Кира вообще делала все, о чем он просил ее. Когда поняла вдруг, что ее робкая, внезапная, обморочная первая любовь взаимна — да, именно так она и считала — тогда она отдала ему все. Свою любовь, свою невинность, все свое время, свои чувства, все, что смогла — все ему, все для него. Он стал у нее первым — и это казалось ей правильным, естественным. Он немножко посмеялся над тем, что она в восемнадцать девственница — но и в то же время это ему польстило. В первый раз было больно, но она молча стерпела. Так положено, и ведь потом — это с ней сделал он. А раз он — значит, правильно. Все, что он говорил или делал, было априори правильным. Сейчас, с высоты своего возраста и, как ни крути, опыта, Кира понимала, что Лешка был не самым внимательным любовником — больше выезжал на внешности и харизме. Но для нее тогдашней, юной, неопытной, он был богом. Как Лекс сказал — так и правильно. Он любил, когда ему делали минет — и она старалась. Ох, как же она старалась. Сделать ему приятное.

Кира таскалась за Лексом всюду. Ее бы воля — она переехала к нему, кормила бы его завтраками и ужинами и не отпускала от себя ни на минуту. Но это были глупые девичьи мечты — как и Кира, Лекс жил с матерью, в коммуналке на Печатникова. Зато все остальное время она была с ним. В том числе и на репетициях в захудалом ДК в районе «Электросилы».

Парни в группе относились к ней снисходительно — собственно, так же, как относился к ней и сам Лекс, только она тогда этого не понимала. Она обожала Лекса, обожала его друзей, их группу, инструменты, грохот музыки, долгие репетиции, на которые она приносила пакет с пирожками. И, после, вместе с пивом пирожки стремительно уничтожались юными рокерами, под мечты и планы. Как они станут звездами. Ну, или, как минимум, взорвут «Максидром» или «Нашествие».

Единственный из группы, кто относился к Кире с искренней симпатией, был Вэнс. Точнее, Ваня Ломакин, но у всех ребят в группе были крутые прозвища. Вэнс играл на ударных и очень уважал Кирины пирожки. Именно он торчал с Кирой за установкой, пока парни в соседней комнатушке строили планы, сидя на проваленном диване — том самом, на котором потом, позже, Лекс будет торопливо стягивать с Киры одежду. Именно Вэнс научил ее стучать — потому что ему это льстило: научить кого-то тому, что умел сам. А еще Ванька был просто добрым парнем. И хвалил Киру, говорил, что у нее очень хорошее чувство ритма. Саму же Киру завораживало все это: палочки, барабаны, тарелки, педаль бас-барабана, так похожая на автомобильную педаль — к тому времени Кира уже водила машину и имела права, стараниями дяди Паши. К гитарам и клавишам Кира оказалась равнодушна, а ударная установка ееочаровала. На всей сцене, которая Кире казалась местом страшным — как это, выйти вот так вот, на вид всем? — ударная установка была раковиной, домиком. Ты вроде бы и на сцене — и сам по себе, в своей скорлупке. Стучишь себе и стучишь.

Все переменилось в один день. Тогда все рухнуло, сломалось. И сломало ее. Но тогда Кира этого еще не знала и радовалась со всеми и, больше всего — за Лекса. На них обратил внимание настоящий продюсер. У них будет через неделю прослушивание. Им нужно показать себя в самом лучшем виде. Ребята репетировали сутками напролет. Она была с ними. Киравообще все это время жила группой и Лексом. Его идеями, его мечтами. Собственная жизнь — кое-как сданные выпускные, слитые в унитаз шансы поступить в ВУЗ, скандалы с матерью — это все было лишь фоном, не слишком важным. Кому нужны эти экзамены, эти университеты, лекции, прочее скучное дерьмо, когда у нее есть Лекс? Лекс заменял Кире все.

Мать чуть ли не силком заставила Киру подать документы в библиотечный техникум, где в должности директора трудилась давняя подруга Раисы Андреевны. Киру зачислили, но онапрактически не появлялась там, первую сессию ей закрыли по большому блату, но дело явно шло к отчислению. Ей было на это совершенно плевать. Техникум библиотечный… Лекс над ней ржал. Это фуфловое образование нужно было именно матери. А самой Кире нужен был только Лекс.

За два дня до прослушивания Вэнс сломал руку — неудачно навернулся со своего боевого BMX-а. Велосипед был второй страстью Ломакина после ударной установкой. И велорампа нанесла удар по их планам. Точнее, по правой Ванькиной руке, организовав ему сложный перелом со смещением.

Лекс бесновался. Орал. Ваня смущенно гладил свой свеженький гипс — он практически удрал из больницы под расписку, но толку в этом не было — играть он все равно не мог. Сначала они хотели найти ударника со стороны, но потом Вэнс сказал одно слово: «Кирюха». Да, умеет. Да, знает все основные партии. Ну и что, что девчонка на ударных. Зато необычно.

Они попробовали. И, несмотря на то, что у Киры не с первой попытки получилось попасть в сильную долю с Рихтом, их басистом, Лекс махнул рукой, сказав: «Хуже уже не будет».

В день прослушивания Киру от волнения прошиб дикий пот, она страшно боялась подвести Лекса. Да и жара стояла для мая совершенно несвойственная. Но стучала Кира от всего сердца. Разошлись с Рихтом в полтакта — душа ушла в пятки, но, кажется, никто не заметил. Потом еще раз. Потом собралась. Лишь бы не подвести любимого.

После прослушивания у нее было мокрое все — майка, волосы, даже трусы. А Лекс вышел из здания в майское солнце и победно вскинул кулак. Сказал, что они очень понравились, но продюсеру нужно подумать и он позвонит позже.

— А еще он сказал, что девушка на ударных — это чумовая находка! — Лекс прижал ее к себе плотнее, напрочь забыв о том, как был против поначалу. — Кирыч, ты наша находка, слышишь?

Он был счастлив, и она — тоже, вместе с ним. Даже не счастлива — в эйфории. Уже представляя себе, как они будут выступать вместе — он на авансцене с микрофоном, а она в своем домике, за ударными. Правда, немного колола мысль о вине перед Вэнсом, но Кира гнала ее прочь. Тем более, врачи сказали, что Ванька играть сможет только через полгода. А через полгода… Да мало ли что через полгода.

Группа успела даже выступить один раз в клубе. Их приняли весьма тепло. А когда Рихт крикнул в микрофон: «Кирыч, жги!» перед совместной партией баса и ударных — ей показалась, что это рай. Вот такой он — рай. А вот и нет. Это был первый шаг в ад.

Лекс позвал ее одну. На тот самый проваленный диван. И сообщил, что продюсер согласился взяться за их раскрутку. При одном условии.

— Он сказал… в общем, ему нужно… — Лекс не смотрел ей в глаза. — Он сказал, что… что девчонка должна у него отсосать!

— Какая девчонка? — Кира непонимающе смотрела на любимого. Он говорил так странно и непонятно, что на грубость слов она даже не обратила внимания.

— Не тупи! — неожиданно рявкнул Лекс. — В группе одна девчонка! Берти я не считаю, хоть он и гей. Речь… — прокашлялся… — о тебе.

В тот самый момент умерла ее любовь к Лексу. Только она поняла это много позже. А тогда — просто не поверила. Что Лекс мог всерьез ей об этом сказать. Не с возмущением. Не сказал, что дал в морду этому Андрею… кажется, Леонидовичу… в ответ на его омерзительное предложение. Нет. Леша сказал так, как будто это стоило… обсуждения.

Она кричала и ругалась. Металась по комнатушке. Колотила кулаками по спинке старого проваленного дивана. Она не могла поверить, что…

Лекс сначала пытался с ней спорить, потом молчал. А потом сказал:

— Если ты любишь меня — ты это сделаешь. Для меня один раз ничего не значит. Я буду любить тебя как прежде. Но это даст нам реальный шанс. Ты знаешь, что это для меня значит.

И ушел. А она долго рыдала на продавленном старом диване. Сначала одна, потом ее пришел утешать и гладить по голове Ванька Ломакин. Он был и в самом деле добрый парень.

Несколько дней прошли в каком-то тумане. Лекс с ней не разговаривал, ребята из группы тоже. Кроме Вани, но это не помогало Кире. Ее любимый от нее отвернулся. Ее любимый ее предал. Хотя Лекс процедил сквозь зубы, что это она — эгоистка и думает только о себе.

Все поменялось местами. Земля и небо. Черное и белое. Правда и ложь. И эгоистка — она. Предательница — она. Не права — она.

Кира потерялась. Север, юг, восток, запад — все перемешалось. Центр ее жизни опрокинулся, стал чем-то странным. Непонятным. Страшным даже. Но другого у нее не было. Еще дышала им. Еще не могла без него. Все для него.

Он целовал ее руки и лицо, когда она сказала, что согласна. Долго ласкал, занялся с ней сексом — нежно и трепетно. Был предупредителен, как никогда. А ей казалось, что не с ней это происходит. Все ждала только, что остановит. Что скажет: «Не надо». Что не отпустит.

Отпустил. А она пошла. И отсосала у Андрея-как-его-там-что-ли-Леонидовича.

А потом она долго сидела на скамейке перед подъездом родного дома. Не могла найти сил войти внутрь. Ей казалось, что не она это. Что мать не пустит в дом, не узнает, спросит: «Кто ты?». Изменилось в ней что-то. Необратимо. Словно та грязь, что она чувствовала внутри, проступала на коже. Словно каждый мог узнать о том, что она сделала. Она. Сама. Она это сделала. И Лекс тут совсем не при чем. Никто не приставлял ей дуло к виску. Никто не заставлял. Она сделала это, потому что она шваль.

На следующий день на том самом проваленном диване она стащила штаны с Ваньки Ломакина. А он не очень-то и сопротивлялся. И не в сломанной руке дело было. В финале действа их застукал Лекс, но ей было уже все равно. Ей стало плевать на Лекса. Ей стало плевать на себя. Период полураспада начался. Включился обратный отсчет — разрушения ее души. И прямой отсчет — тех, кто становился ее партнером. На одну ночь. На пару ночей. Иногда на целую неделю или на две. И еще включился счетчик литров алкоголя. Ей нужно было это простое обезболивающее — без наркоза убивать себя было все же слишком мучительно.

Агония продолжалась примерно полгода. И прекратилась тремя пощечинами от тяжелой руки капитана Биктагировой, вырванным шпингалетом и слезами двух женщин, сидящих на полу в ванной. Кира попыталась склеить то, что еще осталось. Восстановилась в техникум. Дисциплинированно его окончила. На тот момент Оксана уже работала в «Артемиде» — и по совету матери Кира попросилась туда стажером. Жила одним днем. Чужим умом. Не помня, не понимая себя. Словно новорожденный котенок — вслепую. Лишь бы не помнить того. Что было до.

* * *

Чай в ее руках давно остыл. Она это поняла, когда отхлебнула. Долгий был рассказ — в горле пересохло. В душе пересохло — никому она не рассказывала, как оно было. Вот так — безкупюр, как есть. Даже мать не знала всего, всех деталей. А благовоспитанному архитектору в белых носочках Кира взяла — и все выложила. Как на исповеди — так, кажется, говорят.

Благовоспитанный в белых носках молчал. Потер переносицу. Почесал затылок. Прокашлялся. И подал голос.

— Скверная история.

Кира молчала.

— Лекс — мудак.

Пан МАлыш лаконичен. А ей сказать было нечего. Пока нечего — или вообще.

— Но все же мне так и осталось неясным… — Макс почесал одной стопой о другую. — Какое отношение все это имеет к Козикову?

— Ты не понял, что ли?!

— Неа, — он для убедительности помотал головой. Потянулся за бокалом, отпил согревшегося и противного пива. — Не понял. Объясни.

— Я… — Кира задохнулась. Ей казалось, что все и так понятно. — Да я… Ты знаешь, сколько у меня их было? Мне после стольких какая уже разница! Одним больше, одним меньше.

— Ну и сколько же? — невозмутимо полюбопытствовал Макс, словно речь шла о цене на квартиру.

— Что? — Кира опешила.

— Я спрашиваю — сколько? Давай, колись. Взялась хвастаться — подтверждай фактами.

Придурок. Натуральный придурок!

— Не знаю! Я не считала! Много! Каждую неделю новый. И так — полгода.

— Полгода, значит? — МАлыш поскреб щеку. — Каждую неделю новый. Стало быть, — он начал демонстративно загибать свои длинные пальцы, — это четыре на шесть. Двадцать четыре? Н-да… — Макс хмыкнул, укоризненно покачал головой. — Слабовато, Кира Артуровна. У меня больше.

— Ты… Ты… Ты… — слов просто не находилось. Глухой он, что ли?!

— Я, я, натюрлих, — кивнул спокойно Макс. — Стыдно с таким послужным списком выпендриваться, ясновельможная панночка.

— Придурок! — все-таки вырвалось у нее. — Ты что, разницы не понимаешь? По-твоему, я поступила нормально?! По-твоему, это для девушки — нормально?!

— Начать надо с того, что это с тобой поступили не то, что ненормально — подло, — неожиданно серьезно и мрачно ответил Макс. — И то, что тебя после этого с резьбы сорвало — я понимаю. Правда, понимаю. Я видел, как у девчонок молодых от несчастной любви еще и не так крышу… сносит. Это неправильно, — он дернул плечом. — Но это бывает. Так что…