— Они замороженные, можно собрать, ополоснуть и сварить. Ничего не случится! — сказала Лена.

— Да ладно, пусть собаки съедят. Они мороженые едят, — сказал Никифоров Николай и носком ноги, как заправский футболист, спасовал пельмени в сторонку. Туда, где откуда ни возьмись уже сидел смущенно и косо поглядывающий на происходящее дворовый пятнистый пес. Лена пожала плечами и пошла собирать в пакет свое богатство.

Сзади опять ей послышался тот же голос. Лена остановилась, обернулась.

— Я ведь с Урала, так у нас собаки-лайки пельмени с мороза только так едят! Только давай! — сказал ей Никифоров Николай.

Лена посмотрела. Так себе мужик. Маленький, невзрачненький. Видно, что курящий. Может, и выпивающий. Он наклонился, помог ей упаковать продукты. Аккуратно поставил вниз банку, на нее положил креветки, сверху осторожно опустил помидоры.

— Хочешь, подвезу? — спросил ее Николай.

«Какая разница, ехать с ним или на частнике?» — подумала Лена и назвала улицу.

— Не по дороге, — сокрушенно покрутил тот головой.

«Зачем тогда приглашал?» — удивилась Лена и хотела идти дальше, но мастер уже открыл дверцы своих давно не мытых старых «Жигулей», кинул туда свою сумку с пельменями и потянул за руку Лену.

— Зачем тогда сказал, что не по дороге? — спросила Лена, усаживаясь в машину.

— Просто сказал как есть, — пояснил мужик. — Что, каждое слово, что ли, обдумывать?

Лена промолчала и хотела сесть, как всегда, назад, но мужчина открыл переднюю дверцу.

— Это ты когда с шофером будешь ездить, тогда садись сзади, — сказал он. — А когда со мной, тогда спереди.

Лена уже так почему-то устала от всего этого, что не стала возражать, молча плюхнулась на переднее сиденье и стала смотреть на дорогу.

— Домой едешь-то? — спросил ее через некоторое время Николай, ловко увернувшись от джипа «тойота».

— Нет, в качалку, — коротко ответила Лена, чтобы пресечь все дальнейшие вопросы.

— А, качаешься, значит, — констатировал Николай так же спокойно и даже флегматично, как он рассматривал ее пружинку. — А я вот сейчас приеду домой, пельмешек полную кастрюльку наверну и буду телевизор смотреть.

— «Убойную силу»? — наугад спросила Лена, которая телевизор не смотрела никогда. А название этого сериала запомнила из разговора сослуживцев в буфете совершенно случайно.

— Ага. А ты тоже смотришь? — чистосердечно спросил Николай, полагая, что вечерами ей нечем больше заняться.

— Нет. Я кофточки вяжу, — ответила Лена с убийственным сарказмом, но он этого не понял.

— О, кофточки — это класс! — на полном серьезе заметил он. — Или мужу что-нибудь теплое. Свитер там или шарф. Уютно, когда жена сидит и что-нибудь вяжет.

— Носки, например, — сказала Лена, у которой в квартире были самонагревающиеся полы. Она мысленно подсчитывала, сколько часов ей будет нужно, чтобы проверить текущий отчет до приезда Гюнтера.

— А что ты смеешься, ноги должны быть в тепле. Когда ноги в тепле, спина меньше болит. А носки лучше всего вязать из собачьей шерсти.

— Угу. Собаку только взять негде, — неопределенно промычала Лена. — Кобелей полно, а шерсти состричь не с кого.

— Чего это ты так? — обиделся Николай. — Можешь мне сказать, я из дому попрошу, пришлют целый мешок. Вязать не перевязать, на десять лет хватит. У меня отец охотник. У него лаек двенадцать штук!

— Ты-то здесь на кого охотишься? — машинально спросила Лена.

— Я деньги зарабатываю, — охотно пояснил Николай. — Дом хочу здесь построить, участок купить. Родители старые будут, заберу их оттуда, пусть тут живут. Здесь жизнь теплее, легче. Таежный человек все делать умеет. И дом поставить, и сад посадить, и щи сварить. Ты-то вот накупила какой-то дряни, — он слегка кивнул головой на пакет, что противно холодил Лене ноги, — а зачем? Неужели картошку не можешь пожарить? Картошка и пельмени — это еда на все времена. Хоть летом, хоть зимой.

«Господи, сколько же у нас еще диких людей! Вот, кажется, только из леса…» — подумала было Лена, но вдруг перед глазами у нее предстало видение: вот она с книжкой сидит на веранде родительского дома. Сестра уже замужем, держит на коленях маленького племянника, подкидывает его легонько, поет ему песенку. Племянник такой же беленький, крутолобый, как и все дети, родившиеся в их семье. Отец и зять, оба небольшие, жилистые, загорелые, такие же точно, вот как этот мужик, что везет ее сейчас, складывают во дворе дрова в поленницу. Мама на плитке жарит картошку.

Лена чуть не потеряла сознание. Настолько явственно, настолько реально, жизненно возникла перед ее глазами вся картина. И запах, этот ни с чем не сравнимый аромат картошки, жаренной на подсолнечном масле в чугунной, тяжеленной, бабушкиной еще сковородке. С поджаристой корочкой, которая нежно хрустит на зубах. И малосольные огурчики в глиняной миске. И маринованные маслята в стеклянной банке, накрытой фольгой и перевязанной суровой ниткой, и чай из самовара, и клубничное домашнее варенье в вазочке, и газета «Известия», брошенная на скамейку у входа. И Лена сама не поняла, как и почему, но она заплакала. В один момент ей вспомнилась ее жизнь. Пыльный поезд, увозящий ее из родного дома со спортивной сумкой в руках и пакетом учебников. Модные девочки-москвички в заграничных джинсах на танцах в университете. Молодые люди, разглядывающие ее в перерывах между занятиями сквозь сигаретный дым и серьезно заявляющие ей, что нужно быть намного раскованнее. Ей вспомнились одинокие долгие часы в библиотеке, из залов которой она выходила наполненной, но по-прежнему одинокой, и, наконец, ее хорошая и престижная работа в огромной фирме, где под ее началом трудились десятки человек и где ее считали современной деловой женщиной, но никогда не угощали домашними пирожками и чаем с вареньем. Потому, быть может, что время распивать чаи было в их фирме только у уборщицы, и потому, что все, без исключения, боролись там за жизнь, за карьеру, за фигуру. Ей также вспомнилось, как несколько лет назад оказалась она на больничной койке в холодной палате какой-то районной гинекологии, куда даже не подумал заглянуть тот, от кого ей пришлось сделать аборт. А она лежала тогда, не в силах подняться с резиновой холодной клеенки, бледная и подавленная, и некому было принести ей даже пару апельсинов. Не говоря уже о картошке… Эх, жизнь…

— Чего ревешь-то, чего ревешь? — испугался водитель.

— Господи, это я так. — Лена пришла в себя, вытянула из сумки платок, вытерла лицо, накрасила губы. — Приехали.

Она протянула водителю деньги, но тот посмотрел на нее как-то странно и сказал:

— Спрячь, самой пригодятся.

И она не посмела перечить. И пока она сорок минут упражнялась на самых современных тренажерах, в глазах у нее постепенно, как в кадре, появлялась то фигура Никифорова, колдующего над кастрюлькой с пельменями, то стая собак, то сковорода жареной картошки, то мама в фартуке, потемневшем на животе, то белокурая головка племянника, теперь уже пятнадцатилетнего парня. А то пружинка, которую вдруг угораздило перегореть через два месяца эксплуатации, несмотря на принадлежность к престижной и дорогой фирме. Кончилось это все тем, что, приехав наконец домой на очередном частнике, она забросила в морозилку собравшиеся уже потечь креветки, выпила стакан кефиру и легла в постель, голодная, усталая и злая. Факс Гюнтеру так и остался неотправленным. Назавтра ровно в семнадцать тридцать она была в автосервисе.

— Молись, чтобы подошла! — приветствовал ее Никифоров, стоящий опять в позе зубного врача, но теперь уже над ее машиной. Через пятнадцать минут приемник вдруг диким голосом заорал рекламу на волне «Авторадио», и она поняла, что может хоть сейчас посылать Гюнтеру факс.

— Сколько? — спросила она, открывая бумажник.

— Ты вот что, — сказал Никифиров, опять зачем-то оттирая руки ветошью, хотя сегодня они были чистые. — Не можешь пригласить меня в Третьяковскую галерею?

— Куда? — спросила она, хотя прекрасно расслышала. Просто это предложение показалось ей нереальным. — Туда же одни приезжие ходят!

— Ну и что? — сказал Никифиров. — Я и есть приезжий. И почему-то я думаю, что и ты тоже. А что тут стыдного? В Америке вообще все приезжие, и все этим гордятся. А в Третьяковской галерее я только один раз был, в седьмом классе, когда мы со школой на экскурсию ездили. Я, кроме московского мороженого, в тот приезд ничего больше не запомнил.

— Знаешь что. — Она помолчала. — Извини, но мне некогда. Я занята. Отчет надо проверять и вообще… — Она положила ему в карман деньги и, глядя куда-то в сторону, вышла из цеха. Машину ей вывел на улицу уже другой мастер.

Гюнтер приехал, как и сообщал, через два дня. Он был, как всегда, респектабелен, солиден, деловит.

Лена ошиблась, когда думала, что он приехал специально провести с ней эти дни. Нет, попутно он хотел разрешить несколько сложных коммерческих вопросов. Когда он увидел Ленину машину, то в восхищении прищелкнул языком и назвал Лену «маленькая мо-тов-ка! Мне такая машина не по средствам!». Лена промолчала, хотя не поняла: во-первых, почему она маленькая, ведь ее рост превышал сто семьдесят пять сантиметров, во-вторых, почему «мотовка», ведь Лена купила машину на свои деньги, а в-третьих, почему Гюнтер не может купить такую же или даже лучше. Лена пусть приблизительно, но представляла, сколько должен получать служащий такого уровня, как он.

— О-о! Я знаю, все русские любят быструю езду! Поедем в Дом правительства, у меня там маленькое дело! — говорил Гюнтер, и Лене казалось, что он говорит так специально не для того, чтобы доставить ей удовольствие, а для того, чтобы она довезла его туда, куда ему нужно было попасть быстро и с максимальным комфортом. Лене, у которой в папке лежал собственный не до конца проверенный отчет, приходило в голову, что он держит ее при себе в качестве секретарши с машиной. Наконец все «маленькие дела» были окончены. Лена устала так, будто у нее был один из самых напряженных рабочих дней.

— А теперь — в ресторан! Я проголодался! — довольно хлопнул рукой по своему портфелю Гюнтер.

Лена за весь день выпила чашку кофе и пакетик сока и теперь с огорчением констатировала, что времени уже половина восьмого, а после шести ужинать вредно.

— Ничего! Один раз можно сделать исключение из правил! — довольно хохотнул Гюнтер. — У нас будет романтический ужин!

— При свечах? — уточнила Лена. — Тогда мне нужно заехать переодеться.

— Куда-то ехать? — заволновался Гюнтер. — Ни в коем случае, я умру с голоду! Лучше мы не поедем туда, где нужно быть в вечернем платье. — И он хитренько подмигнул Лене сквозь модные прямоугольные очки. В конце концов вместо ресторана он выбрал респектабельную пивную. — Ты должна привыкать к немецкому духу! — С намеком он прижал к сердцу Ленину руку. В качестве основного блюда он выбрал то, что Ленина мама называла «рулькой», из которой делала только холодец на Новый год. Лене он предложил скрученные веревочкой жареные колбаски. Колбаски были слегка подкопченные, жирные и напомнили Лене купаты, которые она ела в Молдавии, когда еще студентами они ездили работать туда в летние каникулы в стройотряде. Тогда они лопали эти колбаски с большим удовольствием, но сейчас, на голодный желудок, колбаски не пошли.

— О-о! Очень вкусно! — смаковал рульку Гюнтер и забывал вытереть салфеткой жирный подбородок. Еду он запивал пивом.

— Красное вино гораздо полезнее, — заикнулась было Лена.

— Красное вино свойственно романской культуре, — с оттенком пренебрежения махнул рукой Гюнтер.

— А славянской культуре свойственна водка? — ужасно раздражившись почему-то, спросила Лена.

— О да! Да! — согласно закивал Гюнтер. И спросил, показывая на недоеденную колбаску: — Ты все?

Лена осталась голодная, но ответила:

— Все.

— Тогда поедем к тебе! — Лицо у Гюнтера было сытым и довольным. По-видимому, он собирался быть щедрым и попросил официанта выписать счет.

Пока официант, склонившись над бумажкой, соображал, какую лучше выставить сумму, чтобы получить чаевые и не нарваться на скандал, Лена спросила:

— А куда мы поедем завтра? Что бы ты хотел посмотреть в Москве? Ты ведь практически нигде не был. Пушкинский музей, Третьяковскую галерею, Оружейную палату?

— Да, да… — рассеянно сказал Гюнтер, думая уже о чем-то своем. — А нельзя поехать на дачу к кому-нибудь из твоих друзей? Мне рассказывали, что русские очень хорошо отдыхают на дачах. Я правильно говорю, это называется «оторваться»?

— Надо подумать, — ответила Лена. — Поедем, я отвезу тебя в гостиницу, а сама за ночь что-нибудь придумаю.

— Но, — сделал удивленное лицо Гюнтер, — я думал, что остановлюсь у тебя!

— Как-нибудь в другой раз, — решительно сказала Лена. — А сегодня меня что-то тошнит.