— Лилипутов. Я лилипут, а не карлик note 5. И ты забываешь одну важную вещь. Цирк всегда связан с тайнами, легендами, сказками. Люди хотят верить в лилипутов с титулами, в цыганских принцесс.

— Ну что ж, почему бы и нет? Может получиться неплохая статейка.

— Так ты напишешь статью о Маре?

— Возможно. А как ее фамилия?

— Просто Мара. У нее есть фамилия, но она не хочет ее использовать…

— Большинство цыган имеют множество имен и фамилий, которые меняют в зависимости от обстоятельств.

— Мара не хочет ее использовать из-за своей гордости. Семья отвергла ее, потому что она мечтала выступать в цирке. Она поклялась больше никогда не носить их фамилию. Поэтому я и сказал, что это история Золушки. Она пришла к нам зимой, с одним только именем, но была настолько талантлива, что мистер Сэм сразу включил ее в труппу. Сейчас она на подступах к славе. История о том, как талант и труд побеждают все препятствия!

— Невероятно! Но если она такая талантливая, почему я не читал о ней в «Билборде»? Она не заявлена среди участников представления.

— Потому что у мистера Сэма еще нет с ней контракта: некоторые формально-юридические детали, связанные с ее возрастом… Но вчера ей исполнилось восемнадцать, и сегодня она подписывает контракт.

Вуди задумался.

— Ты обещаешь, что я не буду выглядеть идиотом, если опубликую всю эту чушь?

Приложив руку к груди, Джоко торжественно произнес:

— Клянусь, что это правда… с двумя-тремя небольшими отступлениями.

— Этих отступлений я и боюсь. Ладно. Но у меня есть условие. Ты знаешь, что я фанат цирка и состою в фэн-клубе Америки. Короче говоря, я хотел бы поучаствовать в вечернем представлении.

— Хорошо. Я поговорю с Конрадом, нашим режиссером. Как ты держишься на лошади?

— Лучше любого наездника! — хвастливо ответил Вуди.

— Я скажу ребятам, чтобы были поаккуратнее с тобой.

Мара решила про себя, что Вуди остался очень доволен.

После того как Вуди покинул их, сославшись на важную встречу, Мара внимательно посмотрела на Джоко. Его ложь была похожа на легенды цыганских женщин — бужо. Но он не был цыганом. Он был гаджо. Где же он научился лгать так правдиво?

— Ты думаешь, он поверил во всю эту историю? — спросила Мара.

— Конечно, нет. Но он напишет статью о тебе, и она будет звучать правдоподобно. Ты должна иметь индивидуальность, чем-то отличаться от остальных. Ты можешь стать лучшей воздушной гимнасткой мира, но без этой легенды ты не будешь звездой. Ведь в этом-то и смысл костюмов, специальных трюков, смертельных номеров. Это все элементы игры. Волшебство. Таинство. Люди хотят обмана, хотят чуда. В цирке должно быть все лучше, чем в жизни. В жизни все серо, скучно и грязно. В цирк люди приходят спрятаться от реальности, и мы должны помочь им в этом. Если в цирке будут происходить разумные, обыденные вещи, слишком скучные и правдивые, он потеряет свою магию. Ты должна многому научиться. Ты можешь не быть очень талантливой, но ты должна сделать что-то такое, что заставило бы всех поверить в чудо.

Его слова поразили Мару. Конечно, разве не эта магия заставляет ее замирать при первом же появлении клоуна на арене? Разве не чувствует она себя каждый день так, будто все сегодня впервые? И не это ли волшебство так манило ее всю жизнь, с самого детства?

Неожиданно для себя самой она рассказала Джоко о том, как в семь лет убежала из табора и попала в цирк.

— Владельца цирка звали Арни, толстую женщину — мисс Таня, а женщину на трапеции, кажется, Долли или что-то в этом роде.

— Это мог быть цирк Арни Маличи. Тогда воздушной гимнасткой была Глория Гибсон, она работала там много лет.

— Она до сих пор работает?

— Господи, конечно нет! Ей сейчас уж, наверное, далеко за сорок.

— А ты знаешь, где она сейчас?

Джоко вынул бумажник, достал несколько банкнот и положил на серебряный поднос.

— Ты поверишь, если я скажу, что она влюбилась в заморского принца, вышла замуж и живет в его замке в Испании?

— Нет. Почему ты так говоришь?

— Я обижен твоей подозрительностью. Знаешь, ведь есть ложь, которая помогает жить.

— Мне кажется, в тебе течет цыганская кровь, — задумчиво произнесла Мара.

— Не исключено, что кто-нибудь из моих предков по женской линии сходил с ума по цыгану. Я — продукт девяти поколений английского дворянства. Но никто в цирке не поверит в то, что я английский лорд, так же как и в то, что ты цыганская принцесса. Но в этом-то вся и прелесть! Объяснения насчет того, что ты не настоящая цыганская принцесса, пойдут на пользу твоей популярности, когда ты станешь звездой. Ты будешь говорить, что все было выдумано журналистами, а на самом деле ты из знатной итальянской семьи. Это привлечет к тебе огромное внимание, как, например, скандал прославил Фэтти Арбакл.

— Кто это? — спросила Мара и была обижена его неудержимым смехом.

Джоко вытер слезы, выступившие на глазах, и сказал:

— Прости. Но только не вздумай меняться со временем! Кто еще сможет меня так рассмешить? Ну, нам пора возвращаться. Мистер Сэм будет малость удивлен.

Не понимая, чем именно будет удивлен мистер Сэм, Мара, однако, была слишком раздражена, чтобы опять что-то спрашивать. Одну вещь она тем не менее усвоила очень прочно: быть гаджо оказалось намного труднее, чем она думала. Иногда они словно разговаривали на каком-то другом языке, который она никак не могла воспринять. Одни и те же слова имели совершенно разный смысл. Может, эти люди и думают по-разному? Правила поведения менялись в зависимости от того, с кем Мара общалась. Как же ей научиться наконец понимать их?

— Поскольку ты вечно не знаешь, который час, я решил преподнести тебе скромный подарок, — произнес Джоко интригующим тоном и положил перед ней бархатную коробочку. Мара осторожно открыла ее, будто боясь, что оттуда что-нибудь выпрыгнет. Когда же она увидела внутри золотые часики, она издала возглас восторга.

— Но я не умею определять время!

— Я научу тебя. Мог ли я представить, когда учил латинские глаголы, что мне придется объяснять цыганской девушке, как определять время? Сколько тебе лет, Мара? Но я хочу услышать на этот раз правду.

— Семнадцать… ну, мне будет семнадцать.

— Шестнадцать, значит… Я думал, больше. Если кто-нибудь спросит, намекни, что тебе уже далеко за восемнадцать. Тебе же нетрудно это сделать?

Мара вспылила:

— Джоко, ты очень хороший друг, очень много для меня делаешь, но мне не нравится, когда надо мной смеются!

— Я снова прошу прощения. Это одно из моих дурных качеств: унижать людей перед тем, как они могут унизить меня. Я обещаю тебе больше не делать этого. По рукам?

— По рукам, — произнесла Мара, хотя понятия не имела, что означают эти слова.

— Итак, мы снова друзья. — Он посмотрел на свои часы. — Нам действительно пора. Когда будешь выходить, не оглядывайся. Это плохая примета.

Хотя его предостережение не имело для нее никакого смысла, она все же решила последовать совету Джоко. Мара убрала часы в сумочку, восхищенная камешками, обрамлявшими циферблат. Конечно, это были не настоящие бриллианты, но для нее это не имело никакого значения.

— Я навсегда сохраню эти часы, — сказала она Джоко.

— Ну, это не последний подарок, который ты получаешь от мужчины, — ответил Джоко, и в его голосе ей послышалась грусть.

Мара чмокнула его в щечку.

— Но этот будет моим самым любимым!

Через три дня Мара рассказала Кланки о своем контракте. Хотя другие девушки не могли их слышать, Мара испытывала чувство беспокойства. Но в конце концов, об этом ведь все равно все узнают, когда они приедут в Сент-Луис и она выступит с сольным номером. К тому же ей очень хотелось, чтобы первой об этом узнала Кланки.

Кланки радостно захлопала в ладоши и расцеловала Мару.

— Я догадывалась об этом, — сказала она. — Я видела, как вы с Джоко шли к Голубому фургону, и поняла, что мистер Сэм предложил тебе сольный номер. Я ждала, когда ты мне об этом скажешь, но сегодня решила сама спросить. Но тут этот случай с Лео Муэллером — и у меня все вылетело из головы!

— А что с ним случилось? — резко спросила Мара.

— Ты разве не слышала? Об этом весь цирк говорит. Еще говорят, что мистера Сэма хватил удар — ведь Лео ведущий артист.

— Что с Лео? — перебила ее Мара.

— Его взяли полицейские во время обеда в одном из городских ресторанов. Кто-то позвонил в полицию и настучал на него. У него в карманах обнаружили гашиш. Я слышала, что трем полицейским пришлось звать подмогу, чтобы надеть на него наручники. Он кричал, что кто-то из наших заложил его. Никто в это, конечно, не верит, за исключением Даниэль Дюбуа. Безусловно, никто Лео не любил, но чтобы донести на него?

«Джоко мог», — подумала Мара. Джоко, у которого был на него зуб и который мыслил как цыган. Не потому ли он был так спокоен, когда она рассказала об угрозах Лео?

Она помотала головой, отгоняя подозрения. Джоко не мог так поступить. Нет, это дело не Джоко и не ее. Надо выбросить все это из головы.

Мара начала наносить грим. Взглянув на себя в зеркало, она обнаружила, что улыбается. Она почувствовала себя свободной от страха — впервые с тех пор, как познакомилась с Лео.

14

Незадолго до дебюта Мары в Сент-Луисе Джоко дал ей медный браслет и сказал, чтобы она надела его на левое запястье и выступала с ним.

— Пусть публика думает, что он скрывает шрам от веревки. Трюк заключается в том, чтобы зрители поняли, как сложно дается тебе кажущаяся легкость.

— Но он будет натирать, — возразила Мара.

— Когда я падаю на задницу, мне тоже больно. Ты видела, сколько раз канатоходцы срываются с каната, чтобы, стиснув зубы, снова и снова взбираться на него? Все это и зовется цирком! Как публика узнает, что номер чрезвычайно сложен, если ты будешь исполнять его с легкостью? Я получаю побои при каждом своем выходе на арену. Печально! Маленького клоуна колошматят здоровенные детины. Но я все равно продолжаю выходить на арену. Это — цирк. Если ты убедишь публику, что бланши причиняют тебе боль и ты страдаешь, она простит тебе то, что у других гимнасток номера сложнее, моя дорогая.

Слова Джоко заставили Мару задуматься. Мару не надо было убеждать, что она во многом уступает другим гимнасткам. Но, может быть, она все-таки способна показать публике кое-что стоящее?

На следующее утро в столовой Мара попросила у Куки, толстого циркового повара, кусочек сырой печенки. На его лице не отразилось ни капельки удивления, и Мара подумала, что после стольких лет, проведенных в цирке, он уже ничему не удивляется.

Она переоделась в белый атласный костюм для выступления, загримировалась и, убедившись, что никто не обращает на нее внимания, осторожно достала кусочек печенки и засунула его под браслет.

— Ты потрясающе выглядишь! — восхищенно приветствовала ее Кланки. — Старушка Мэй вложила все свое умение в твой костюм.

Мара выглядела в нем повзрослевшей. Когда она в первый раз примеряла его, то была поражена своим сходством с той самой первой гимнасткой, которая вселила в ее душу мечту о цирке. Еще секунда — и из ее глаз брызнули слезы, Маре даже пришлось отвернуться от костюмерши, чтобы та не поняла их превратно.

— Спасибо тебе за все, Кланки, — произнесла Мара. Эти слова она выговорила как-то нескладно — она ведь не привыкла кого-то благодарить. — Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — только скажи…

— У меня есть все, — весело ответила Кланки. — Мы с Джонни встречаемся сегодня после вечернего представления. Он хочет что-то сказать мне. Говорит, что очень важное. — Она неожиданно обняла Мару и прошептала ей на ухо: — Я думаю, он подарит мне кольцо. Господи, как же я счастлива, Мара!

Мара с сомнением посмотрела на нее. Может, Джонни хочет взять Кланки с собой в цирк Лэски? Может, Джоко ошибался насчет Джонни? В конце концов, это не ее дело, она лишь надеется, что сегодня Кланки действительно получит кольцо.

Стоя за кулисами в ожидании своего выхода, Мара рассматривала публику. Несмотря на то что сегодня обещали дождь, зал был заполнен до отказа.

Сквозь звуки музыки пробивался людской гул. Маре показалось, что сегодня было шумнее обычного. На дешевых местах возникла небольшая потасовка, и несколько «мальчиков мистера Сэма», которые следили за порядком во время представлений, быстро утихомирили разбушевавшихся зрителей.

Аплодисменты, которыми было встречено появление на арене кордебалета, быстро увяли, и восторг Мары сменился беспокойством.

Джоко в смешном костюме прошелся по арене, несколько раз кувыркнулся, затем отвесил низкий поклон и бросил шляпу к ногам Мары. Интересно, этим он желал ей удачи или предупреждал, что публика настроена неблагожелательно?