Она обошла полупрофессиональные группы на окраине Бродвея, включая два коммунистических предприятия и маленькую труппу, которая делала шоу для церквей и клубов Кивани. Она отвечала на каждое объявление о наборе актрис, какое видела; она прислушивалась к каждому упоминанию о постановках, доходившему до ее ушей в аптеке, однако не подающему никаких надежд. Через пару месяцев стало ясно, что она может получить театральную работу, которую она хотела, но определенного рода. Существовали радиогруппы и экспериментальные театральные группы, университетские группы и группы в храмах, благотворительные группы и образовательные группы; почти бесконечное количество групп, совершенно разных по происхождению и абсолютно сходных по двум характеристикам: готовности использовать актрис и нерасположенности платить им.

В любое место, где актриса должна была зарабатывать деньги, Марджори не пускали, как будто она была черной.

Только тот факт, что это была беда всех ребят в аптеке, утешал ее. Некоторые девочки были красивыми и, по мнению Марджори, поразительно талантливыми. Очевидно, это предварительное обескураживание было частью игры. У девочек был целый набор успокаивающих рассказов. Хелен Хейес прошла сквозь годы отказа. Новая звезда новой хитовой комедии околачивалась вокруг этих самых киосков только два года назад, уже готовая вернуться домой в Небраску навсегда. Такие байки заканчивались ободряющими фразами. «Одна из нас сделает так же… На вершине всегда есть место… Для этого нужен только шанс…».

Марджори начала обращать больше внимания на разговоры в аптеке, касающиеся других способов зарабатывания денег. Некоторые из девочек содержали себя, работая билетерами в кино или продавщицами. Они старались получить место с неполным рабочим днем, чтобы быть свободными в середине дня, когда в аптеке кипела жизнь. Несколько самых красивых девочек и ребят работали фотомоделями. Пара девочек, как нашептывали, позировали обнаженными, или по крайней мере с обнаженной грудью, для художников и фотографов, а некоторые прибегали к демонстрации дамского белья и чулок для рекламы, что считалось ненамного лучше. Одна худощавая рыжая вызывающе согласилась работать профессиональной партнершей в дансинге. Предполагали, что высокий жалкий парень с копной пшеничных волос поддерживал свое существование сочинением порнографических опусов, хотя это казалось невероятным Марджори, потому что он был таким мягкосердечным и так походил на героев Ибсена.

Марджори наконец решила успокоить свою совесть, сделав попытку получить любую оплачиваемую работу. Она попросила истощенную блондинку из Канады, которая только что начала работать в универмаге Гормана, помочь ей в этом. Девочка была скептически настроена; Марджори, елейная и пушистая, удобно устроившаяся со своими родителями на Вест-Энд-авеню, вряд ли годилась в качестве исходного материала для продавщицы. Но Марджори убедила ее, что она имела в виду именно эту работу. Девочка привела ее в отдел кадров, и Марджори быстро зачислили в рабочий класс с компостерной карточкой.

Ее определили в секцию женского нижнего белья, на место девушки, у которой была свинка. В течение первого часа первого дня в универмаге Марджори ее работа действительно нравилась. Была какая-то волнующая новизна в том, чтобы свободно стоять в черном платье продавщицы на одной стороне прилавка, в то время как женщины в шляпах и пальто, выглядевшие озабоченными и придирчивыми, шумно толпились с другой его стороны. Было весело давать сдачу, радостно чирикать о ночных сорочках и панталонах покупателям, ползать и искать между груды коробок, заполнять продажные бланки острым свежепахнущим карандашом. Фактически она была Кэтрин Хэпберн, играющей продавщицу в первой части веселой комедии. Беда была в том, что молодой миллионер, исполняемый Гарри Купером, не показывался. Вместо него прилипчивая нарумяненная женщина в старой беличьей шубе потеряла терпение из-за невнимания Марджори и начала громко выкрикивать оскорбления в ее адрес, а Марджори сердито ответила. Женщина позвала заведующего секцией, и мистер Мередит спустился с улыбкой на устах и блеском в глазах. Марджори получила резкий шипящий выговор. Мистер Мередит извинился перед ведьмой, а Марджори дулась на другом конце прилавка, чувствуя, что ее презирают.

Довольно для Кэтрин Хэпберн. После этого весь первый день и все последующие, проведенные в универмаге, работа не представляла для нее ничего, кроме изнуряющего труда под остановившимися часами. Изо дня в день он вызывал у нее боль в спине и ногах, раздражение и растущую ненависть к женщинам.

Заведующий секцией мистер Мередит начал задерживать ее после работы, чтобы показать ей поражающие запасы нижнего белья. Он был высоким усатым мужчиной около 50 лет со зловонным дыханием, тщетно скрываемым мятными леденцами, и постоянной фальшивой улыбкой. Марджори казалось подозрительным ходить и рыться в кучах кружевного дамского белья с мистером Мередитом, смотреть, как он перебирал бюстгальтеры и комбинации, слушать его рассказы о них. Но она смирилась с этим. Вознаграждением за весь тяжкий труд были двенадцать долларов в конце недели. Ее отец давал ей половину этого каждое воскресенье просто за то, что она была его дочерью. Но она приносила конверт с зарплатой домой с большой гордостью.

Мистер и миссис Моргенштерн, однако, разочарованно относились к новой идее их дочери. Отец казался опечаленным.

— Неужели моя дочь, — говорил он, — должна работать продавщицей нижнего белья? Неужели дома так плохи дела?

Миссис Моргенштерн утверждала, что глупо со стороны Марджори работать в универмаге, когда она могла бы заработать больше денег с меньшими усилиями в офисе своего отца. Марджори не могла как следует объяснить родителям, что «Арнольд Импортинг Компани» казалась ей черной ямой, которая поглотит ее навсегда, как только она упадет в нее.

Она говорила:

— Я думала, вы хотите, чтобы я была полезной, зарабатывая себе на жизнь…

— Ты не знаешь, что с тобой происходит, — отвечала мать. — Ты делаешь все задом наперед. Ты стенографистка. Папе нужна еще одна девушка на это место. Двадцать долларов в неделю. А так ты работаешь, как лошадь, за двенадцать долларов в неделю за прилавком у Гормана.

— Неужели ты не понимаешь, что работа на папу не будет считаться, не будет ничего значить? — сердито удивлялась Марджори.

Миссис Моргенштерн закатывала глаза к потолку.

— Если бы я закончила колледж, я бы поддержала тебя. Когда я училась в школе, двадцать было на восемь больше, чем двенадцать.

Стоило больших усилий заставлять себя услышать будильник и идти в универмаг, а поскольку добродетель Марджори оставалась непризнанной, ее положение становилось еще тяжелее. В следующий понедельник она пришла уже раздраженной от спора с матерью за завтраком. В этом споре она в конце концов дошла до восклицания, что стать стенографисткой в фирме отца означало судьбу, которой она больше всего боялась. Мистер Мередит, имевший обыкновение, сверкая своей фальшивой улыбкой, набрасываться на Марджори за столбами и углами, особенно когда она была груба с каким-нибудь невыносимым покупателем, выбрал это утро, чтобы сделать ей чрезвычайное количество выговоров. Кроме того, девушка, которая болела свинкой, вернулась на работу и проявила ревность, страх и ненависть по отношению к Марджори. Она посмеивалась над ее ошибками, сердито ворчала, когда та опиралась о прилавок, чтобы отдохнуть, и постоянно скулила и хныкала, что кто-то перепутал весь товар и теперь в нем невозможно навести порядок. Девушку звали Виолой. Она была толстой, несимпатичной, короткая верхняя губа ее приподнималась над двумя большими передними зубами.

Обед в кафетерии для продавцов — жирные фрикадельки и спагетти — был не по вкусу Марджори, которая плохо себя чувствовала. После обеда мистер Мередит почему-то изменил своей обычной манере и стал ходить вокруг Марджори, любезничая. Он заговорил с ней о своих занятиях йогой, порекомендовал пару книг и намекнул, что, может быть, она захочет пойти с ним на занятия его группы. Он все говорил и говорил без умолку, подавляя Марджори зловонным дыханием и запахом мяты. Голова у нее разболелась так, как будто в нее вонзили томагавк. Рядом за прилавком толстушка Виола смотрела все свирепее и свирепее; наконец она подошла и разразилась злыми слезами. Она жаловалась мистеру Мередиту на беспорядок в товарах, который наделала Марджори. Разговор их происходил за углом прилавка. Это был последний раз, когда Марджори видела их обоих. Она покинула этаж, пошла к своему шкафчику, взяла пальто и вышла на солнечный свет. С тех пор Марджори даже не делала покупок у Гормана. Но она помнила мистера Мередита и Виолу многие годы с чрезвычайной живостью, будто полжизни с ними проработала.


Моррис Шапиро сказал в тот вечер Марджори, бредя с ней домой из кино:

— Дело в том, что тебе не нужны деньги. Когда они тебе нужны, то Виолы и мистеры Мередиты сразу же становятся мелочами жизни.

— Мне нужны деньги, — не согласилась Марджори. — Очень сильно.

— Не так сильно, как они нужны тому, кому нечего есть, — сказал Морис. — И это единственный признак, который определяет хорошего продавца.

— Ну, я не побеждена. Я все же не собираюсь работать у своего отца. Должен быть какой-то другой выход.

— Мардж, ты хорошая стенографистка?

— Прекрасная машинистка. В стенографии я никогда не была сильна.

— Как бы тебе понравилась работа в больнице? В приемном отделении моей больницы есть вакансия. Я совершенно уверен, что тебя возьмут — ты респектабельна, а это важно…

Марджори взглянула на Шапиро, идущего рядом с ней в мешковатом твидовом костюме, без головного убора. Этот бледный, полный, ничем не выдающийся доктор был, конечно, не Ноэль, ни внешним видом, ни разговором. Но у него было свое обаяние. Он был мужественным, самоуверенным и добрым. Если бы Ноэль не предвосхитил Морриса такой пророческой карикатурой, сейчас дела между ними могли бы идти совсем по-другому, подумала она. Как этот злодей мог предвидеть доктора с усами по имени Шапиро?

— Это было бы очень странно — работать в том же месте, что и ты. Ты, вероятно, совсем разочаруешься через неделю.

— Я не разочаруюсь, если ты не справишься. Тебя уволят, вот и все.

Она некоторое время шла рядом с ним молча.

— Хорошо. Я готова попробовать, — сказала она.

Работа в больнице оказалась идеальной для Марджори. Она продолжалась с восьми утра до двух часов дня; не требовалось ничего, кроме печатания, подшивания бумаг и оказания помощи оператору коммутатора. Зарплата была небольшая — десять долларов в неделю, но зато время после обеда было свободным для посещения аптеки, и это казалось особенно важным.

Однако постепенно ее страсть к аптеке как-то померкла, а интерес к Моррису Шапиро увеличился. В своем белом мятом халате с короткими рукавами, натертыми до ярко-розового цвета, он был доктором по призванию, а не просто по долгу службы; и в этом было его очарование. Часто, когда заканчивалась ее работа, она обедала с ним; они сидели, пили кофе и разговаривали, и последние театральные сплетни казались не такими уж важными, их можно было спокойно отложить на завтра.

Он был по природе исследователем. В больнице, где продолжительная тяжелая работа была само собой разумеющейся, Морриса Шапиро считали почти маниакальным тружеником. Марджори стала интересовать его работа. Но ей пришлось долго дразнить его, прежде чем он поверил, что она действительно хотела о ней знать. Как только он начинал рассказывать, он говорил пространно, наполовину забывая о Марджори, его лицо оживлялось, а глаза зажигались. Было текущей практикой, объяснял он ей, в случае незаживающих переломов класть в пролом куски кости из другой части тела пациента. Моррис действовал по оригинальной методике, используя в подобных случаях кости не пациента, а других людей. Он добился поразительного успеха и надеялся в конце концов написать монографию, которая бы изменила хирургическую практику в этой области.

Марджори пристально смотрела на усталого сутулящегося молодого человека с одутловатым лицом, в помятом белом халате, забывая, что он почти лысый и вряд ли выше ее ростом.

— Я и представления не имела, что ты занимаешься чем-то таким важным.

Он пожал плечами и прикурил сигарету от еще горящей.

— Это просто тезис философии. Ты должен подумать о каком-то очевидно новом угле проблемы и разрабатывать его, вот и все. Если я напишу хорошую монографию, то смогу уладить вопрос назначения на другое место в штате. Это только часть игры.

Он никогда бы не признал, что делал что-либо, кроме маневрирования, ради продвижения по службе. Она привыкла к этой позе и не пыталась выводить его на чистую воду, поскольку восхищалась его скрытой страстью к своей работе.