Она боялась думать. Не хотела. Жила одним днем. Почему-то осмысливать свои отношения с Ником ей казалось делом сейчас попросту невозможным. И неправильным. Ей, привыкшей разумно смотреть на вещи, взвешивать, давать оценку и прогнозировать события, не хотелось делать ничего из перечисленного. Ей казалось, что стоит начать копаться в себе — и что-то случится тут же. И после этого она уже не будет прежней.


Впрочем, «что-то» случилось и без ее копания в себе. Наверное, просто потому что оно должно было случиться — рано или поздно.


На часах почти десять, уже темнеет, они припозднились. Впрочем, Ник теперь не зависит от общественного транспорта — вольная птица на зеленом Kawasaki Ninja. На плечах Любы — согретая теплом его тела кожаная куртка, Ник же стоит напротив в тонкой футболке и утверждает, что ему не холодно.


— Ладно, давай прощаться, поздно уже, тебе пора домой.


— Хорошо. Про завтра помнишь?


— Помню, — кивает Люба. — Вечером созвонимся.


— Договорились.


Она протягивает ему шлем, который до этого вертела в руках. Выходит неловко, и шлем падает на асфальт.


— Ой!


— Да ничего страшного, — Ник нагибается, поднимает зеленый пластиковый почти шар.


— Цел?


— Цел. Но примета плохая.


— Что именно?


— Уронить шлем — плохая примета.


— Извини, — это глупо — верить в приметы, но она почему-то расстроена, что так неудачно подала ему шлем.


— Да ерунда. Байкеры просто народ суеверный. Уронить шлем — плохо. Уронить ключ зажигания — вообще засада. Ронял сто раз — и ключи, и шлем. И все живой.


— Мне очень жаль, правда.


— Не бери в голову, — отмахивается Ник. — Знаешь, Дэн на все плохие приметы как говорит?


— Как?


— Зато в любви повезет, — он усмехается. — Ладно, завтра услышимся.


Целует в щеку, снимает с ее плеч свою куртку. Спустя минуту он уезжает. Парадоксально, но иногда она даже завидует его мотоциклу — тому, как Ник приникает к нему, ложась почти всем корпусом на свое зеленое чудовище. И сейчас это чудовище с рокотом увозит Ника в очередной раз в темноту.


Вечером, после работы они с мамой пьют на кухне чай. Родители не задают вопросы о ее отношениях с Ником, хотя, наверное, о чем-то догадываются. Но мама не спрашивает, и Люба ей за это благодарна. Вместо этого они разговаривают о последнем «Букере». Все-таки, это клево, когда с родителями можно побеседовать, в том числе, и на профессиональные темы. По крайней мере, с мамой — точно. В фотографии Люба понимает только на уровне «нравится» — «не нравится». И то, что делает собственный отец, ей очень нравится.


Их разговор прерывает телефонный звонок. Мама откладывает на блюдце только что надкушенное лимонное печенье, вытирает пальцы о салфетку, смотрит на экран телефона и удивленно вскидывает бровь.


— Юля звонит. Она же в командировке… — а затем уже в телефон: — Юлечка Юрьевна, чего тебе не сидится спокойно в городе белых ночей?


А потом Вера молчит, хмурится, слушая далекого собеседника.


— Так, ты, мать, главное, успокойся! Глеб же сказал… Да, я понимаю, но ты успокойся! Хорошо. Ладно. Да, прямо сейчас. Обещаю! Как только — сразу перезвоню. Все, давай, выпей чего-нибудь. Не знаю, чего! От нервов! До связи.


— Мама, что случилось?


Мать какое-то время смотрит на нее, словно раздумывая, стоит ли отвечать. А потом, осторожно подбирая слова:


— Коля… на мотоцикле… в аварию попал.


— Что с ним?!?


— Юля звонила — она сейчас в командировке, форум у них какой-то банковский в Санкт-Петербурге.

Она… совсем не в себе, паникует и бьется в истерике. При том, что сказала, будто Глеб утверждает, что ничего страшного. Он как раз дежурит сегодня, Коля у него. Но ты же знаешь Глеба Николаевича: для него не в коме — уже в порядке. А Юля там просто с ума сходит, мужу уже не верит. Просила меня съездить и удостовериться самолично…


— Я с тобой!


— Конечно. Поехали.


Они добирались до больницы около часа. За это время Люба себя даже не накрутила. Она была, наверное, примерно в том же состоянии, что и еще одна женщина, где-то там, в северной столице. Люба сидела, неосознанно сцепив добела руки на коленях и глядя пустым взглядом на машины за окном. Как? Что случилось? И, самое главное, что сейчас с ним? Не думать! Не представлять! Пытается переключиться на что-то, и вдруг обжигает воспоминание. Зеленый шлем, падающий из рук на асфальт с сухим звуком. Плохая примета? Да, чертовски плохая, ужасная примета, приносящая несчастье! Это Люба во всем виновата!


Она пронеслась по коридорам больницы смерчем, ураганом, тайфуном. Мать еще где-то там, на улице парковала машину, а Люба уже пролетала мимо охраны. «Мне разрешили пройти!», «Меня ждут!», «Где травм. отделение?!». Смелость города берет. Смелость, помноженная на отчаяние, на удивление быстро довела ее до двери с табличкой «Самойлов Глеб Николаевич. Заведующий отделением». Она толкнула ее без стука и вошла внутрь. А там в ее сторону повернулись два очень похожих человека. Отец и сын.


Глеб Николаевич в синем почему-то — просторные штаны и рубашка с короткими рукавами, обнажающая огромные ручищи. Он указательным пальцем сдвигает узкие очки в тонкой оправе на кончик носа.


— Любочка, ты, что ли?


Но она смотрит на второго в этом кабинете.


Колька сидит на диване, напротив стоящего, прислонившись к столу, отца. Люба сначала просто упивается тем, что Ник жив, в сознании, сидит тут, а не лежит где-то в реанимации, непонятно в каком состоянии! А потом лишь замечает детали. У него гипс — ниже колена левая штанина джинсов обрезана, и нога вся в белом. Левый локоть тоже забинтован, но уже без гипса. На скуле и челюсти кровоподтеки. Выглядит в целом потрепанным. Живым, но потрепанным.


Зафиксировав все эти детали, ее мозг уходит на перезагрузку. А Люба сползает по стенке в первый в жизни обморок.


— Ну что за глупости, девочка, — низкий мужской голос звучит бодро и сопровождается легкими шлепками по щекам. Люба открывает глаза. Что случилось? Где она? — Вот, умничка, пришла в себя. На-ка, выпей, — к губам подносят пластиковый стаканчик, из него пахнет резко, крепким спиртным, Люба морщится.


— Ты мне тут нос не морщи, а пей лучше, — голос Глеба Николаевича звучит чуть строже. — Я плохого не посоветую. Опять же, семилетний «Наири» — вещь. Пей, кому говорю! Давай помогу.


Те самые здоровенные ручищи легко, как пушинку, поднимают ее под спину и придают сидячее положение.


— Держи, — в руку суют все тот же стаканчик. — Держишь? А теперь пей. Вот, теперь молодец, теперь хвалю. Что это ты удумала — у меня в кабинете в обморок хлопаться? Вот что я скажу тебе, Верочка,

— Глеб Николаевич оборачивается к Любиной маме, которая тут же, неподалеку, со встревоженным видом сидит на стуле. — Это все Соловьевские гены. Тот тоже норовил по любому пустяку в обморок грохаться.


— Не наговаривай на моего мужа, Глеб, — немного нервно усмехается Вера. — Такое было с ним всего один раз. И у него был повод!


— Ну, может, и был, — невозмутимо соглашается Глеб. — Если б у меня три девки зараз родились — я бы, наверное, стал веревку и мыло искать. Что же вы, дети, как сговорились, а? — это уже обращаясь к сидящим на разных концах дивана Нику и Любе — обоим одинаково бледным и дезориентированным. — Одна в обмороки падает, другой супермена изображает — летает по воздуху и автобусные остановки крушит.


— Ужас! — выдыхает Вера. — Вот Стас периодически начинает жаловаться, что я ему сына так и не родила. Расскажу ему, что мальчишки вытворяют! Ох, Коля, Коля… Что ж ты делаешь-то? Зачем так гонять? А мать там теперь с ума сходит.


— Вот тут я категорически не согласен! — Глеб Николаевич возвращается на свое место за столом. — Любовь Станиславовна, до конца все выпей, я контролирую! Это терапевтическая доза. Так это я к чему? У меня уже служивые были, картину прояснили. Колька не виноват.


— Да! — это наконец-то подает голос Ник. — Я на «зеленый» ехал!


— Истину отрок глаголет. Урод какой-то на «красный» летел, пьяный там или просто дурак — пока неясно. Но поддел Кольку под заднее колесо.


— Я заметил его, да тормозить смысла не было. Наоборот, газу выжал, думал — проскочу перед ним, успею. Не успел.


— Не успел, — соглашается Глеб. — Со слов очевидцев, летел метров пять, обрушил скамейку и часть остановки автобусной. Вообще, удачно влетел.


Вера просто потрясенно качает головой.


— Нет, ну а что? Скамейка удар смягчила, людей ему не подвернулось. Так что Колька молодец.


— Молодец?!


— Конечно, молодец, — невозмутимо кивает Глеб Николаевич. — Среагировал, действовал правильно. Опять же, шлем на нем был — башка целая, легкий сотряс не в счет. Куртка специальная у него, что тоже немаловажно — кожа толстая, усиления, вставки защитные — все это сыграло свою роль, руки и ребра целы.


— А нога?


— А что нога? Там перелом закрытый и с небольшим смещением. Рентген, репозиция — все честь по чести сделали. До свадьбы заживет.


— Надо Юле позвонить.


— Так это Юлия Юрьевна всех переполошила?! Вот же… Скажи мне, Вера Владимировна, как может женщина не доверять мужу, с которым прожила больше двадцати лет?!


— Она тебе доверяет!


— Да? А ведь я ей сказал, что все с Колькой в порядке. Нет же! Устроила панику, подняла людей на уши. Ох, я ей устрою!


— Пожалуй, я в коридор выйду для разговора, — смеется Вера Владимировна.


— Выходи, — кивает Глеб, — но женщине моей передай, что ее по приезду ждет серьезный разговор!


Вера прикрывает за собой дверь кабинета.


— Ну что, красавица, полегчало тебе? — Глеб Николаевич переключает внимание на Любу. — Налить еще?


— Нет, спасибо, не надо. И так все… в порядке, — смущенно отвечает Люба.


А потом она решается посмотреть на него. Ник улыбается ей — смущенно и как-то немного виновато.


Вера возвращается быстро.


— Ну, все, женщину твою успокоила, Глеб Николаевич, слова твои передала. Только Юля, по-моему, не впечатлилась. Сказала, что сейчас коньяку купит и…


— Коньяк — это правильно. Она, поди, и домой намылилась досрочно?


— Точно. Жди завтра.


— Отлично! — Глеб с хрустом переплетает пальцы. — Вот приедет завтра — и всыплю ей по первое число… ремня… сначала.


— Да поздно уже… ремня, — усмехается Вера.


— Ничего подобного! Это дело никогда не поздно!


— Ладно, грозный глава семьи, поедем мы. Раз все в порядке.


— Давайте. А то у меня еще дел куча, и так на этого супермена полдня убил. Только, Верунчик, не в службу, а в дружбу — отбуксируй моего охламона домой, будь ласкова? У меня дежурство, Юля, сама понимаешь, далеко, Варвара на дачу к друзьям с ночевой умотала — шашлыки и прочее. Да и не буду ее уже дергать, ничего ж страшного не случилось, пусть отдыхает. Отвезешь?


— Конечно, отвезу.


— Давай, вали домой, герой ютуба.


— Чего?!


— Да мне уже сообщили, что видео с твоим полетом, снятое на чей-то видеорегистратор, бьет рекорды по просмотрам. Ладно, еще налюбуешься, как ты летал красиво. Держи вот, — Глеб достает из-за спины стоящие у стены костыли. — Под твой рост вроде бы подойдет. Обезболивающее дома есть, наркоз начнет отходить — что делать, знаешь.


— Знаю.


— Ну, тогда хромай отсюда и не мешай мне работать.


Чтобы выйти из машины, Нику потребовалась помощь. Видно, что собственная беспомощность ему страшно неловка, но пришлось принять протянутую руку. Даже две, учитывая соотношение масс — его и двух хрупких женщин.