— Ты просто отпад, — мрачно сказала я.

— Ты думаешь? — спросил он, покрутившись передо мной, чтобы я могла составить полное впечатление. — Похож на выпускника средней школы перед балом?

— Тебе придется отбиваться от ребят бейсбольной битой, — сказала я.

Остин присел на кровать рядом со мной и обнял меня за плечо.

— Я мог бы пойти на ужин с тобой, если хочешь. В клубах тусовка начинается не раньше десяти, насколько я знаю. Что скажешь? Я плачу.

Я поцеловала его в лоб.

— Спасибо, не надо. Я хочу попасть на аукцион до начала, чтобы хорошенько посмотреть на лоты. Я забегу в бар и перехвачу там что-нибудь. А тебе советую сходить в ресторан «1790-й» — на Президент-стрит. Посиди там немного в баре, закажи мартини. Через десять минут, самое позднее тебя пригласят на ужин. А может, и замуж позовут.

— Ну… — Остин пребывал в нерешительности.

Аукцион проводился в невзрачном бетонном здании в промышленном районе в западной части города. Я поняла, что попала по нужному адресу, когда увидела припаркованные возле здания грузовики и пикапы.

Я назвала женщине у двери свое имя, адрес, номер налогоплательщика и все прочее, а она дала мне картонную табличку с моим номером.

— Мы начинаем через пятнадцать минут, — сказала женщина, стряхивая пепел с сигареты на бетонный пол. — Десять процентов покупательский залог. Мы ни для кого тут ничего не придерживаем. Плати и уноси.

Я присоединилась к толпе, заполонившей первый этаж здания. Толпа была весьма примечательная. Потрепанного вида субъекты в футболках и с черным ободком под ногтями мешались с хорошо одетыми дилерами средних лет и детишками, которые гонялись наперегонки, швыряясь друг в друга картофельными чипсами.

Тот лот, что заинтересовал меня, привлек к себе внимание еще, по крайней мере, пяти покупателей. То был ореховый комод девятнадцатого века. Из каталога следовало, что он попал сюда из усадьбы в окрестностях Чарльстона, но аукционному каталогу верить опасно. Красивая медная обивка, явно оригинальная, оригинальные ручки выдвижных ящиков. И основание выглядело так, как должно было выглядеть. Этот комод стал бы великолепным дополнением к хозяйской спальне или даже к гостевой спальне, если мне удастся найти что-то более привлекательное.

После того, как я убедилась в том, что эта вещь — не подделка, я решила посмотреть, что еще предлагал мне этот вечер. Лоты, как и толпа, представляли собой эклектичную смесь. С десяток лотов действительно стоили покупки — несколько приличных восточных ковров, несколько оригинальных полотен, много серебра и хрусталя, несколько вещиц бело-голубого фарфора, которые я пометила у себя в каталоге. Наряду с этими вещами, были тут очки и сумки от Гуччи, наборы инструментов, несколько громадных картонок с пряжей.

Зазвенел звонок, и аукционист занял место у микрофона на кафедре.

Он действовал быстро, надо отдать ему должное. За час он распродал очки и сумки, половину инструментов и несколько ковров. Цены были на удивление хорошими. Почти не раздумывая, я приобрела три больших, немного потертых восточных ковра, за две сотни долларов каждый. Я видела подобные ковры в одном выставочном зале, и меньше трех тысяч ни одна вещь там не стоила. Я огляделась, думая, что кто-то захочет перебить мою цену, но таковых не нашлось, и я оказалась в крупном выигрыше.

Но мне не пришлось долго упиваться своей удачей. Фарфоровая посуда пошла по довольно высокой стартовой цене, и поэтому народ быстро потерял интерес — я купила две коробки тарелок, блюд, кувшинов, супниц и ваз за триста пятьдесят долларов за все.

Я пошла забрать покупку и присела, чтобы получше посмотреть на то, что я купила. Блюда и тарелки были изготовлены в Англии — все с оригинальными логотипами на обратной стороне. Несколько штук «Веджвуда», несколько «Стаффордшира» и самое лучшее — блюдо для мяса «Коулпорт». Всего пять блюд и три тарелки поменьше. Кувшины были глубокого кобальтового цвета, но кое-где были сколы и трещины. Но супница «Вустер» оказалась чудесной. Размером скорее с тазик для ног, она продавалась вместе с подставкой — нижней тарелкой, жаль только, что крышка оказалась потрескавшейся.

Три самые лучшие фарфоровые вещицы пойдут в Малберри-Хилл, остальное я куда-нибудь пристрою, может, даже оставлю себе.

Ведущий аукциона самые лучшие лоты оставил на десерт. Я готова была застонать, когда трюмо из уэльской сосны пошло за три тысячи долларов, а роскошный столовый гарнитур за восемь, но я держала себя в руках и в торг не вступала.

Наконец, наступил тот момент, которого я так долго ждала. Знакомо забилось сердце. Десять тысяч, сказала я себе. Если мне удастся купить его за десять, то вся остальная обстановка спальни будет строиться вокруг него.

Я помнила тот наказ, который мне давала Глория, объясняя, что, по ее мнению, называется красивой комнатой. «Деревянные полы, покрытые восточным ковром, для ощущения богатства и текстуры. Одна настоящая антикварная вещь, которая придаст комнате элегантности и организует пространство. И красивая картина, которая говорила бы с тобой всякий раз, как ты на нее смотришь.

Этот комод стал бы одним из трех краеугольных камней формулы Глории.

— А теперь наш хит, — сказал ведущий, согнувшись перед микрофоном, быстро сканируя взглядом зал. — Ореховый комод девятнадцатого века, прибывший сюда прямо с плантации Катабога возле Чарльстона. Вы ничего подобного нигде не увидите, разве что в музее. Что скажете? Кто даст мне шестьдесят?

— Долларов? — спросил кто-то сзади. — Я дам вам шестьдесят долларов.

— Господа, за издевательство над ведущим — штраф, — сказал аукционист. — Я говорю о шестидесяти тысячах американских зеленых, и это еще дешево для такой вещи. Кто даст мне шестьдесят тысяч?

Все вокруг завертели головами, высматривая, найдется ли кто-нибудь, готовый предложить такую цену. Но каждый понимал, что начинать торг — дело последнее.

Аукционист покачал головой.

— Ладно, жмоты. Кто даст мне пятьдесят пять? Дайте мне пятьдесят пять, и вы уйдете отсюда с покупкой века.

Никто не откликнулся.

— Пятьдесят? — с недоумением спросил он. — Друзья, я отдаю его всего за пятьдесят тысяч.

В зале было очень тихо. Покупатели, которые раньше ходили вокруг этой вещицы и облизывались, смотрели друг на друга и ждали, кто первым сдастся.

Ведущий устраивал настоящее шоу. Он прикладывал согнутую ладонь к уху, словно ждал, что кто-то из участников начнет торг шепотом. Наконец, он пожал плечами и с видом снисходительного взрослого, вынужденного общаться с неразумными ребятишками, сказал:

— Ладно. Сорок пять. Нет? Сорок. Нет? Тридцать пять. Тридцать? Люди. Вы меня убиваете. Двадцать. Двадцать, ребята! Нет? Кто-нибудь, вызовите мне врача! Я, кажется, попал в морг. Ладно. Пятнадцать. Кто-нибудь даст мне пятнадцать тысяч за шедевр, украшавший усадьбу возле Чарльстона? Был бы я сейчас в Нью-Йорке, давно бы уже получил свои шестьдесят тысяч! Эти янки за такие гроши тут же бы вещицу отхватили.

Тишина.

Аукционист вынул из кармана носовой платок и вытер лоб.

— Ладно. Пусть будет по-вашему. Дайте мне стартовую цену. На самом деле. Нам надо это место сегодня освободить — только поэтому соглашаюсь. Дайте мне что-то, с чего начать.

— Тысяча, — выкрикнул мужчина лет тридцати в бейсболке и поднял свой флажок, чтобы аукционист видел, что он не шутит.

— Ладно, тысяча так тысяча. Мне не хочется брать этот старт, но будь по-вашему.

И вот теперь аудитория ожила.

— Одиннадцать, — сказала женщина, сидящая в моем ряду где-то в конце и помахала картонкой.

— Двенадцать, — сказал аукционист, и сразу несколько картонок взметнулись в воздух.

— Пятнадцать. Двое. Двадцать пять. Трое? Трое. Пятеро? Вот так-то лучше.

Я смотрела на свой флажок, лежащий у меня на коленях. Пять тысяч — это меньше половины того, что я готова была заплатить. Этот комод был настоящей вещью. Не дешевкой. И мне надо было еще столько всего купить для дома. Я тратила деньги, как пьяный матрос — двадцать восемь тысяч за одну вещь в Атланте. Уилл не одобрит таких трат.

Я помнила, каким голосом меня спросила Нэнси: «Двадцать восемь тысяч за буфет? Пять тысяч за паршивый комод? Словно это все из золота сделано!»

И поэтому я держала себя в руках и флажок не поднимала.

Аукционист продолжал в своем духе:

— Пятьдесят пять. Теперь шесть. Я получил шесть тысяч. Теперь семь. Теперь восемь. Теперь девять.

Большинство вышло из торга после пяти тысяч. Осталось только трое. Мужчина в бейсболке, дама в очках в роговой оправе и тот, кто сидел позади — я не могла его видеть.

— Десять, — сказал аукционист. Он кивнул кому-то справа от меня. — Одиннадцать. — Теперь в сторону двери. — Двенадцать. — Тот, кто сидел позади меня, вышел из торгов. Гонка получилась чудная.

— Тринадцать. Четырнадцать. — Аукционист искоса посмотрел на мужчину в бейсболке. — Пятнадцать?

Мужчина в бейсболке грустно покачал головой и опустил свой флажок.

— Пятнадцать? — еще раз прокричал аукционист. — Пятнадцать? Все. Продано. Самой удачливой даме в Саванне. — Он сделал паузу. Женщина протянула свой флажок служащему, сидящему рядом с ведущим, чтобы тот зарегистрировал номер. — Пятнадцать тысяч долларов за лот 213.

Нестройные аплодисменты, и женщина в роговых очках, отметив что-то у себя в каталоге, подняла глаза в ожидании следующего лота.

Я встала и взяла сумочку. Оставаться тут дальше смысла не было. Я чувствовала себя как ребенок, объевшийся сладкого. Все тут было слишком богатое. И от этого у меня внутри встал ком.

Глава 47

В шесть утра я услышала, как поворачивается ключ в замке, и подняла глаза — я как раз зашнуровывала кроссовки. Остин стоял на пороге с туфлями в руке, и выражение лица у него было одновременно довольным и виноватым.

— Хорошо провел ночь? — спросила я.

— Что ты делаешь? — ужаснулся он. — Я помню, ты сказала, что мы уезжаем рано, но не так же рано!

— Расслабься, — сказала я. — Поспи. Мне надо сделать кое-какие покупки, так что раньше полудня мы не выедем.

Остин упал на кровать рядом со мной и зарылся головой в подушку.

— Слава Богу. Надо было догадаться, что пить джин при нашем климате — смерти подобно.

— Полагаю, ты завел себе несколько милых друзей? — спросила я.

— Милых и испорченных. — Голос Остина звучал невнятно из-под подушки. — Я бы никогда не смог тут жить. Я бы умер через полгода. Загнал бы себя в гроб вечеринками.

Я встала и потянулась.

— Полдень, — предупредила я. — Шесть часов на то, чтобы прийти в себя полностью и окончательно. До того, как мы покинем город.

В лифте я ехала одна. И вестибюль отеля тоже был пуст. И снаружи еще не до конца рассвело. Я прошла через площадь, мимо дремлющих на скамейках в сквере бездомных, и отправилась на север по Дрейтон-стрит. Никакого плана у меня не было. Просто побродить по центру Саванны до того, как солнце начнет немилосердно печь и от влажности станет нечем дышать.

Я шла и думала о Малберри-Хилл. Я неплохо начала, но кое-что упустила из виду.

На рисунках все выглядело прекрасно, и я это знала. Но когда я мысленно собирала воедино все, что купила и заказала, целостной картины не получалось. Мне начало казаться, что я покупаю вещи механически — просто из-за известной марки. Стефани узнает дорогую марку ткани. Стефани оценит шик буфета из красного дерева времен королевы Виктории, позолоту зеркала времен Регентства и сделанный на заказ ковер. Но на мой вкус все это казалось притянутым друг к другу за уши, все это оставалось холодным и помпезным — и скучным.

Как такое могло случиться? Впервые в жизни я работала, не будучи стесненной рамками бюджета. Сроки были убийственными, но ведь и бывшую котельную я обставляла в том же режиме, но там у меня подобных проблем не было.

В голове прокручивалась формула Глории. Хорошие ковры. Хорошие произведения искусства. Одна приличная антикварная вещь. Я не купила вчера такую антикварную вещь, но почему за хорошее надо так дорого платить?

У меня определенно было несколько хороших — и дешевых — ковров. Я планировала купить дорогой обюссонский ковер для столовой и что-то такое же великолепное для двух гостиных, но роскошные цвета тех ковров, что я приобрела, отлично подойдут для комнат первого этажа Малберри-Хилл. И фарфор — белое с синим — пусть даже слегка выщербленный — привнесет в обстановку неповторимый дух старой Англии. С ними, с этими тарелками и блюдами, жизнь станет теплее.

Я шла, а Саванна между тем оживала. Небо светлело, и, если под правильным углом склонить голову, то можно увидеть ряды церковных шпилей, поднимающихся над замшелыми дубами. Медленно у меня созревал новый план. Я могла бы создать тот дом, в который Стефани могла бы влюбиться, даже если она останется равнодушной к Уиллу. Но я смогу это сделать лишь в том случае, если я сама полюблю этот дом, если сумею угодить и Уиллу. Я не стану швыряться деньгами. Я стану в первую очередь полагаться на мой хорошо натренированный взгляд и на воображение.