Руфь Уолкер - Мара

— У меня, знаешь ли, уже есть печальный опыт работы с людьми, которые «быстро все схватывают».

Джейм почувствовал себя уязвленным:

— Постарайтесь принять решение до конца сезона. Я не собираюсь проторчать еще один год в зверинце. Кэппи прекрасно справится и без меня.

— Значит, ты уже начинаешь меня учить, как и что мне делать? Неужели ты думаешь, что быть мужем Мары — значит, иметь какие-то особые привилегии?

— Нет, сэр, конечно же нет. Но я думаю, что вполне готов к тому, чтобы заняться журналистикой и рекламой. Вы не согласны со мной?

Он ожидал, что мистер Сэм разразится сейчас очередными нелестными тирадами в его адрес, но вместо этого хозяин сказал:

— Я, честно говоря, уже давно решил взять тебя на место Джима, только все ждал, когда ты сам придешь со мной об этом поговорить. С завтрашнего дня можешь начинать у него учиться. А когда он уйдет, место, считай, твое — надеюсь, к тому времени ты уже неплохо будешь разбираться в рекламе.

Джейм не знал, что и ответить. Почему мистер Сэм так быстро согласился? Неужели только потому, что Джейм — мистер «Принцесса Мара»? Ладно, даже если это и так, пусть будет что будет. Главное, что у Джейма есть теперь шанс проявить себя…

Расставшись с мистером Сэмом на заднем дворе, он пошел между рядами палаток. Обычно Джейм не пропускал ни одного вечернего выступления Мары — он и теперь восхищался своей женой-гимнасткой не меньше, чем при их первой встрече, — но сегодня у него были дела, которые стоило уладить прежде, чем он сообщит жене о разговоре с мистером Сэмом. «И мы будем жить счастливо отныне и навсегда», — подумал он лишь с легкой тенью усмешки.

Проходя мимо палатки клоунов, Джейм услышал дикий хохот и чьи-то возмущенные крики. Клоуны очень часто зло шутили друг над другом; их розыгрыши нередко перерастали в жестокие ссоры, и тем не менее они никогда не расставались и держались вместе. Да и потом ведь Джоко правильно говорил: «Ну что за цирк без клоунов?»

Об этом и размышлял Джейм, как вдруг почувствовал, что кто-то идет за ним. Он обернулся и машинально сжал руки в кулаки. Перед ним лицом к лицу стоял темноволосый худой мужчина с до боли знакомым лицом.

— Настало время расплаты, — спокойно сказал Лео Муэллер.

В его руке блеснул нож. Мгновение — и нож прошел у Джейма между ребрами. Последнее, что Джейм увидел в этой жизни, была зловещая улыбка Лео, а последнее, о чем подумал — о своей любви к Маре:

«О Боже, как жаль, что я не скажу перед смертью Маре, как я люблю ее…»

Сегодня Мара выполняла все трюки чисто механически, не чувствуя той магической связи со зрителями, которая существовала обычно. И Принцесса была очень рада, что из-за позднего начала представления Конрад Баркер дал музыкальный сигнал к «короткому шоу». Это на языке цирка означало, что каждый артист должен сократить свое выступление на четыре минуты.

Обычно Мара не обращала внимания на подобные сигналы. Она всегда честно отрабатывала свои двадцать минут вне зависимости от погоды, времени или каких-то еще условий. Но сегодня она сократила число бланшей до двадцати пяти и лишь два раза поклонилась, спрыгнув с каната. Аплодисменты последовали, тем не менее, как всегда щедрые, только Мара вместо того, чтобы насладиться ими, кивнула Лобо: «Уноси меня с арены».

Лобо терпеливо поджидал ее у костюмерной, пока она переодевалась в брюки и свитер. Из цирка доносились звуки барабана — это клоуны совершали парад-алле — заключительное торжественное шествие по арене. «Публика сегодня какая-то невеселая, — подумала Мара. — Впрочем, может, мне это только кажется?» Какая-то тоска глодала ей душу. «Наверное, я просто расстроилась оттого, что Джейм не пришел сегодня на представление, — решила она наконец. — Ну ничего, скоро я вновь его увижу — и всю тоску как рукой снимет».

Подойдя к своему спальному вагону, Мара пожелала Лобо спокойной ночи и велела ему идти отдыхать. Но он только покачал головой и не двинулся с места. Когда Мара, потеряв терпение, напомнила ему, что Джейм уже, должно быть, вернулся домой, Лобо хмуро взглянул на нее и медленно побрел куда-то в темноту.

Открыв дверь, Мара обнаружила, что в гостиной никого нет. Где же Джейм? Ведь он всегда — даже если какие-то срочные дела в зверинце мешали ему прийти на представление — поджидал ее вечером дома, чтобы они вместе могли посидеть за ужином. Они обсуждали представление, публику, номер Мары, проблемы с животными… а потом ложились в постель и занимались любовью… эта сторона их брака оставалась и по сей день неизменно прекрасной и волшебной.

Так куда же он провалился? Неужели Джоко, заверявший Мару сегодня, что ее муж даже не смотрит в сторону кокетничающих с ним женщин, на самом деле сказал ей это в качестве предупреждения?

Внезапный укол ревности пронзил сердце Мары. «Черт его подери!» — подумала она, имея в виду, конечно, не мужа, а Джоко, посеявшего в ее душу сомнение.

Нет, ничего этого не может быть! Как только Джейм вернется, она обязательно его обо всем расспросит и наверняка сразу успокоится. Мара будет с ним милой, любящей, преданной, она сделает его еще счастливее! Она знает его как никакая другая женщина на свете и никакой другой женщине она его не отдаст. Нет, конечно, она не станет выцарапывать глаза каждой блондинке, бросившей на ее мужа неосторожный взгляд, — нет, просто она будет любить. Его… О, как она будет Его Любить!

Мара переоделась в белый атласный халат, расчесала волосы и села в кресло. На столе стоял приготовленный Кланки ужин, и Маре так захотелось есть, что она решила погрызть печеньице.

Ей вдруг показалось, что в детской плачет Викки. Но звук этот больше не повторился, и Мара успокоилась. Ведь рядом с девочкой ее няня, а заботливая англичанка обижается, если хозяйка ей не доверяет. Скорее всего, Викки опять уснула. Мару всегда удивляло, что приходится испрашивать разрешение няни, прежде чем зайти к дочке. Викки у них лучезарная, послушная, и при этом крошка понятия не имеет, как ее обожают мать, отец, да и все люди в цирке.

Мара бродила по гостиной, вспоминая, как протестовал Джейм, когда она решила выкинуть всю старую мебель при переезде в спальный вагон. Он твердил ей, что ему страшно нравилась ее прежняя гостиная и он не хочет другой. Но она-то знала, как он обрадуется, когда она пригласит из Нью-Йорка хорошего дизайнера! Сама Мара не являлась большой поклонницей модерна, она считала его чересчур холодным, но Джейму нравился этот стиль, а главное, к чему стремилась Мара, — это чтобы муж чувствовал себя здесь, в ее мире, как дома.

Именно поэтому она и просила на прошлой неделе мистера Сэма придумать для Джейма какую-нибудь более интеллектуальную работу. Так почему же Джейм не примчался к ней сегодня счастливый, не рассказал, что получил место Джима Бориса?

Послышались голоса и быстрые шаги. Наверное, это Джейм, а с ним большая компания. Интересно, он поделится с женой новостью при всех или подождет, пока они останутся наедине?

Радостная Мара побежала открывать дверь. На пороге стоял мистер Сэм, черный как туча, и сердце Мары сжалось в комок от нехорошего предчувствия. Она перевела взгляд. Рядом с хозяином стояла бледная, бескровная Кланки, и у Мары остановилось сердце: они пришли сообщить ей нечто ужасное.

— Нет… — прошептала она, закрывая лицо руками, словно заслоняя себя от страшной беды.

Но вот они уже вошли в гостиную, и мистер Сэм приблизился к ней:

— Ужасное что-то, Мара… Джейм… Его больше нет. Его убил Лео Муэллер прямо у клоунской костюмерной. Двое ребят успели поймать Лео и пришили его же ножом…

Боль была настолько резкой и сильной, что Мара не могла даже заплакать.

— Лео?! — Она чувствовала, как мир переворачивается вверх ногами, и все еще не хотела в это верить. — Лео же в тюрьме!

Кланки обняла ее за плечи и проговорила плачущим голосом:

— Ему снова удалось бежать… Один мой приятель видел его месяц назад в Нью-Йорке. И он спрашивал о тебе…

— И ты мне ничего не сказала?!

Кланки нервно дергала воротничок своего платья — так, словно он душил ее:

— Мистер Сэм знал об этом, и Джейм тоже. Это он упросил меня ничего тебе не говорить. Он предупредил Лобо, чтобы тот не спускал с тебя глаз. Нам и в голову не могло прийти, что Лео может напасть на Джейма… — Она наконец разрыдалась.

Мара застыла выпрямившись. Она чего-то ждала… Так приговоренный к смерти ждет у виселицы: а вдруг… Мистер Сэм взял ее за руку.

— Он недолго мучился… вернее, не мучился совсем. Все ведь произошло мгновенно.

И тут Мара заметила, что по щекам старика струятся слезы и скапливаются в уголках рта. И она наконец поверила.

Все сделалось вдруг чужим и непонятным. Яркие цвета в гостиной мгновенно померкли, сменившись серыми и тусклыми. Мара хотела было попросить Кланки не кричать так ужасно, чтобы не разбудить малышку, но внезапно поняла, что этот страшный крик вырывается из ее собственных уст.

Как бы страшна и опасна ни была жизнь, время всегда приходило на помощь Маре, отодвигая в прошлое тяжелые минуты, принося новые приключения, новые победы… и новые печали. Но она всегда воспринимала это как должное, как «колесо судьбы жестокой». Она уверенно плыла против волн, убежденная, что время на ее стороне, что впереди ее ждет то, к чему стоит стремиться, — слава, счастье, любовь лучшего на свете мужчины…

А теперь разом все кончилось. Вернее, Мара поняла вдруг, что по своему невежеству не замечала, что время может быть и заклятым врагом, что каждая минута, каждая секунда могут стать медленным ядом, постепенно отравляющим душу и все вокруг и мучающим ее бесконечными вопросами:

«Неужели это моя вина?»

«Могла ли я это предупредить?»

«Почему это случилось с Джеймом, а не со мной?»

«Почему я не почувствовала, что Джейм в опасности, и не спасла его?»

Однако самым страшным было то, что Мара понимала: она предчувствовала что-то нехорошее, но не смогла правильно истолковать свои ощущения… отмахивалась от них.

В первые несколько дней от боли ее еще защищал шок. Небо заволокли серые тучи, и слава Богу: солнечный свет лишний раз напомнил бы Маре, как много она потеряла. Глядя на себя в зеркало, Мара видела тусклые глаза, впалые щеки, бледный рот… но ей было все равно. Да, впервые за всю жизнь Маре было безразлично, как она выглядит.

Люди приходили и уходили — мистер Сэм, Джоко, Кланки, доктор Макколл, артисты, повар, рабочие. Они старались поддержать ее, говорили слова, которые им самим казались утешительными, но Мара точно не слышала их. «Время лечит раны», — твердили они, и эта мысль на короткий миг выводила Мару из апатии, причиняя ей дикую боль.

Позднее она поняла, что все ее друзья, особенно Кланки, были в эти страшные дни очень внимательны к ней, но тогда она не чувствовала ничего… Как Джейм, ее Джейм, самый милый, самый прекрасный, самый веселый, самый живой из мужчин, мог умереть? Как могло случиться, что он лежит теперь на кладбище в склепе семьи Сен-Клеров в холодном Бостоне? «Нет, это неправда! — думала Мара. — Это, должно быть, ночной кошмар, еще немного — и я проснусь и вновь увижу его любящие глаза и добрую улыбку.»

В те серые дни она переложила все хлопоты на плечи Кланки. Та заботилась о домашних делах, она же устроила так, чтобы тело Джейма перевезли в Бостон. Сразу после смерти сына Эрл Сен-Клер написал невестке письмо, в котором предлагал похоронить Джейма в Бостоне. Маре было все равно. Какая разница, будет ли ее возлюбленный лежать в одинокой могиле в Южной Каролине или в семейном склепе в Бостоне? Он умер, и ничто его уже не вернет. Сколько бы она ни прочитала молитв, сколько бы ни пролила слез — его больше нет. А так по крайней мере его мать будет приносить цветы на могилу сына. Даже этого Мара сделать для него не сможет.

Осознав это, она вдруг изо всей силы сжала руками виски. Целыми днями она сидела и думала о смерти Джейма: почему она не сделала того, почему не сделала этого… Она просыпалась с мыслью о нем, а засыпая, вновь видела его во сне. Но не ночные кошмары мучили ее — кошмары пережить было бы, пожалуй, легче — она видела его во сне живым и здоровым! Он смеялся, целовал ее, занимался с нею любовью, рассказывал о своих мальчишеских проказах…

Просыпаться было безумно больно, и поэтому Мара старалась не спать вообще. Она засиживалась до утра, слушая гудок далекого поезда и перестук колес, которые отколачивали развеселую песенку, еще сильнее напоминавшую Маре о том, что она потеряла.

Ребенок не стал для нее утешением, хотя Викки была единственным живым напоминанием о Джейме. Маре слишком больно было смотреть на дочку, глядевшую на нее синими глазами Джейма и улыбавшуюся его веселой улыбкой. Мара старалась как можно реже видеть Викки, полностью перепоручив ее заботам няни.