В столовой сидело за ужином довольно много народу, и было очень шумно. Джоко ужинал вместе с остальными клоунами и, увидев Мару, весело ей подмигнул. Она ответила ему кислой полуулыбкой. Одна из девушек заметила, что Мара с ним переглядывается, захихикала и спросила у нее ядовито:

— А правда, что у этого недомерка большие богатства?

Но Мара сделала вид, что не слышит ее вопроса.

Вдруг все смолкли. Мара обернулась и увидела, что пришел Лео. Он сел за свободный стол в углу, и Мара знала наперед, что никто к нему не подсядет. Она вновь склонилась над тарелкой, как вдруг чья-то тяжелая рука легла ей на плечо.

— Присоединяйся ко мне, — сказал Лео.

Она хотела было отказаться: вроде как она уже поела и собирается уходить, — но внутреннее чутье подсказало ей, что это будет не слишком умно. И, не глядя на других девушек, она встала и пошла вслед за Лео к его столику.

Они сидели молча, пока к ним не подошел официант. Как и другим артистам и режиссерам, Лео приносили то, что он заказывал. Но кое-что уже заранее стояло на столе — например, пикули, специи и блюдо с хлебом и булочками.

— Что ты будешь есть? — спросил Лео.

— Я уже поела, — покачала головой Мара.

— Принесите леди кусок пирога и чашку кофе.

Они не перекинулись ни единым словом, ожидая, когда вернется официант. Казалось, Лео полностью погружен в свои мысли. Наверняка он не мог не замечать, что на них смотрят все вокруг, но его это, видимо, не волновало. «За каким дьяволом, — думала Мара, — ему понадобилось зазывать меня к себе за стол? Он же знал, какие после этого пойдут сплетни. Спать с танцовщицей из кордебалета — одно, но ужинать с ней — во сто раз хуже».

Руби, сидевшая за столиком вместе с костюмершами, не сводила с них глаз. Лео она, разумеется, ничего не скажет, а вот Маре устроит хорошую взбучку, это ясно. Неужели Лео сделал это специально?

Мара почувствовала, как у нее начинает гореть шея — верный признак того, что она вот-вот выйдет из себя.

— Не забудь, — сегодня в восемь, — сказал вдруг Лео.

— А как же быть с вечерним обходом?

— Плевать на него. Ты же теперь гимнастка.

— Ты имеешь в виду…

— Ты получила работу.

— Но мистер Сэм сказал, что нужно пройти испытательный срок…

— Он передумал. Номер твой. И не будь наивной. Испытательный срок будет длиться теперь всю жизнь — от одного билетика до другого.

Мара уже знала, что это значит. Когда наступал день выдачи жалованья, все артисты начинали нервничать. Деньги раздавали в конвертах, и если в твой конверт был вложен желтый билетик, это означало, что цирку ты больше не нужен и должен до заката собраться и уйти. Но это не имело сейчас значения. Ее взяли, и это главное.

— Если ты думаешь, что только эта старая задница Руби гоняет своих девок, то предупреждаю: Кэл Армор еще хуже, — процедил Лео.

— Не беспокойся, я буду работать изо всех сил. Очень скоро я сделаю собственный сольный номер.

— Не будь дурой! — тихо рявкнул Лео. — Ты должна быть счастлива, что тебя вообще взяли в группу синхронных гимнасток. Может, когда-нибудь какой-нибудь захудалый цирк из Дерьмотауна и возьмет тебя работать в акробатическом номере на первом плане, но соло тебе не видать как без зеркала ушей.

Официант принес Маре пирог и кофе. Она сидела в раздумье, ковыряя пирог вилкой. Есть его она не собиралась. Лео вновь заговорил о предстоящем свидании, объясняя Маре, как найти его «берлогу» — пульмановский спальный вагон. Он, казалось, был уже в довольно мирном расположении духа, но Мару это еще сильнее взбесило.

«Ну ничего, — подумала она, — через несколько часов все уже будет кончено. И я больше никогда в жизни не подойду к этому шакалу».


Мара лежала на своей верхней полке и размышляла, есть уже восемь или нет. На улице стемнело, а ей совсем не хотелось опаздывать. Она слезла с полки и спросила у Салли, игравшей с тремя девушками в карты, который час. Салли кивнула ей на стоявший на полке будильник.

Время Мара определять не умела, но виду не подала и, поблагодарив Салли, достала из-под подушки сумочку и вышла. Едва она закрыла за собой дверь, девицы принялись перемывать ей косточки. «Черт их дери, — подумала Мара. — Сами-то вечно нарушают все установленные правила». Интересно, что сказали бы эти драные кошки, если бы узнали, что за всю жизнь у Мары был всего лишь один мужчина, и то один раз? Наверное, они бы просто очень долго смеялись, отпуская в ее адрес самые разные шуточки, смысл которых Мара, кстати, не всегда понимала. Мара знала, что служит постоянным объектом их насмешек. Они, кажется, уже всему цирку успели сообщить, что «у рыжей-то рубашка латаная-перелатаная».

Пульмановский вагон Лео стоял в тополиной рощице, вдали от остальных фургонов и палаток. Мара нашла его не сразу, но когда наконец отыскала, почувствовала, что ей совсем не хочется подниматься по металлическим ступенькам.

Дверь открылась, и на пороге возник Лео.

— Ты опоздала, — сказал он, увидев ее, но тотчас повернулся и вошел в дом, не дожидаясь ответа.

Мара медлила, не решаясь войти, но, перешагнув через порог, ахнула от удивления. Деревянный пол блестел, покрытый лаком. Повсюду лежали пестрые ковры, переливавшиеся всеми цветами при свете лампы со стеклянным плафоном. Причудливый резной шкаф стоял у одной стены, а у другой — диван и стулья, обитые темно-красным бархатом. Такой красоты Мара не видела никогда в жизни.

— Нравится? — усмехнулся Лео.

Мара взглянула на него. Только теперь она заметила, что на нем темно-красный пиджак, такой длинный, что он закрывал ноги наподобие короткой юбки. Лео, должно быть, заметил ее удивленный взгляд и пояснил:

— Это смокинг. Хочешь чего-нибудь выпить?

Мара хотела было сказать «нет», но передумала:

— Я хочу оранжада.

— Боюсь, у меня в доме нет столь изысканных напитков. Могу предложить тебе вина. Хорошего французского «бордо».

Он достал большую стеклянную бутылку, налил в стакан красного вина и протянул ей. Мара осторожно попробовала. То вино, которое у них в таборе пили на свадьбах и других праздниках, было горькое и оставляло во рту металлический привкус, это же оказалось таким мягким, что Мара и не заметила, как выпила весь стакан.

— Еще будешь? — спросил Лео. Мара кивнула, и он налил ей еще.

— Присаживайся, — он показал ей на диван.

Мара послушно села на край мягкой подушки, осторожно держа обеими руками стакан — чтобы не разлить. Лео молчал, и она решила сказать что-нибудь:

— У вас очень здорово.

— Ты, я гляжу, пришла вести со мной светскую беседу, — усмехнулся Лео.

Неловкость Мары сменилась злобой.

— Вы велели мне прийти вечером, чтобы расплатиться — и вот я здесь. Ничто другое меня у вас не держит.

Лео поставил свой стакан на стол:

— Ты говоришь, мы напрасно теряем время? Что ж, ты права — приступим к делу.

Он медленно снял смокинг, рубашку и швырнул на пол. Теперь он стоял перед Марой обнаженный по пояс; его грудь была гладкой, без волос, тело сильным, крепким, атлетическим.

— Раздевайся, — приказал он. — Или ты хочешь, чтобы я тебе помог?

Мара взглянула в его глаза, но тотчас отвела взгляд. Она изо всех сил старалась не показать ему, как он ей противен. Она расстегнула маленькие перламутровые пуговки на блузке. Блузка некогда принадлежала Берти, та перешила ее специально для Мары, и Мара невольно подумала о том, что сказала бы Берти, если бы увидела ее сейчас. Только бы Лео не заметил, как дрожат ее руки!

Она скинула блузку, затем расстегнула ремешок на юбке. Он упал на ковер рядом со смокингом Лео. Стараясь не смотреть в глаза пожиравшего ее взглядом мужчины, она сняла нижнюю юбку, тонкие штанишки и, нагая, села на диван, чтобы расстегнуть ботиночки и снять чулки.

— Подожди, я сам. — Лео опустился подле нее на колени.

Он расстегнул пуговки на ее ботинках, стянул чулки, и Мара почувствовала, как горячи его руки. Его глаза горели; он сжал в своих ладонях ее ноги.

— У тебя ледяные ножки, — сказал он вдруг удивительно ласково. — Я погрею их.

Его руки были нежны; он ласково гладил ее ступни, лодыжки, бедра. Неужели он не будет с ней груб? Это было бы хорошо, только все равно скорей бы все кончилось.

Она ощутила напряжение, когда он прижался к ее лодыжкам губами. Он покрывал ее ноги поцелуями, опускаясь все ниже — к кончикам пальцев. Почувствовав, что он ласкает их языком, Мара задрожала от внезапно охватившего ее жара.

Лео поднял голову, любуясь ее обнаженным телом.

— Ах вот ты какая! Настоящая рыжая девчонка.

Он осыпал поцелуями ее ноги, поднимаясь теперь вверх. Он ласкал ее лодыжки, колени, бедра и, наконец, промежность. Мара ощущала, как пылает все ее тело. Но то была не страсть, а скорее стыд. Как могла она испытывать желание по отношению к мужчине, которого так глубоко презирала?

И тут же она застонала от охватившей ее сексуальной жажды; как ни силилась, она никак не могла ее преодолеть. Лео же делал все, чтобы она разгорелась как можно сильнее. Он жадно пожирал губами ее соски, ласкал их кошачьим шершавым языком, и Мара почувствовала, что противостоять желанию уже не в силах.

Наконец он поцеловал ее в губы, и… о, как отличался его поцелуй от поцелуев Йоло! Йоло целовал так, что только больно было губам, он не проникал в нее языком, не двигался вглубь жадно, повторяя каждым движением языка движения полового акта.

Ее кожа стала необыкновенно чувствительной, а тело, пылая, дрожало. Когда его ладонь коснулась нежной плоти между ее бедрами, Мара открылась ему навстречу.

— Ты девственница? — спросил он тихонько. Мара замотала головой, и он добавил: — Ну и хорошо.

Он попробовал пальцами влагу между ее бедрами, безошибочно найдя то тайное место, которое все мужчины так легко умели обнаруживать, — Мара не могла понять, как. Страсть, которой был охвачен Йоло той далекой ночью, была яростной, но это была страсть мальчишки. То же, что делал с ней Лео, было страстью мужчины. Уверенного в себе, опытного, знающего толк в таких делах. И она не остановила его. О Боже, она даже отвечала ему тем же!

Испугавшись вдруг, что он кончит раньше времени и лишит ее удовлетворения, в котором она так нуждалась, Мара слегка отстранилась от него, давая понять, чего ей хочется, и Лео рассмеялся своим резким язвительным смехом.

Когда он склонился над ней, нежно лаская языком и губами, Мара почувствовала, что умирает от сладостного удовольствия. Ощущения, дикие и страстные, охватили ее, и Мара что было сил прижалась к его губам. Поняв, что она готова, Лео вошел в нее. Его глаза были закрыты, рот искривлен в усмешке, лицо влажно от пота…

Медленно-медленно возвращалась Мара с небес на землю. Лео со вздохом упал на диван рядом с ней. Мара постепенно приходила в себя, и наслаждение сменилось стыдом. Как могло произойти, что человек, которого она почти ненавидела, доставил ей столько телесной радости? Неужели все дело в выпитом вине? А может, в ней самой имеется какой-то изъян? Вдруг она и есть та самая шлюха, о которых Мара столько слышала, и Лео был прав, обозвав ее еще в самом начале уличной девкой?

Лео молча лежал рядом, мокрый от пота, с горящими глазами. Мара встряхнула головой, встала. Лео усмехнулся, взглянув на нее:

— Ты тигрица, что ли? — Он коснулся пальцем царапин на шее. Неужели это она сделала? Черт знает что, она и впрямь на несколько минут совершенно потеряла контроль над собой! Мара протянула руку к своим вещам и начала одеваться. Лео не остановил ее. Он молча смотрел, как она быстро одевается, как натягивает чулки, застегивает ботинки.

Когда Мара обулась, Лео поднялся и подошел к ней. При мягком свете лампы его обнаженное тело блестело от пота, и Мара чувствовала, что ее кожа не менее влажна.

— Столько труда, и все понапрасну, — с ехидной улыбкой сказал Лео. — Придется тебе опять раздеваться. Я тебя еще не отпускал.

— Я ухожу, — сказала Мара, рывком направляясь к двери. — Я говорила, что отдамся тебе только один раз, и ты согласился.

— Я передумал. — Эти слова точно острый нож вонзились Маре в сердце. Она слишком поздно сообразила, что задела его самолюбие, собравшись уходить так быстро. — Почему бы тебе не допить вино? Может, оно приведет тебя в чувство и ты перестанешь совершать глупости: например, уходить, когда дело не окончено…

Тут Мара, державшаяся до сих пор очень сдержанно, совершенно потеряла над собой контроль. Она шваркнула об пол стакан с вином, крикнула: «Пошел к черту!» — и уже взялась за ручку двери…

Лео набросился на нее. Он кинул ее на диван и навалился сверху всей тяжестью своего мощного тела, заткнув ей рот ладонью, чтобы она не могла кричать. И как Мара ни сопротивлялась, вырваться ей не удавалось.