолаг, которые сбились с пути, потому что вовремя не услышали доброго совета. Сделайте так, и тогда уста ваши будут чисты, когда вы станете целовать своих матерей, а в назначенное время вы с полным правом предложите невинным девушкам свою любовь.

– Да, мэм, благодарствуйте. Мне кажется, вы правы, вот только нелегко вести себя безупречно, когда дамы постоянно предлагают вам вина, а джентльмены водят своих дочерей на водевили, – заметил Долли, предвидя еще более тяжкие испытания, притом что он понимал: пора «взять себя в руки».

– Ты прав; тем больше чести тем, кому хватает рассудительности и отваги поступать вопреки общественному мнению и невзыскательной морали дурных или беспечных мужчин и женщин. Думайте о тех, к кому относитесь с особым уважением, старайтесь им подражать – тем самым вы заслужите уважение тех, кому могли бы служить образцом. Пусть уж лучше моим мальчикам выпадут насмешки и пренебрежение сотни глупцов, чем они лишатся того, что, утратив, уже не вернешь никакими средствами: целомудрия и самоуважения. Согласна, совсем непросто «вести себя безупречно», когда книги, картины, танцевальные залы, театры и улицы полны соблазнов, однако, если захотеть, от соблазнов можно уберечься. Прошлой зимой миссис Брук очень переживала, когда Джон, занятый своими репортерскими делами, приходил домой за полночь; она завела с ним разговор о тех вещах, которые он наверняка видит и слышит в такой час по дороге домой из конторы, а он ответил с обычным своим здравомыслием: «Я знаю, матушка, что вы имеете в виду; но человека не заставишь поступить дурно, если он сам этого не хочет».

– Чего еще ждать от нашего Дьякона! – воскликнул Тюфяк, и его жирная физиономия расплылась в одобрительной улыбке.

– Очень рада, что вы мне об этом сказали. Он совершенно прав – за то мы его и уважаем, что он чурается всего дурного, – добавил Долли и поднял глаза, причем их выражение убедило его наставницу в том, что ей удалось затронуть в его душе верные струны и пробудить дух подражания – возможно, более плодотворный, чем любые ее слова. Она поняла, что беседа не прошла даром, и, готовясь покинуть залу суда, где преступники были подвергнуты допросу и признаны виновными, но с перспективой помилования, она произнесла:

– Так станьте для других тем, чем Джон стал для вас, – хорошим примером. Простите, что смутила ваши души, друзья мои, и не забывайте моих нехитрых наставлений. Мне кажется, они пойдут вам на пользу, даже если я никогда об этом не узнаю. Случайные слова, сказанные от всего сердца, порой оказываются крайне благотворными, а долг стариков – произносить такие слова, иначе грош цена всему их опыту. Ну а теперь ступайте к молодежи. Надеюсь, мне никогда не придется закрывать перед вами ворота Пламфилда, как перед некоторыми этими вашими «джентльменами». Я буду делать все, чтобы уберечь моих мальчиков и девочек от беды, а Пламфилд – место здоровое, здесь живут и учат жить по добрым старым устоям.

Долли, на которого эта угроза произвела сильное впечатление, с величайшей почтительностью помог миссис Джо слезть с изгороди, а Тюфяк забрал у нее пустые кувшины, одновременно дав торжественную клятву воздерживаться от любых перебродивших жидкостей, кроме рутбира, – сколько вынесет его слабая плоть. Разумеется, оставшись наедине, они принялись подшучивать над «нотациями матушки Баэр» – чего еще было ожидать от «мужчин нашего уровня», однако в глубине души благодарили ее за то, что она разбередила их мальчишескую совесть, а в будущем у них не раз появился повод с признательностью вспомнить эти полчаса, проведенные на теннисном корте.

Хотя история эта и посвящена мальчикам Джо, нельзя забывать и про ее девочек, ибо они занимали высокое место в иерархии нашей малой республики, и неизменное внимание уделялось тому, чтобы они сумели достойно сыграть свои роли в более крупной республике, где возможности шире, а обязанности – серьезней. Для многих именно умение осознать свое место в обществе и стало основной частью обучения, ибо образование не сводится к чтению книг и самые выдающиеся личности зачастую не заканчивают колледжей, а берут в наставники опыт, а в учебники – жизнь. Были среди девушек и такие, кого интересовало лишь развитие умственных способностей, им грозило перегрузить себя знаниями, ибо они разделяли заблуждение многих жителей Новой Англии: что образование стоит любых жертв – им было невдомек, что здоровье и житейская мудрость дороже. Был и третий вид честолюбивых барышень: они плохо представляли, чего хотят, но жадно осваивали все, что могло помочь им в будущем найти свое место в мире и заработать на жизнь – ими двигала нужда, в них проклевывались не до конца осознанные дарования, или ими овладевали беспокойство и стремление сильных молодых натур вырваться из узкого круга надоевшей жизни.

В Пламфилде умели помочь всем: дело в том, что в быстро растущем учебном заведении еще не выработали установлений столь же жестких, как у мидийцев или персов, и столь твердо верили в право всех полов, рас, вероисповеданий и общественных слоев на образование, что здесь находилось место каждому, кто постучится в двери; в колледже дружески привечали обтрепанных сельских юнцов, жадных до знаний барышень с Запада, неотесанных бывших рабов и рабынь с Юга или студентов из достойных семейств, которым, однако, по бедности были закрыты двери во все другие колледжи. В других местах никуда не делись предрассудки, насмешки, пренебрежение; приходилось противостоять тем, кто предрекал неудачу, здесь же преподаватели и преподавательницы были людьми жизнерадостными, оптимистичными, они верили, что из малых начинаний вырастают большие преобразования, что после непогоды они расцветают лишь пышнее, даруя стране достоинство и процветание. А потому педагоги трудились не покладая рук, не торопили события, лишь приумножая веру в успех по мере того, как год за годом число их прирастало, планы осуществлялись, а ощущение, что своей деятельностью на этом важнейшем поприще они приносят пользу, даровало самые желанные награды.

Среди всевозможных обычаев, которые, понятное дело, возникали здесь естественным путем, один казался «девицам» (так предпочитали обозначать себя юные женщины) особенно полезным и интересным. Возник он из стародавней привычки трех сестер Марч проводить по часу за шитьем – она сохранилась и после того, как их маленькие шкатулки с рукоделием разрослись в большие корзины, заполненные бельем для штопки. Все они были очень занятыми женщинами, однако по субботам старались собираться в одной из трех комнат для шитья, ибо даже на классическом Парнасе имелся уголок, где миссис Эми часто сиживала вместе со своими служанками, обучая их шитью и штопке и тем самым прививая понятия об экономии: они видели, что даже богатая дама не стесняется чинить чулки и пришивать пуговицы. В этих тихих убежищах, куда они брали с собой рукоделие и книги, куда их сопровождали дочери, они читали, и шили, и беседовали в уютном уединении, которое так дорого хозяйкам дома, – ведь здесь можно с большой пользой провести время, предаваясь попеременно разговорам о кулинарии и химии, столовом белье и богословии, хозяйственных заботах и хороших стихах.

Расширить этот тесный кружок первой предложила миссис Мег: благодаря своей материнской складке, она часто посещала юных женщин и, к своему огорчению, обнаруживала, что эта сфера их образования не отличается упорядоченностью, ученицам не прививают ни навыков, ни усердия. Латынь, греческий, высшая математика и прочие науки – все это процветало, а вот на шкатулках с рукоделием оседала пыль, протертые локти никто не чинил, а синие чулки, увы, сильно нуждались в штопке. Миссис Мег боялась, что и «наших девочек» начнут называть этим обидным прозвищем, как называют многих образованных женщин, а потому она потихоньку заманила двух-трех главных нерях к себе домой и позаботилась, чтобы час этот прошел так приятно, урок был преподан с такой добротой, что они уловили бы ее намек, остались ей очень благодарны за ее доброту и попросили позволения прийти снова. Вскоре и другие стали просить, чтобы эту докучную еженедельную обязанность им позволили исполнять в приятном обществе, и вот возможность посидеть за шитьем превратилась в привилегию столь востребованную, что старый музей оборудовали швейными машинками, столами, креслом-качалкой и уютным камином – и теперь иглы могли сновать невозбранно и в дождь, и в солнце.

Здесь миссис Мег чувствовала себя повелительницей и шествовала, воздев большие ножницы, подобно королеве: вырезала готовые вышивки, кроила платья и давала указания Дейзи, своей доверенной служанке, по поводу отделки шляпок и украшения одежды милыми пустячками из лент и шелка – они добавляют изящества любому наряду и способны сэкономить небогатым или занятым девушкам массу денег и времени. Миссис Эми, с ее безупречным вкусом, решала сложные вопросы подбора цвета ткани под цвет лица: дело в том, что почти все женщины, даже самые образованные, не лишены стремления хорошо выглядеть – ведь самое неказистое личико можно сделать привлекательным, а миловидное – изуродовать отсутствием чутья и понимания, что к чему подходит. В обязанности миссис Эми также входило подбирать книги для чтения, и, поскольку она интересовалась искусством, девушки зачитывали отрывки из Рёскина, Хамертона и миссис Джеймисон[422] – они никогда не устареют. Бесс читала вслух (в этом состоял ее вклад), а Джози развлекала рукодельниц романами, стихами и пьесами, выбранными по рекомендации дядюшек. Миссис Джо читала краткие лекции на темы здоровья, религии, политики и по другим интересным вопросам, уснащая их пространными цитатами из «Обязанностей женщин» мисс Кобб, «Просвещения американок» мисс Брэкетт, «Никаких половых различий в образовании» миссис Даффи, «Реформы костюма» миссис Вулсон[423] и многих других прекрасных книг, написанных умными женщинами для их сестер, ибо те пробудились ото сна и задаются вопросом: «Что нам делать дальше?»