– Ты все еще здесь? – спросил он.

Ей нужно было сказать ему так много! Что она любит его. Что она его выручит. Но вырвалось у нее совсем другое:

– Коул, что происходит? Скажи, это ведь ошибка?

Она не могла преодолеть стены, которой отгородился от нее сам Коул. Он выглядел пристыженным, сердитым и виноватым.

– Поезжай домой.

Эви даже не догадалась позвонить в отель. Она не знала, где будет ночевать. Эви знала только одно: никуда она не поедет.

– Без тебя я не уеду.

– Уезжай!

Она словно не слышала его. Подступила ближе, заглянула ему в глаза.

– Как твое имя?

– Коул Крик, – ответил он совершенно бесцветным голосом.

– Кристофер Рейне, – уточнил один из полицейских.

– Мое имя – Коул Крик! – повторил Коул. – Я поклялся, что не буду больше носить имя Рейне.

– Потому, что это имя вашего отца?

– Я оставил все это позади.

– Он сбежал, – сказал другой полисмен. – На его имя выписан ордер на арест.

– Это произошло через три дня после того, как я покинул штат! – отрезал Коул. – Я даже не знал о его смерти, пока не попал в Небраску.

Эви не знала, что говорить. Она не знала, что сообщил им Коул, и боялась сказать что-нибудь, противоречащее его словам.

Осознав, о чем она думает, Эви резко выпрямилась и вскинула голову. Человек, которого она любит, не может врать! Он сказал правду. И бояться ей нечего.

«Но ведь он не сказал тебе своего настоящего имени», – напомнил ей внутренний голос.

Она обратилась к Коулу.

– Ты говорил, что добирался из Техаса в Небраску полгода.

– Это правда. А в Небраске меня ждало письмо от матери, из которого я узнал, что отец умер.

– Это ты его убил! – встрял в разговор Китридж.

– Он бил мою мать. Я его ударил.

– Хорошо ударил!

– Я должен был остановить его.

– Раз и навсегда?

– Я его ударил. Он упал. Когда я уходил, он был жив.

– А через три дня он умер от сердечного приступа, – сказал Китридж. – И хирург сказал, что это было напрямую связано с тем, что ты его ударил.

– Я его ударил только один раз, – снова повторил Коул.

– Ну, да, и травма вызвала сердечный приступ. И, кстати, это тоже считается преступлением.

– Тогда почему его не арестовали за то, что он бил мою мать?

Китридж надменно пояснил:

– Причинение телесных повреждений, влекущих за собой смерть, тоже считается уголовным преступлением!

– Не я же устроил ему этот сердечный приступ! – взорвался Коул.

– Это решит суд!

– По-моему, улик недостаточно, – пробормотал себе под нос Дорнен.

Эви захотелось его расцеловать – его слова давали хоть какую-то надежду. Она не могла отвести глаз от Коула. Их взгляды говорили красноречивее любых слов. Эви молча, умоляла Коула сказать ей правду. Она просто не могла видеть его виноватым, исполненным отвращения к себе самому.

– Долго ли мы будем здесь стоять? – резко спросил он полисмена.

– Нет! – вскричала Эви так, что все вздрогнули.

Коул замер в дверях, плечи его так напряглись, словно Эви ударила его ножом в спину.

– Я люблю тебя!

– Не надо.

Ее грудь пронзили ледяные осколки. Она знала, что ей следует сказать. И неважно, что всего пару часов назад она говорила это в шутку.

– Я найму лучших адвокатов. Я позвоню Баду, и Майклу, моему редактору. Я буду приходить к тебе…

– Каждый день?

Его ухмылка задела ее за живое. Она никогда еще не видела такой холодности в его глазах.

Но она не позволит ему оттолкнуть себя!

– Да, каждый день.

– Я тебе не пара, Эви. Пойми ты это, наконец.

12

Эви сидела на кровати в очередном мотеле, у дороги, ведущей в Бозмен. Очередная скучная комната, которая кажется такой пустой без Коула. Сколько ночей они провели вместе? Три? Четыре? И как ей удалось так крепко полюбить его за такое короткое время?

И как она могла быть так слепа?

«Говорили тебе, – твердил назойливый внутренний голос, – будь осторожнее!» Она делала все, чтобы унять его, но это плохо у нее получалось.

«Он даже не сказал тебе своего настоящего имени!»

Как она могла быть такой доверчивой? И снова обмануться!

Ей хотелось рухнуть на кровать и разрыдаться. Она уже представляла себе, как слезы катятся у нее из глаз, сбегают по щекам, впитываются в подушку с грубой наволочкой…

Но Эви не шевельнулась. Она по-прежнему сидела и смотрела на шоссе и на горы вдали. По шоссе пронесся джип. Немного погодя проехал большой трейлер. Отдыхающие! Счастливые люди!

А у нее перед глазами стояло лицо Коула, когда его уводили в тюрьму. Ему снова было шестнадцать, и он возвращался в ад, из которого ему дважды удалось вырваться. В третий раз ему уже не уйти. Он все еще расплачивался за грехи своего отца.

– Прекрати! – сказала она себе, и сама удивилась звуку своего голоса.

Эви оглядела комнату и уставилась на серый экран выключенного телевизора. Не надо делать из него романтического героя! Не в этом ли корень всех ее бед? Надо смотреть в лицо фактам, надо узнать правду. А для этого нужно поговорить с ним.

Но он сказал ей, чтобы она не приходила.

Осел упрямый! Ну, нет. Она не станет сидеть тут и пытаться угадать мотивы его поступков, предполагать, сопоставлять, вспоминать каждый разговор в поисках намеков… Когда люди что-то говорят, они обычно не задумываются, насколько по-разному можно истолковать их слова.

Эви то, это знала! За последние несколько часов она успела обдумать каждый взгляд, каждое прикосновение…

Она начала с самого начала. Вспомнила, как Коул в первый раз пожал ей руку и задержал ее в своей руке чуть-чуть дольше, чем следовало. И посмотрел ей в глаза так, словно увидел там нечто особенное. И Эви почувствовала, как сердце у нее дрогнуло.

Она спрятала лицо в ладонях. «Прекрати! Он просто посмотрел на тебя, вот и все!» Он пожал ей руку. Потом отправился к умывальнику смывать машинное масло. И что, это было началом настоящей любви? Чепуха!

А что она сделала после этого? Позвонила экстрасенсу! С горя, что ли? С чего она взяла, что ей удалось преодолеть свою дурацкую привычку доверять любому мужчине, с которым она общалась хотя бы один день?

«Да вовсе нет! Ты умная, веселая, заботливая…» Да. Особенно когда она находится рядом с Коулом.

Эви обняла себя за плечи, вспоминая его голодный взгляд, его сильные руки… Тогда ей казалось, ничто на свете не сможет разлучить их.

А полиция разлучила.

Эви опустила голову. Что там говорила эта женщина-экстрасенс? Они с Коулом в пути, и важно, куда приведет этот путь. А сейчас она сидит в мотеле на дороге, ведущей к тюрьме. Ей преграждают путь горы. А ему – тюремная решетка.

Она представила себе Коула в тюремной камере, застонала и принялась раскачиваться взад-вперед. Голова у нее гудела.

Самое худшее в том, что Коул ведь пытался предостеречь ее! Он говорил ей, что он человек конченый, что он ей не пара, что он ненавидел своего отца…

А она не слушала.

Но убийство? Эви не могла заставить себя произнести это слово. «Самозащита». Это звучит лучше. Но, может быть, она просто пытается успокоить себя?

Она встала с кровати и подошла к чемодану. Достала компьютер и принялась делать записи.

Нет, только не убийство! Коул на это не способен. Эви его достаточно хорошо знает…

«А может, это тебе только кажется?»

– Нет, я знаю его! – упрямо сказала Эви. – Знаю и люблю.

Она любит его. Это единственное, на что она может положиться. Да, другие мужчины обманывали ее. Но на этот раз она не сдастся! Она верила в себя, в свой инстинкт, в то, что она не ошиблась в Коуле. Она полюбила этого человека, потому что он добр, честен, надежен, порядочен… Он преодолел ужасные обстоятельства и стал тем человеком, каким она его знала.

Она открыла новый раздел. «Самозащита». Убийство ради самозащиты не считается преступлением, если твоей собственной жизни угрожает опасность. Это Эви знала точно. Если он убил отца, чтобы защитить свою мать…

– И потом, он же пытался избежать этого! Он убежал из дома. Его поймали. Что ему оставалось? Он вынужден был бороться – бороться за себя, за мать…

Эви вспомнила, что Коул рассказывал, что отец жестоко избил его после первого побега. Но ведь тогда должны быть свидетели! Учителя. Тренеры. На стадионе мальчишки бегают в шортах. Неужели никто не заметил синяков?

Она вскочила, чтобы найти телефонный справочник, и удивилась, как темно стало в комнате. Она и не заметила, как наступил вечер.

Коул, конечно, не одобрил бы то, что она собирается сделать. Ну и пусть. Она любит его и не будет сидеть, сложа руки в ожидании суда над ним.

У нее куча вопросов, на которые надо найти ответы. А она умеет делать это, как всякий хороший журналист.

– Отец почти не повышал голоса, если не считать… – Эви сделала паузу.

Они сидели за складным столиком у дороги. Эви улыбнулась, щурясь на слепящее солнце.

– Если не считать чего? – спросил Коул.

– Каждые полгода он устраивал генеральную уборку. А вставлять-выставлять зимние рамы – это такая работенка, что от нее озвереет любой, даже самый покладистый человек. Именно тогда я научилась ругаться.

– Он ругался?

– Еще как! Правда, тут обычно появлялась мама. «Не смей говорить таких слов при ребенке!»

Коул рассмеялся.

– Не думаю, что твой отец умеет как следует ругаться. До моего папаши ему наверняка далеко.

– Серьезно?

* * *

Коул заворочался на койке, ткнул кулаком подушку и прислонил ее к железной спинке. И зачем он терзает себя воспоминаниями? Все эти мелочи. Улыбка. Обрывок разговора. Шутливая ссора из-за того, какую передачу слушать по радио.

Он спустил босые ноги на цементный пол, смял тюфяк. Не пришла. Он сам сказал ей, чтобы она не приходила. Он был уверен, что она его не послушается, ведь Эви ничем не напугаешь.

Ничем. Кроме правды.

Он зажмурился так крепко, что в глазах запрыгали огоньки. И принялся шагать по камере. Он уже успел изучить ее до мельчайших подробностей. Прошло три дня. Где-то она теперь? В Айове? В Иллинойсе? А может, уже дома…

Это было жестоко с его стороны – сказать ей, чтобы она уехала. Черт возьми, ему просто было страшно – и он до дрожи в коленях боялся, что Эви заметит это и разлюбит его.

Он прятал свой страх, как подростком прятал синяки. Он снова нацепил ржавую броню, которую создал для себя много лет назад: щит с надписью: «Мне на все плевать», за который он прятался каждый раз, как отец колотил его. «Ты со мной ничего не сделаешь, если я тебе не поддамся!» Он прятал в себе все удары. Что ж, переживем и этот. Сам виноват. Черт его дернул влюбиться в такую женщину, как Эви! Они принадлежат к разным мирам: она – к своей любящей семье, он – к своему проклятому прошлому.

Он убил своего отца. Черт возьми, он хотел этого!

Он прислонился к стене и уперся лбом в холодную плитку, пока голова не прояснилась от холода. Он заслужил это. За то, что был плохим сыном. За то, что не мог защитить мать. Он просил, умолял ее бросить этого человека – но она любила его и говорила, что не может этого сделать. И тогда он, Коул, бросил ее. И всю жизнь потом винил себя за это.

Разве можно бросать тех, кого любишь?

Коул этого не знал. А Эви его бросила?

Из коридора донесся шум. Коул резко развернулся к двери. Нет, все тихо. Хуже всего то, что он тоже причинил боль любимой женщине. Как и его отец. Отец ведь тоже утверждал, что любит свою жену. Только он, Коул, действовал тоньше. Не кулаками, а словами.

Он вспомнил, какая боль отразилась у нее на лице, какое непонимание застыло в ее глазах… Он терзал себя воспоминаниями о женщине, которую ему не следовало любить, обо всех прикосновениях, которых не должно было быть. Он вспоминал, как блестела ее кожа по утрам, как он мылил ее в ванной, как блестело ее тело, как гулко звучал ее голос в замкнутом пространстве, как она смеялась, дразнила его, хихикала от удовольствия и стонала от желания.

Он вспомнил, как впивался губами в ее шею, как дрожали его руки, сжимающие баранку. Они ехали через Аризону, оставив позади Большой Каньон, и впереди их ждала еще одна ночь…

– Прекрати! – скомандовала Эви. – Следи за дорогой и жми на газ! И попридержи руки, Коул Крик!

Он положил руки на колени. И снова поцеловал ее в шею.

Она содрогнулась. Он коснулся ее волос, ее уха, провел пальцем вдоль ушной раковины, увидел, как раскрылись ее губы, судорожно втягивая воздух. Она облизнула губы.

– Я никогда не думала… – начала она – и потеряла мысль.

Коул украл ее. Так же, как ее любовь. С первого дня он выжидал своего часа, следил за ней, говорил себе «нет» – и продолжал преследовать ее. Он поцеловал ее тогда, в первую ночь. С тех пор он целовал ее, наверно, раз сто. Но этого было мало. Слишком мало для того, чтобы поддерживать Коула в те трудные годы, что ждут его впереди.