Т. Лоренс.

– Тед сбежал раньше, чем ты, мамочка, полагала. Ну и ладно – дядя за ним присмотрит, а Дан будет страшно рад его видеть, – заметил Роб, когда миссис Джо опустилась в кресло, пытаясь свыкнуться с мыслью, что ее младшенький действительно в пути на Дикий Запад.

– Непослушный мальчишка! Ух я его и накажу, если поймаю. Лори-то небось только подмигнул в ответ на эту выходку. Чего еще от него ждать? Они, бандиты, небось прекрасно проведут там время! Мне бы с ними поехать! Только ведь мой ненормальный сыночек небось ни халата с собой не взял, ни пальто. Так что, когда они вернутся, придется нам нянчить сразу двух пациентов – если они вообще вернутся. Эти скоростные поезда вечно падают в пропасти, горят или сходят с рельсов. Ах, Тед мой! Ненаглядный мой мальчик, как я могла отпустить его в такую даль?

Миссис Джо, как и всякая мама, забыла за нежными причитаниями над счастливым негодником все свои суровые слова – а негодник на всех парах мчался через континент, страшно довольный успехом своего первого бунта. Мистера Лори страшно позабавило заявление, что на столь решительные действия Теда вдохновили его слова: «Если Тед сбежит» – а соответственно, весь груз ответственности лежит на его плечах. Мистер Лори безропотно принял на себя эту ответственность в тот самый миг, когда обнаружил спящего беглеца в одном из вагонов – багажа при нем не было, имелась только бутылка вина для Дана и щетка для ваксы для самого Теда; предчувствия миссис Джо оправдались – «два бандита» отлично провели время. Домой в должный срок доставили покаянные письма, и родители быстро перестали сердиться на Теда – всё перебили тревоги за Дана, который был очень плох и несколько дней не узнавал даже друзей. Потом он пошел на поправку, и все дружно простили негодника, когда он с гордостью доложил, что первые осознанные слова Дана звучали так: «Привет, Тед!» – причем Дан радостно улыбнулся, увидев склонившееся над ним знакомое лицо.

– Я очень рада, что он поехал, и больше не буду его бранить. Ну, так что мы положим Дану в посылку?

Пытаясь справиться с нетерпеливым желанием поскорее заполучить больного в свои руки, миссис Джо посылала ему всякие полезные вещи – хватило бы на целую больницу.

Скоро стали приходить обнадеживающие вести, и вот наконец врачи разрешили Дану ехать домой; он, впрочем, похоже, не спешил, хотя без устали слушал рассказы своих нянек.

«Дан странным образом переменился, – писал Лори Джо, – и изменила его не только болезнь, но и что-то, что случилось раньше. Что именно – не знаю и расспросы оставляю тебе, однако из того, что он бормотал в бреду, я, боюсь, вынес, что в прошлом году он попал в какую-то очень неприятную историю. На вид он прибавил лет десять, но стал лучше, выдержаннее и бесконечно нам признателен. Мучительно видеть, каким алчным взглядом он смотрит на Теда – будто не может насмотреться. Сказал, что в Канзасе у него ничего не вышло, но в подробности не вдается, я же выжидаю. Здесь к нему относятся прекрасно, а для него такие вещи стали важны: раньше, как ты помнишь, он только фыркал в ответ на любые проявления чувств, а теперь стремится к тому, чтобы все хорошо о нем думали, и очень старается завоевать приязнь и уважение. Может, я и не прав. Скоро сама узнаешь. Тед на седьмом небе, поездка безусловно пошла ему на пользу. Позволишь мне взять его с нами в путешествие по Европе? Не нравится ему ходить пристегнутым к твоему фартуку – мне это в свое время тоже не нравилось, помнишь, примерно век назад я подбивал тебя сбежать вместе в Вашингтон? Не жалеешь, что не согласилась?»

После этого задушевного письма живая фантазия миссис Джо разыгралась не на шутку – ей мерещились всевозможные злодеяния, напасти и муки, которые могли выпасть на долю Дана. Он пока был слишком слаб, чтобы можно было донимать его вопросами, но она пообещала, что вытянет из него все самые интересные откровения, когда его в целости и сохранности доставят домой: ее «подстрекатель» оказался самым интересным ее мальчиком. Она умоляла его приехать и на призывное письмо потратила времени больше, чем на самые захватывающие эпизоды из своих «опусов».

Письмо это не увидел никто, кроме Дана; оно, однако, подействовало, и в один прекрасный ноябрьский день мистер Лори помог некоему слабому путнику выбраться из экипажа у ворот Пламфилда – и матушка Баэр приняла скитальца, точно блудного сына; что до Теда, на нем были совершенно несусветная шляпа и изумительные сапоги, и он плясал боевую пляску вокруг занятной группы.

– Немедленно наверх и отдыхать; я теперь сестра милосердия, а этому призраку нужно поесть, прежде чем я ему позволю с кем-то разговаривать, – распорядилась миссис Джо, пытаясь скрыть, как шокировала ее эта коротко остриженная, бритая, исхудавшая бледная тень крепкого мужчины, которого она не так давно проводила из дома.

Дан безропотно повиновался и улегся на просторную кушетку в приготовленной для него комнате, озираясь с безмятежностью больного ребенка, которого вернули в родную детскую, в материнские руки; новоявленная сестра милосердия кормила его, умывала и мужественно сдерживала вопросы, готовые сорваться с языка. Дан был слаб, утомился и скоро уснул; после этого она улучила минутку пообщаться с «бандитами», которых от всей души отругала и отчихвостила, расцеловала и расхвалила – и все это от всего сердца.

– Джо, мне кажется, Дан совершил какое-то преступление и был наказан, – сказал мистер Лори, когда Тед отправился хвастаться своими сапогами и рассказывать сильно приукрашенные истории о радостях и опасностях шахтерской жизни. – С ним случилось что-то ужасное, и это его сломило. Когда мы прибыли, он был совершенно не в себе, я дежурил у его постели и узнал про его грустные скитания больше, чем кто бы то ни было. Он рассуждал про «тюремщика», какой-то след, мертвеца, Блэра и Мейсона, постоянно предлагал мне свою руку, спрашивал, соглашусь ли я и смогу ли его простить. Однажды, когда он был особо буен, а я сдерживал его, он притих ненадолго и стал просить меня «не надевать наручники». Да уж, страшновато было по ночам слушать, как он рассуждает про тебя и про Плам и умоляет отпустить его домой, чтобы он мог умереть там.

– Нет уж, он не умрет, будет жить и раскаиваться во всех своих проступках, так что не надоедай мне этими зловещими намеками, Тедди. Мне-то все равно – даже если он нарушил все десять заповедей, я все равно на его стороне, и ты тоже: мы обязательно поставим его на ноги и сделаем хорошим человеком. Вижу я по выражению его лица, что жизнь его не баловала. Не говори никому ни слова, мы рано или поздно узнаем истину, – отвечала миссис Джо с неизменной приязнью к своему дурному мальчику, хотя услышанное ее сильно удручило.

Несколько дней Дан отдыхал, к нему почти никого не пускали, но потом тщательный уход, бодрая обстановка и радость возвращения домой сделали свое дело, он стал больше похож на себя, хотя по-прежнему упорно молчал про то, что ему довелось пережить в последнее время, ссылаясь на запрет врачей много говорить. Многие стремились с ним повидаться, но он избегал всех, кроме самых старых друзей, и «наотрез отказывался распускать хвост», как выразился Тед, – его очень расстроило, что ему не дают похвастаться его храбрым Даном.

– Любой на моем месте поступил бы так же, так что нечего тут надо мной кудахтать, – отвечал герой, который не гордился сломанной рукой, а стыдился ее, хотя на перевязи она выглядела весьма импозантно.

– Дан, но разве тебя не радует, что ты спас двадцать человек, вернул женщинам их любимых мужей, сыновей и отцов? – спросила однажды вечером миссис Джо, когда они остались наедине – нескольких посетителей отправили восвояси.

– Радует? Да я только потому и в живых остался, что об этом помнил; и да, лучше уж совершить такой поступок, чем стать президентом или еще какой большой шишкой. Никто и не догадывается, какое утешение думать, что я спас двадцать жизней и тем заплатил за…

Тут Дан осекся, поняв, что в порыве чувств заговорил о том, что его слушательница понять не в силах.

– Значит, я верно прочитала твои мысли. Как это прекрасно – спасти чужую жизнь, рискнув собственной, как вот ты, – и едва не лишиться ее… – начала было миссис Джо, сожалея, что порывистая речь, так характерная для прежнего Дана, внезапно оборвалась.

– «Сберегший душу свою потеряет ее»[444], – пробормотал Дан, уставившись на веселое пламя камина, которое озаряло комнату и играло красноватыми отсветами на его худом лице.

Миссис Джо так опешила, услышав из его уст эти слова, что смешалась и лишь воскликнула радостно:

– Так ты все-таки почитал книжечку, которую я тебе подарила, и сдержал обещание?

– Почитал, хотя и не сразу, зато немало. Я пока еще немногое знаю, но готов учиться, а это уже большое дело.

– Главное дело. Ах, дружочек, расскажи подробнее! Я чувствую, что на сердце у тебя лежит какой-то груз: позволь помочь тебе его нести – бремя сделается легче.

– Об этом я знаю и хочу вам все рассказать, но простить некоторые поступки не можете даже вы, а если вы меня бросите, боюсь, я не выдержу.

– Мать все может простить! Расскажи мне, а я даю слово, что никогда тебя не брошу, даже если от тебя отвернется весь свет.

И миссис Джо крепко сжала обеими руками большую исхудалую ладонь, держала и молча ждала, пока это длительное пожатие обогреет сердце бедняги Дана и придаст ему мужества, чтобы заговорить. Сев в прежнюю свою позу – голова опущена на руки, – он медленно поведал ей все и ни разу не поднял взгляда, пока с уст не слетело последнее слово:

– Теперь вы все знаете. Способны ли вы простить убийцу и держать в своем доме бывшего заключенного?

Ответ ее был прост – она обняла его обеими руками, положила бритую голову на грудь, а глаза ее заволокло слезами, сквозь которые с трудом удавалось распознать в его глазах страх и надежду, от которых делалось больно.

Это оказалось действеннее любых слов, и бедняга Дан приник к ней в безмолвной благодарности, чувствуя животворную силу материнской любви – божественного дара, который способен утешить, очистить и укрепить всякого, кто его взыскует. Две-три крупные горючие слезы спрятались в шерстяной шали там, где к ней прижалась голова Дана, и никто никогда не узнал, какой мягкой и уютной ему показалась эта шаль после жестких подушек, на которых он спал так долго. Душевные и телесные страдания сломили волю и гордыню, а груз, упавший с плеч, оставил по себе такое чувство облегчения, что Дан замер, наслаждаясь этим мигом в немом восторге.

– Мальчик мой бедный, как же ты страдал весь этот год – а мы думали, что ты на воле, как ветер! Почему ты не послал нам весточку, Дан, не дал себе помочь? Или ты сомневался в своих друзьях? – спросила миссис Джо, забыв в порыве сострадания про все остальные чувства, – при этом она приподняла его лицо и заглянула с упреком в большие запавшие глаза, наконец-то не избегавшие ее взгляда.

– Мне было стыдно. Легче было терпеть все самому, чем расстраивать и мучить вас, – а я знал, что вы будете мучиться, хотя и не подадите вида. Ничего, я привыкну.

И Дан снова опустил взгляд, будто не в силах был смотреть, какая тревога и обеспокоенность проступили на лице его лучшего друга после его признания.

– Да, мне больно, что ты совершил грех, но я от всей души радуюсь, горжусь и благодарю Бога за то, что грешник мой раскаялся, искупил вину и крепко усвоил этот горький урок. Знать правду не надо никому, кроме Фрица и Лори; им нельзя не сказать, а откликнутся они так же, как и я, – проговорила миссис Джо, мудро рассудив, что полная откровенность взбодрит Дана сильнее избыточного сострадания.

– Нет, не так; мужчины не женщины, они не прощают. Но ничего. Пожалуйста, расскажите им все вместо меня – и покончим с этим. Мистер Лоренс, полагаю, и так уже знает – я много болтал в горячке, но он все равно был ко мне очень добр. То, что они все знают, я еще снесу, а вот Тед и девочки!..

Дан стиснул ей руку с таким умоляющим выражением на лице, что она тут же заверила его, что никто ничего не узнает, кроме двух старых друзей, – и Дан тут же успокоился, как будто застеснявшись внезапного порыва.

– Кстати, это было не убийство, а самозащита; он напал первым, пришлось ударить в ответ. Я не собирался его убивать, но из-за этого, боюсь, переживаю меньше, чем следовало бы. Я за этот проступок заплатил сполна, а таким мерзавцам не место в этом мире – они указывают юношам дорогу в ад. Да, знаю, вы считаете, что это ужасные слова, но я ничего не могу с собой поделать. Мошенников я ненавижу не меньше, чем койотов, и всегда готов пустить в них пулю. Правда, наверное, было бы лучше, если бы он убил меня – моя жизнь все равно загублена.

При этих словах на лицо Дана словно бы опустилась прежняя тюремная угрюмость, и миссис Джо перепугалась, ибо ей приоткрылось на миг, через какие терзания он прошел и остался живым, хотя и изувеченным до конца дней. В попытке обратить его мысли к чему-то более веселому, она бодрым голосом произнесла: