Мери Каммингс - Маленькие женские тайны

На подоконнике в спальне обнаружилась чашка с остатками кофе. Клодин попробовала — как раз такой, как любил Томми, крепкий и несладкий. Но он никогда в жизни не пил кофе в спальне!

Воображение невольно рисовало себе их — вместе, в постели. Арлетт лежит на спине, Томми, опершись на локоть, смотрит на нее сверху. Его руки кажутся такими большими рядом с ее субтильным телом… а кожа у нее белая-белая…

Нет, ну нет, нет! Не может этого быть, не может!

На глаза наворачивались слезы — поначалу Клодин смахивала их, потом, отшвырнув шланг, ушла в спальню, рухнула на кровать и зарыдала. С облегчением — оттого что наконец-то можно было не сдерживаться и не притворяться ни перед кем, даже перед самой собой, что у нее все в порядке.

Не все в порядке! Не все!

Она плакала и плакала; порой останавливалась, но через минуту не выдерживала и вновь заливалась слезами.

Наконец слез больше не осталось; голова слегка кружилась, была легкой и пустой, и в ушах от этой легкости тихонько звенело. Клодин сползла с постели и пошла умываться, по пути глянула на себя в зеркало — глаза красные, физиономия распухшая… Жуть!

Убирать больше не было ни малейшего желания. Посуду она вымыла, спальни убрала, кухню тоже — осталась тренажерная, библиотека и холл… Ну и черт с ними! В конце концов, Томми тоже может что-то по дому сделать, руки не отвалятся, тем более что тренажерная — его «вотчина», она тренажерами почти не пользуется.

Проверив стоявшую на трюмо шкатулку и убедившись, что все на месте, Клодин выбрала самые ценные и любимые украшения, отнесла их в библиотеку и сунула в сейф; вернулась и села перед зеркалом приводить в порядок лицо — в таком заплаканном виде выходить из дому было нельзя.

Через сорок минут она уже покидала квартиру, заодно прихватив стоявшие у двери мешки с мусором. Поэтому вышла не на улицу, а во двор и столкнулась — в прямом смысле этого слова — с молодым человеком, высоким и тощим, с ног до головы одетым в черное: черные ботинки, черное пальто и черная вязаная шапочка на голове.

Он шарахнулся в сторону.

— Простите, мисс! — в речи его чувствовался ирландский акцент, глаза, тоже черные и очень выразительные, резко выделялись на бледном лице и были обведены синеватыми кругами, словно их владелец неумело экспериментировал с косметикой.

— Ничего, — улыбнулась Клодин.

Он продолжал смотреть на нее с каким-то странным выражением, чуть ли не с испугом.

Несмотря на скверное настроение, Клодин про себя усмехнулась: в самом деле, в сочетании с элегантным кашемировым пальто и сумкой от Dior мусорные мешки наверняка смотрятся весьма нелепо!

К счастью, тащить этот неудобный груз ей пришлось недалеко — только через двор перейти.

Избавившись от мешков и направляясь к ведущей на улицу арке, она подумала, что первое, что надо сделать — это поехать и купить новый сотовый телефон. Современному человеку без мобильника жить просто невозможно!

Телефон?!..

Казалось, бог ответил на ее мысли — прямо перед ней, у самого поворота под арку, лежал сотовый телефон. Более того, в первый момент Клодин показалось, что это ее сотовый телефон — тот самый, который она потеряла!

Она быстро огляделась, нагнулась… увы, одного прикосновения к лежавшему на асфальте предмету хватило, чтобы убедиться, что это всего лишь крышка от сотового телефона той же модели, что была у нее, с разбитым экранчиком.

Отбросив обломок в сторону, Клодин вздохнула: нет, чудес не бывает…

Из дневника Клодин Конвей: «Говорят, первый кризис в супружеской жизни наступает примерно через год после свадьбы…»

День… еще день, еще…

С Арлетт Клодин держалась вежливо, с Бруком и Перселлом — дружелюбно. Хотя с Бруком это было сложновато — мешало его повышенное самомнение, которое нет-нет — да и давало о себе знать.

Перселл же, самый старший по возрасту и самый младший в «иерархии» контрразведчиков, был милейшим человеком, спокойным и доброжелательным. За свою жизнь он дважды успел развестись, о чем упоминал с юмором, и сейчас находился в процессе поиска третьей супруги. Клодин диву давалась: что в нем не устраивало предыдущих жен? Он ведь даже работы по дому не гнушался: и посуду после ужина мыл, и в магазин ходил, когда Арлетт просила купить что-нибудь для ее очередного кулинарного шедевра.

Что касается самой француженки, то чем дольше они с Клодин общались, тем больше друг друга терпеть не могли, хотя со стороны все выглядело вполне мирно и благопристойно.

Как-то отец Клодин сказал про одну их знакомую: «Когда она говорит «Добрый день», меня тянет выглянуть в окно, проверить, действительно ли сейчас день — настолько нельзя доверять ни одному ее слову». Клодин не оставляло ощущение, что эти же слова с полным правом можно отнести и к Арлетт, что юная француженка фальшива с ног до головы — и она лишь диву давалась: неужели никто, кроме нее, этого не замечает?!

Разумеется, девчонка изо всех сил старалась выглядеть милым наивным ангелочком, но все же сволочной нрав иногда прорывался — как, например, когда рассматривая фотографию Клодин в журнале, она завистливо заметила:

— Да-а, с таким макияжем и в таких драгоценностях кто угодно будет красавицей выглядеть…

Клодин вежливо улыбнулась, сделав вид, что восприняла это как шутку, и повторила в уме придуманную специально для таких случаев мантру: «Ничего, потерпи, осталось всего восемьдесят восемь с половиной часов…». Часы она каждый раз высчитывала в уме, определив для себя номинальным сроком отбытия француженки полдень понедельника.

С Томми Арлетт флиртовала почти не скрывая — в ход шли и кокетливые взгляды из-под ресниц, и «случайные» прикосновения, и повизгивающий фальшиво-оживленный смех. Он, правда, ее флирту не подыгрывал и вообще вел себя так, словно не замечал всех этих ужимок, хотя — уж Клодин-то его хорошо знала! — не мог не заметить.

Томми, Томми…

Как-то само собой получилось, что их общение свелось к минимуму; они жили в одном доме, спали в одной постели — и почти не разговаривали, разве что на самые бытовые темы: «Тебе налить кофе?» — «Да, спасибо»; «Ну, я поехал!» — «Счастливо…»

По утрам, сразу после завтрака, вся компания, включая Арлетт, уезжала, оставляя Клодин в одиночестве. Вечером же Томми смотрел в гостиной телевизор вместе с сослуживцами и опять же с Арлетт.

Клодин, разумеется, никто не запрещал к ним присоединиться, но она предпочитала отсиживаться в библиотеке. Пару раз Томми звал ее — она отнекивалась, говорила, что лучше почитает.

Когда начинали слипаться глаза, шла в спальню, принимала душ и ложилась в постель — одна…

Томми приходил позже; Клодин слышала, как открывается дверь, как он проходит по комнате, раздевается, идет в душ — и потом, через некоторое время, ложится рядом с ней. Сердце невольно замирало — может, обнимет, повернет к себе, глянет глаза в глаза?!..

Но нет, опять нет…

И почти каждый день она находила в спальне чашки от кофе — один раз даже прямо на тумбочке у постели…

«Что с тобой, почему ведешь себя так, будто мы с тобой женаты лет двадцать и я тебе давно надоела?» — хотелось спросить Клодин, но она не спрашивала. Чем дальше, тем чаще всплывали в памяти слова женщины из «Mermaid» — «Ну зачем, зачем было выяснять?!..»

Раньше, бывало, она пыталась встать, чтобы идти на пробежку — Томми удерживал ее в постели, еще полусонный, по-особенному, по-утреннему нежный, с теплыми ласковыми руками…

Куда там! Между ними ничего не было с самого ее приезда! Не считая того раза, когда пришлось срочно вскакивать, потому что «девочка», видите ли, старалась.

Правда, позавчера, поздно ночью, он придвинулся, положил руку ей на плечо. Клодин сказала:

— Чего ты? Я спать хочу… — сама замерла, не дыша: ну пусть он сейчас рассмеется: «Ах, спать?!» и потянет ее к себе, повернет так, чтобы оказаться лицом к лицу!

— Ну ладно — спать так спать… — теплое дыхание еще раз щекотнуло ей ухо… и больше ничего.

Спать действительно хотелось. В последние дни — наверное, от нервов и от тяжелых мыслей — она засыпала, как проваливалась, и утром не вскакивала легко, а вставала, еле продирая глаза.

И сны все время снились какие-то идиотские — приснилось, например, что она в каком-то ночном клубе танцует с тем самым бледным парнем в черном, которого встретила во дворе — странное дело, Клодин его тогда почти и не запомнила, но во сне увидела отчетливо, вплоть до прыща на лбу над правой бровью; они даже о чем-то разговаривали.

Очевидно, он жил в их доме или где-то поблизости, потому что на следующий день, возвращаясь с пробежки, она снова увидела его «вживую» — все в том же черном пальто, он выходил из-под арки.

Кризис наступил в субботу утром.

Клодин проснулась и некоторое время лежала, не открывая глаз: не хотелось начинать новый день. Потом, произнеся про себя уже привычное: «Потерпи, осталось всего пятьдесят четыре часа», все-таки открыла.

Обернулась — Томми лежал на спине, закинув руки за голову; не спал, смотрел на нее.

— Привет, красавица! — улыбнулся так, что сразу захотелось улыбнуться в ответ.

— Привет!

Клодин уже было собралась встать, но вновь опустилась на подушку, легла на бок лицом к нему.

Хотелось дотронуться до него, зарыться пальцами в рыжеватые курчавые волоски на груди — так хотелось, что аж кончики пальцев зачесались и внутри все заныло.

— Клодин… — все с той же улыбкой сказал Томми.

— Да? — ну пусть он уже что-то сделает — придвинется к ней… хоть руку протянет!

— А ты что, на пробежку не идешь?

— Что?! — вопрос Клодин поняла с первого раза — слава богу, не была ни глухой, ни тугоумной — но просто не поверила своим ушам.

— Ты не побежишь на пробежку? — сдвинув брови, повторил Томми.

— Нет, — сердито мотнула она головой, отбросила одеяло и встала. Прошла к шкафу взять халат: не хотелось крутиться перед ним в одной тоненькой ночнушке, все равно что голой.

— А что случилось? Ты себя плохо чувствуешь?

— Я себя нормально чувствую, — не оборачиваясь, отчеканила Клодин.

Объяснять, что никогда не бегает перед «критическими днями», она сочла ниже своего достоинства. Был бы он хоть чуть-чуть повнимательнее к ней — знал бы сам!

— А чего тогда? — последовал новый вопрос. — Вроде и погода хорошая…

И тут Клодин не выдержала — выхватив из шкафа первый попавшийся халат, яростно обернулась.

— А что, тебе уже не терпится?

— Что не терпится? — сидя на кровати, Томми смотрел на нее с удивлением. С удивлением! Ха! Будто не знает, о чем речь идет!

— Меня побыстрее спровадить!

— Что?

— Арлетт… Она ведь приходит к тебе, когда я ухожу?

— Что с тобой?

— То самое! В мое отсутствие она бывает в этой спальне!

— С чего ты это взяла?

— Кофе! — объяснила Клодин. — Ты никогда раньше не пил кофе в спальне, а теперь она его тебе приносит прямо в постель? И тебе очень важно побыстрее выпихнуть меня — потому что она сейчас придет, да? Чтобы я освободила место?

— Клодин… — Томми встал, наклонил голову, вглядываясь в нее с чем-то вроде жалостливого любопытства. — Клодин, ты что — ревнуешь меня?

— Да, — угрюмо сказала она. Щекам стало горячо от стыда и злости.

— Ты — меня ревнуешь? — переспросил он.

— Ну да, да, да! — с отчаянием выкрикнула Клодин.

И тут Томми сделал самое худшее и обидное из того, что мог сделать.

Нет, он не стал говорить, что она что-то не так поняла, отпираться — он просто рассмеялся ей в лицо.

Несколько секунд Клодин оторопело смотрела на него, потом рванулась прочь и, вбежав в ванную, захлопнула за собой дверь. Привалилась к ней спиной, зажала уши, чтобы не слышать этот издевательский смех, и медленно сползла на корточки.

Стук…

— Клодин, открой…

— Оставь меня в покое!

— Ты все не так поняла! Открой же, я тебе объясню!

— Я сказала — оставь меня в покое! — рявкнула Клодин. Ее трясло от злости, из глаз сами собой потекли слезы. — Хватит, поговорили!

Сорвав с себя дурацкую ночнушку, она вихрем влетела в душевую кабинку и включила воду посильнее, чтобы бьющие во все стороны струи заглушили доносящиеся извне звуки.

Когда через четверть часа Клодин вышла из ванной, в спальне никого не было. Куда делся Томми, догадаться было нетрудно: ушел в тренажерную; их ссора — слишком незначительная причина, чтобы заставить его изменить своей привычке перед завтраком разминаться на велотренажере.