Она потирает шрам на правой руке, это уже вошло у нее в привычку. Она выдержит. Неважно, зачем он пришел, она все равно выдержит. После всего, что было — выдержит. Она стекло, горячее, расплавленное. И трогать ее опасно.


— Дорогие гости, минуточку внимания! Позвольте представить вам пополнение нашей компании — мой давний знакомый, друг детства Николай Самойлов. Николай — хирург, поэтому советую быть с ним предельно аккуратными и внимательными.


Кто-то уже весьма нетрезво смеется.


— Штрафную хирургу!


Нику долго пришлось объяснять, что он не может пить, потому что за рулем. Еле-еле отбился.


Ему нужно застать Любу наедине — поговорить, вручить подарок. Но сейчас это представляется невозможным. Кто ж знал, что у Любы столько знакомых? Впрочем, он знал — теоретически. Что она очень общительна и популярна, среди молодых людей особенно. А он уже успел привыкнуть, что она — только для него, только его, целиком его. Настроение, и без того напряженное, портилось стремительно. Особенно когда увидел этого… как его… Марка.

Люба ровна и мила со всеми, никого особо не выделяя. Краем уха он услышал, как она очень тепло и как-то даже нежно говорит с кем-то по телефону. Услышал фразу: «Спасибо, Егор. За все. За подарок. И за то, что ты есть. Мне тебя тут ужасно не хватает». Становилось все тошнее. Какой еще, к черту, Егор?! А потом Ник вдруг оказался втянут в общение с Мариной — блондинкой, открывшей ему дверь. Оказалось, эта та самая школьная подруга, о которой рассказывал Люба. «Неужели ты меня не узнал?» — смеется Марина. Он вымученно улыбается, отрицательно качая головой, но Марину это не смущает. Спрашивает его про работу, что-то рассказывает о себе. Ник отделывается односложными фразами. А потом замечает, что Любы нет в гостиной. И Марка тоже. Нет, это никуда не годится. То Егор какой-то, теперь этот тип! Ник извинился перед Мариной и быстро вышел из комнаты.


Ей даже дышалось в одной комнате с ним трудно. Словно он заполнял собой все пространство, забирал весь воздух. Даже не видя, она точно знала, где он. Смотрит ли? Держать спину прямой становилось все труднее. Какого черта он явился? Вдруг вежливость проснулась и решил поздравить подружку детства? Ни разу не делал так и вдруг сподобился? Нет, ну невозможно же! Надо выйти, продышаться, дать передохнуть той силе, что удерживала стальной прут в спине. Что заставляла смеяться, улыбаться, шутить. Быть милой и внимательной, остроумной и очаровательной. Боже мой, у нее сегодня бенефис! И сейчас объявляется антракт.

Выходит из гостиной на кухню, под предлогом принести что-то. Неважно, что. Прикрывает за собой стеклянную дверь матового стекла, подходит к окну. Там темно. Время сейчас такое — дни все короче, ночи все длиннее. Темноты все больше — как и в ее жизни.


За спиной негромко стукает дверь, Люба оборачивается и морщится. Еще один незваный гость. Или Маринка пригласила Марка на свой страх и риск. Любе это неинтересно.


— Любушка, куда же ты от нас сбежала?


По внешнему виду похоже, что Марк слегка перебрал.


— Просто надо кое-что принести. Салфетки закончились.


— Знаешь, — он подошел совсем вплотную. Пьян, теперь совершенно отчетливо видно, что пьян. Еще не в дым, но уже порядочно навеселе. — Тебя невозможно выбросить из головы. Я старался, но так и не смог. Скажи мне, что я делал не так?


— Послушай, — Люба морщится, ей неловко и неприятно — и разговор, и ситуация, и сам Марк. — Не в тебе дело, понимаешь? Во мне. Не в тебе.


— Что я делал не так? — он ее словно не слышит. Проводит вдруг пальцами от ее обнаженного плеча по руке вниз, придвигаясь близко-близко. — Что, Любушка? Скажи мне. Я исправлюсь. Тебе будет со мной хорошо. Я обещаю.


Чувство неловкости исчезает, оставляя одно лишь отвращение. Не трогайте ее, никто! Даже такая близость, просто вторжение чужого человека в свое личное пространство, самое невинное прикосновение мужчины вызывают сейчас практически неконтролируемое желание отшатнуться. Только вот сзади ее припирает подоконник. Если Марк подвинется еще хотя бы чуть-чуть ближе, она поступит нечестно, но эффективно. И врежет ему коленом между ног!

А потом ее планы кардинально меняются. Она слышит шаги. Знакомые шаги. И решение приходит молниеносно. Без раздумий она в следующую секунду притянула Марка за шею к себе, вдохнула поглубже и, стараясь не обращать внимания на резкий запах алкоголя, поцеловала его. Марк слегка опешил, «притормозил», но все же сориентировался. Ответил на поцелуй, развернул их вдвоем, поменяв местами, притянул ее к себе вплотную, тут же облапил за попу. А потом события понеслись совсем стремительно.


Первое, что Ник увидел, почему-то — мужская ладонь на обтянутых черным платьем идеальных ягодицах. Какой-то тип лапает за задницу его девушку! А дальше были только рефлексы. Он этого Марка даже не ударил — просто оторвал от Любы за шкирку и отшвырнул в сторону. Ну, наверное, сил не рассчитал. Тот ударился об угол деревянного резного буфета — гордость Стаса Саныча, сполз вниз. Протестующе и тонко зазвенел фарфор на верхних полках. Фарфор поддержала Люба — возмущенно и очень громко.


— Самойлов, какого хрена ты творишь?!


— Какого хрена ОН тебя лапает?! — Ник, разумеется, заорал в ответ.


— А почему это ТЕБЯ касается?!


— Да потому что…


— Я сейчас тебя урою… — вмешался в их диалог третий.


— Отвали, — Ник, не глядя, толкнул Марка в грудь, и тот снова завалился на злополучный буфет, фарфор уже не зазвенел — зазвякал. Но равновесия Марк не потерял. Вытер тыльной стороной ладони угол рта — видимо, подсмотрел в каком-нибудь боевике этот жест, потому что в реальности крови на лице не было и в помине. И не внял совету отвалить.


— Слышишь, ты, инструктор по рукопашному бою! Только уважение к этому дома не позволяет мне дать тебе в морду прямо здесь и сейчас! Пошли, выйдем на лестничную площадку, поговорим как мужики.


— Поговорим, обязательно, — мрачно пообещал Ник. — Только чуть попозже. Люба, что за хрень происходит, объясни мне!


— О, объясню! — она уперла руки в бедра. — С удовольствием объясню. Медленно и по слогам. У тебя же с пониманием не очень хорошо дело обстоит, так? Ты находишься в МОЕМ доме. Ты пришел на МОЙ день рождения. Тебя сюда НЕ приглашали. И ты оскорбил МЕНЯ, устроив драку с МОИМ молодым человеком.


— С кем?!


— Не знаешь значения этого слова? — Люба усмехнулась. — Хорошо, скажу попроще. С моим любовником. Так тебе понятнее? Такими категориями ты в состоянии оперировать? Или тебе объяснить значение слова «любовник»?


Ник молчал. Он реально не знал, что сказать. Было только одно ощущение — мир рушится вокруг. Пол осыпается под ногами.


— Ладно, объясню. Любовник — это мужчина, имеющий с женщиной сексуальную связь, но не…


— Любава! Прекрати!


— Любава я только для папы. И не смей на меня повышать голос. Думаю, что даже тебе теперь все предельно ясно. И я очень тебя прошу — уходи. Сейчас. Сию секунду. Твое присутствие здесь не желательно.


Единственное, за что она была благодарна Марку — что он, сам не понимая, подыграл ей. Подошел, покровительственно обнял за плечи. Потому что сама Люба доигрывала сцену уже на остатках сил — у Ника были такие глаза, что…


А потом Ник резко развернулся и вышел из кухни. А у нее подогнулись колени, и она бы упала, если бы не Марк. Она все равно не устояла на ногах — но потом, позже…


Пальто, шарф, руки в карманы, перчатки. Все на автопилоте, не думая. Думать — больно. Не сейчас. В кармане обнаруживается что-то вытянутое, достает. Футляр с браслетом. Боль прорывается, он резко кладет фуляр на полку — к чужим шарфам и перчаткам. Ему сейчас безразлична судьба этой дорогой вещи — Ник просто не может держать это в руках. И, в конце концов, это ее подарок. Ей. Для нее. Пусть будет… на память. И даже если подарок как-то затеряется, будет кем-то прихвачен случайно, не попадет ей в руки и окажется, что деньги потрачены зря — плевать. Деньги имеют значение до определенного предела. Когда ты подыхаешь — о деньгах ты уже не волнуешься. Ты лишился чего-то жизненно-важного. И, только лишившись, понял, что можешь подохнуть без этого.

Входную дверь он прикрыл бесшумно.


В квартире наконец-то тихо и пусто. И так будет до утра. Родители решили остаться ночевать у Нади с Виком, гости разошлись. Даже Марк, в конце концов, свалил, хотя выставить его удалось с трудом. Люба оставила попытки объясниться с ним и просто вытолкала его за дверь, сунув в руки одежду. Толку разговаривать с пьяным. Если сам позже позвонит ей — что ж, она попробует объяснить, извинится, не впервой ей, уже научилась. Да, некрасиво вышло по отношению к Марку, но… Что сделано, то сделано.


Люба смотрит на свое отражение в настенном зеркале. Все, представление окончено. Можно сгорбить спину, опустить плечи, смыть грим. Ее рассеянный взгляд цепляется за темно-синий вытянутый футляр, лежащий на самом краю полочки под зеркалом. Эта вещь не принадлежит ей. И не принадлежит родителям. И не забыта случайно кем-то из гостей — она откуда-то знает это точно. И что-то вдруг остро колет под ребрами. Пальцы подрагивают, когда берет. Не сразу решается открыть. Внутри — узкая полоска бумаги. Корявый почерк, но видно, что писавший старался.


Люба, поздравляю с днем рождения. Ник.


А под запиской обнаружился браслет. У нее пальцы просто уже ходят ходуном, когда достает его из футляра. Браслет почему-то не холодный — словно хранит тепло его рук. Тяжелый и теплый. Как и Ник.


Люба медленно сползает по стене, садится на холодную итальянскую плитку «под камень», затоптанную многочисленными гостями. Утыкается лицом в колени и нервное напряжение прорывается наконец-то слезами — громко, надрывно. Плачет она долго, совсем не по-королевски, некрасиво, шмыгая носом, размазывая вечерний макияж по щекам, до икоты. А потом, еще икая и всхлипывая, решительно застегивает браслет на руке. Ее размер. Идеально. И это становится поводом для очередной порции слез. С холодной грязной плитки рядом с входной дверью она встала далеко не скоро.

Глава семнадцатая, в которой Николай страдает и работает, а Любовь — работает и страдает

Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве — либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой «фантазии».


Он вкалывал как проклятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно — несмотря на то, что будили и дергали. Но дома — дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки — и все. Кино включают, блин!


Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии. Что собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери.


Люба не отпускала его даже в беспокойных, рваных снах. Ему снилось. Она, обнаженная, с капельками пота над верхней губой, с закрытыми глазами. Выгибается, постанывает. Под другим. Чужие руки накрывают идеальную грудь. Чужие губы целуют.

Он просыпается посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. И так хочется сказать себе: «Успокойся, это всего лишь сон». Но — нет. Это не сон. Это, мать твою, правда! Он встает, идет в ванную комнату, умывается холодной водой. Потом на кухню, бутылку минералки из холодильника. А после не может уснуть до утра, и ненавидит и презирает себя за эту слабость, за то, что на поверку оказалось, что у него вместо нервов — вареные макароны. Никогда бы не подумал, что такое может быть с ним. Что вообще такое — бывает. В реальной жизни.


В конце концов, это не могло не сказаться на работе. Владимир Алексеевич прямо спросил, в чем дело, и не дать ли Нику пару дней отгулов. Нина Гавриловна тоже деликатностью не отличилась.


— Николай, а я тебя предупреждала. Вот что ж вы за люди — молодежь? Никогда не слушаетесь старших! Вот говорила я — не для тебя она? Говорила. А теперь вон на тебя смотреть тошно. Такого парня… Эх…