— В каком сообщении?

— У тебя на мобильнике.

— У меня на мобильнике?

— Я переслала тебе сообщение на мобильник, — пояснила Сибхан, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Ты что же, не получил его?

7

Когда я пришел домой, Джина собирала вещи. Она набивала чемодан и дорожную сумку, бледная, с сухими глазами, торопясь изо всех сил, забирая только то, без чего никак нельзя обойтись. Как будто она больше не могла здесь оставаться.

— Джина!

Она обернулась и посмотрела на меня так, словно видела впервые в жизни. Казалось, у нее голова кружится от презрения, огорчения и злости. Злость была заметнее всего. Я не на шутку перепугался. Она никогда раньше так на меня не смотрела.

Джина снова отвернулась, выискивая что-то на столике со своей стороны кровати. Пепельницу. Нет, пепельниц у нас не было. Она швырнула в меня моим же мобильником.

С меткостью у нее всегда было плохо. Пару раз у нас случались ссоры, когда она кидала в меня какими-то предметами, но сейчас расстояние оказалось слишком маленьким, трудно было промахнуться, и телефон с силой ударил меня в грудь. Я поднял его с пола, и ребро чуть выше сердца начало пульсировать от боли.

— Я тебе этого никогда не прощу, — сказала она. — Никогда. — Она кивнула в сторону телефона. — Выслушай сообщение, которое тебе оставили.

Я нажал на кнопку с маленьким конвертиком. Потрескивая, раздался голос Сибхан, искаженный, сонный и совершенно неуместный в нашей с Джиной спальне.

«Это всегда плохой знак, когда от тебя уходят до того, как ты проснешься… но, пожалуйста, не расстраивайся из-за этой ночи… потому что я не расстраиваюсь… твоей жене повезло… я с нетерпением жду, когда мы будем работать вместе… Пока, Гарри».

— Ты спал с этой девушкой? — спросила Джина и помотала головой. — Да что это я? До чего я дошла, что спрашиваю об этом? Наверное, потому, что мне очень хочется услышать, что это неправда. Но даже если ты скажешь мне, что не спал, я знаю, что ты соврешь.

Я попытался обхватить ее. Не обнять, а именно ухватиться за нее. Попытался успокоить, чтобы она не ушла. Чтобы она меня не бросила. Но она с раздражением вырвалась, чуть ли не зарычав от злости.

— Какая-нибудь маленькая шлюха из офиса? — фыркнула Джина, продолжая кидать вещи в чемодан. Она даже не смотрела на то, что упаковывала. Моя жена явно не считала, что ей повезло. — Потаскушка, которая надеется, что ты всегда будешь готов, так сказать, доставить ей удовольствие.

— На самом деле она очень славная девушка. Тебе бы она понравилась.

Ничего глупее сказать было нельзя. Я понял это в тот самый момент, когда слова вылетели из моего дурацкого рта, но было уже поздно. Джина прошла через комнату и отвесила мне звонкую пощечину. Я увидел, как она содрогнулась от боли, а в глазах ее заблестели слезы. Она не знала, как нужно бить человека. Она раньше никогда не давала пощечин.

— Ты думаешь, в этом была романтика, или страсть, или еще какая-нибудь ерунда в том же духе, — сказала Джина. — Но на самом деле это не так. Это просто грязно, омерзительно и очень печально. Да-да, именно так. Ты в нее влюбился?

— Что?

— Ты влюблен в эту девушку?

— Все было совсем не так.

— Если ей очень нравится моя жизнь, пусть встает на мое место. Пускай забирает все. Включая тебя. Особенно тебя, Гарри.

Джина, пожалуйста, успокойся. Это была ошибка. Ужасная ошибка! — Я с трудом подыскивал слова. — Это абсолютно ничего не значило… — продолжал оправдываться я.

Она засмеялась и расплакалась одновременно:

— Неужели ты не понимаешь, что от этого все становится только хуже? Неужели ты вообще ничего не соображаешь?

Тут она начала рыдать по-настоящему: ее плечи сгорбились и дрожали, она даже не пыталась вытереть слезы, которые рождались, как мне тогда показалось, в самой глубине ее сердца. Я хотел обнять ее, но не решился даже прикоснуться к ней в такой момент.

— Ты совсем как мой отец, — сказала она, и я понял, что это самое страшное, что она могла сказать обо мне. — Такой же, как он.

— Пожалуйста, Джина, — невнятно бормотал я. — Пожалуйста…

Она покачала головой, как будто больше не понимала меня, как будто я нес совершенную ахинею.

— Что, Гарри? Что? Ты как попугай, черт возьми! Что — пожалуйста?

— Пожалуйста, — повторил я в самом деле как попугай, — пожалуйста, не переставай любить меня.

— Ты должен был заранее понимать… — сказала она, захлопывая чемодан, хотя большинство ее вещей остались на кровати. Вторая сумка была уже полна. Джина двинулась к выходу. Еще секунда — и она покинет меня. — Ты должен был заранее понимать, что я никогда не смогу этого простить, — с горечью произнесла она. — Я не могу любить человека, который любит не только одну меня. И если ты этого не понимал, Гарри, значит, ты вообще меня не знаешь.

Я где-то прочитал, что в отношениях между людьми тот, кто наименее заинтересован, обладает всей властью.

Теперь у Джины была вся власть. Потому что ей сейчас было наплевать на меня.

Я пошел за ней, она вытащила чемодан и сумку в гостиную, затем подошла к комнате Пэта. Тот аккуратно упаковывал фигурки из «Звездных войн» в рюкзачок с Почтальоном Пэтом. Он улыбнулся нам.

— Смотри, что я делаю, — сказал он.

— Ты готов, Пэт? — спросила Джина.

— Почти.

— Тогда пошли, — велела она, вытирая слезы рукавом.

— О'кей, — ответил Пэт. — Знаешь что? — Теперь он смотрел па меня, и его прекрасное лицо озаряла улыбка: — Мы уезжаем на каникулы.

Я дал им дойти до двери, пока осознал, что не вынесу разлуки с ними. Я просто не мог этого вынести. Я резко схватился за ручку ее сумки.

— Куда вы едете? Просто скажи мне, куда вы уезжаете.

Она рванула сумку, но я не отпустил ее. Тогда она оставила сумку у меня в руках, открыла дверь и решительно перешагнула через порог.

Я пошел за ними на улицу, держа в руках ее сумку, и смотрел, как она пристегивает Пэта к детскому сиденью. Он, видимо, почувствовал что-то неладное. Он больше не улыбался. Я вдруг понял, что он — мой последний шанс.

— А что же Пэт? — сказал я. — Ты о нем не хочешь подумать?

— А ты подумал? — сказала она. — Ты о нем подумал, Гарри?

Джина с трудом засунула чемодан в багажник, даже не удосужившись забрать у меня вторую сумку. Она оставила ее у меня.

— Где вы будете?

— Прощай, Гарри.

И она покинула меня. Лицо Пэта, устроившегося на заднем сиденье, было маленьким и встревоженным. Джина смотрела прямо перед собой, ее глаза светились безжалостным светом. Она была на себя не похожа, казалась совершенно другим человеком. Человеком, которого я не знал. Еще мгновение, и она включила зажигание.

Я смотрел им вслед, пока машина не завернула за угол нашей улицы, и только тогда заметил, что занавески вокруг подергиваются от любопытства. Соседи наблюдали за нами. С тяжелым чувством я понял, как наша репутация в эти минуты претерпела немалые изменения в их глазах.

Я понес сумку Джины обратно в дом. В этот момент зазвонил телефон. Это был Марти.

Представляешь, что эти сволочи пишут обо мне в газетах? Ты только послушай: «Безумный Манн, пошел вон с нашего телевидения». Или вот еще: «Манн — человек немногословный, но все слова весьма непристойные». Какого хрена они имеют в виду? Эти люди хотят отобрать у меня работу, Гарри. Моя мама ужасно огорчилась. Что мы теперь будем делать?

— Марти, — сказал я, — Джина ушла от меня.

— Ушла от тебя? Ты имеешь в виду, она тебя бросила?

— Да.

— А как же ребенок?

— Пэта она забрала с собой.

— У нее кто-то появился?

— Нет, вовсе нет. Это все из-за меня. Я совершил большую глупость…

Марти громко захихикал прямо мне в ухо:

— Гарри, ты грязный пес. Это кто-нибудь, кого я знаю?

— Я боюсь, Марти. Я боюсь, что она ушла навсегда.

— Не волнуйся. Максимум, что она сможет забрать, это половину твоего добра.

В этом он ошибался. Джина забрала с собой все, что у меня было. Она забрала все без остатка.

8

Барри Твист работал вместе с нами на телевидении. В этом году я однажды обедал у него дома, а он в свою очередь как-то приходил ко мне на ужин. Но наш телевизионный мир устроен так, что нас по большому счету нельзя было назвать друзьями. Я не мог рассказать ему о Джине. Как и многим другим. Почти всем остальным, если быть совсем уж точным.

Барри был первым из телевизионщиков, кто пригласил нас с Марти на ланч, когда мы еще работали на радио. Он посчитал, что наше шоу будет хорошо смотреться на телевидении, и он более чем кто-либо ощущал свою ответственность за то, что в результате мы там оказались. Барри постоянно улыбался во время того первого ланча, улыбался так, словно для него большая честь оказаться на той же самой планете, что и мы с Марти. Но теперь он не улыбался совсем.

— Вы больше не ребятишки, которые выпендриваются на радио, — сразу же заявил он. — Здесь играют по правилам больших мальчиков.

Его речь кишмя кишела всяческими «правилами больших мальчиков», как будто работать на телевидении было все равно что руководить секретными операциями спецназа где-нибудь в горячих точках планеты…

— Мы получили девятьсот телефонных звонков с жалобами на «гребаный язык».

Я не собирался кататься перед ним по земле и умирать в муках только из-за того, что Барри Твист был нашим выпускающим редактором.

— Спонтанное телевидение, Барри, именно за это ты ему платишь. На шоу такого типа, как у нас, новостью становится не то, что говорит гость, а то, что он делает.

— Мы платим ему не за увечье гостей, — отметил Барри и с кислой улыбочкой указал на стопку газет у себя на столе. Я принес несколько экземпляров.

— Первые полосы в «Миррор» и «Сан», — начал я, — две колонки на первой странице в «Телеграф»… Роскошная цветная фотография Марти на третьей странице «Тайме»…

— Это не те новости, которые нам нужны, — бушевал Барри, — и ты это прекрасно понимаешь. Я повторяю, это тебе не разговорное радио. И ваши слушатели уже не двое-трое психопатов со своими кошками и их проблемами. И мы не какая-нибудь мелкомасштабная спутниковая программа, которая откапывает зрителей буквально из-под земли. Есть рекламодатели, есть начальство по телевещанию, есть ассоциации зрителей, есть, наконец, вышестоящие инстанции. И, помяни мое слово, Гарри, нас за все происшедшее по головке не погладят.

Я положил газеты обратно к нему на стол, заметив, что мои пальцы почернели от типографской краски. Настолько невозмутимо, насколько мог, я вытер руки одну об другую. Но краска не оттиралась.

— Послушай, Барри, дай-ка я тебе расскажу, что будет дальше. Марти станут обзывать самыми страшными именами, а на следующей неделе у нас подскочат рейтинги, да так, что станут самыми высокими за всю историю. Вот что будет дальше. Это последнее шоу еще не один год будут вспоминать.

Барри Твист покачал головой:

— Это было уже чересчур. Дело теперь даже не только в Марти. Начальство тоже склоняют на чем свет стоит во всех газетах, и ему это ой как не нравится. За прошедшие двенадцать месяцев в «Шоу Марти Манна» принимали участие пьяные гости, гости, употреблявшие нецензурную лексику, а также гости, пытавшиеся раздеться на глазах у всех присутствующих. Но теперь гостя избили. Это должно прекратиться. Мы не можем допустить, чтобы человек с явно неустойчивой психикой выступал в прямом эфире на национальном телевидении.

— Что же ты предлагаешь?

— Я хочу, чтобы шоу больше не шло в прямом эфире. Записывайте передачу в день выхода в эфир. Тогда, если Марти еще на кого-нибудь нападет или решит задавить его до смерти своим «эго», мы сможем это вырезать.

— «Как бы в прямом эфире»? Ты хочешь, чтобы мы выходили «как бы в прямом эфире»? Марти в жизни на это не согласится.

— Заставь его согласиться, Гарри. Ты его продюсер, так займись своими прямыми обязанностями. Кажется, скоро с тобой будет подписан новый контракт?

Я знал, что они не могут пожертвовать Марти. Он был уж слишком большой величиной. Я понял, что речь идет не о Марти.

Речь шла обо мне.

* * *

Несмотря на все свои игры в смерть и уничтожение, Пэт был любвеобильным ребенком. Он постоянно обнимался и целовался даже с совершенно незнакомыми людьми. Однажды я видел, как он обнимал старого чудака, метущего улицу, а в нашем вшивом современном мире это совершенно недопустимо. И неблагоразумно.

Но Пэт не знал об этом: для него это не имело значения. Ему было четыре года, и его переполняла любовь. Когда он увидел меня на пороге дома своего второго деда, он буквально обалдел, обхватил ладонями мое лицо и поцеловал прямо в губы.