Она не была уверена, что увидела именно Ноэля, когда в первый раз его заметила. На нем была новая темно-зеленая шляпа странной плоской формы. Но Марджори узнала широкое пальто из верблюжьей шерсти и сутулость плеч. Он стоял у перил на одной из нижних палуб далеко впереди. Она поспешила оказаться напротив него и замахала позади толпы. Он не видел ее. Он держал бокал в руке и разговаривал с полной женщиной в красном костюме, которая тоже пила что-то из бокала. Марджори пробралась сквозь толпу прижатых друг к другу людей к изгороди. Когда она выбилась вперед, прозвучали три пугающих свистка. Мардж замахала руками и пронзительно крикнула «Ноэль!» в мгновение наступившей тишины после третьего свистка. Он покачал головой, как будто в удивлении, улыбнулся и довольно робко помахал. Он сказал что-то женщине в красном костюме, показывая на Марджори; женщина посмотрела на нее, засмеялась и сказала что-то, заставившее Ноэля тоже рассмеяться. Он поднял свой бокал в сторону Марджори, прокричал слова, которые она не услышала, и выпил.

Мардж закричала:

— Напиши мне!

Он приставил рупором ладонь к уху.

— Напиши мне! Я говорю, напиши мне!

Люди у изгороди смотрели на Марджори и улыбались, но она забыла застенчивость.

— НАПИШИ МНЕ!

Ноэль пожал плечами, показывая, что не может ее услышать. Он разговаривал с женщиной в красном костюме, и она тоже пожимала плечами, пристально глядя на Марджори. Она была слишком далеко, чтобы Мардж могла ясно разглядеть черты ее лица; казалось, ей было около сорока и она была непривлекательной.

Марджори показала свою сумочку плоской стороной, изобразила, будто пишет на ней и запечатывает конверт, потом указала на Ноэля и себя. Он усмехнулся и сильно замотал головой. Она повторила движения с акцентом на них. Он так же настойчиво замотал головой и сделал жест, словно приставляет пистолет к своему виску. Прямо перед собой Марджори увидела, как заклепки «Мавритании» медленно скользнули влево. Возглас радости пронесся над людьми на пирсе, и длинные узкие ленты цветной бумаги посыпались с корабля на берег. Оркестр заиграл «Правь, Британия». Марджори снова изобразила, будто пишет, и с печальной улыбкой погрозила Ноэлю кулаком. Он засмеялся, снова поднял в ее сторону бокал, осушил его и бросил в расширяющееся водное пространство между пирсом и кораблем. Женщина в красном костюме откинула голову, смеясь, и похлопала его по плечу.

Марджори вынула носовой платок и махала, махала им, пока могла различить Ноэля. Ей показалось, что она видела, как его рука махнула в ответ раз или два. Вместе с остальной толпой она побежала к передней части пирса и смотрела, как буксиры тянут корабль в мутный, неспокойный Гудзон и разворачивают его. Был очень ясный солнечный день; окна домов вдоль палисадов Нью-Джерси сверкали. Вдали на реке резко выделялся серый мост Джорджа Вашингтона на фоне голубого Гудзона и дальше зеленые холмы Джерси. Ледяной ветер с реки резанул Марджори по ногам, заставляя ее дрожать в своей шубке. Она различала красную точку в одном месте корабля, которая, возможно, была той полной женщиной, но она совсем не могла различить Ноэля. Однако Марджори стояла и смотрела, пока буксиры толкали нос корабля к югу в океан, и вода начала кипеть белой пеной вокруг возвышающейся кормы. Она смотрела, как корабль плывет по реке, становясь все меньше и меньше. Она была почти последней из провожающих, которые шли с пирса.

Она вынула письмо из сумочки в такси и снова прочитала его по дороге домой. Оно было на двадцати страницах, напечатанное в аккуратной, четкой манере Ноэля через два интервала на его обычной тонкой желтой бумаге. Буква «е» была искаженной, наклоненной влево и выпирающей над печатной строкой, какой она была всегда с тех пор, как Марджори начала получать письма от Ноэля, три года назад. Она еще внимательно не прочитала письмо. Найдя его у двери в утренней почте, она сразу же догадалась по его объему, что это было, и пробежала строки на большой скорости в поисках фактов. Хотя Ноэль писал, что будет уже несколько дней в море, когда она получит письмо, Марджори сразу же просмотрела в «Таймсе» расписание морских судов, а потом рванула на пирс Кунард, где надоела служащим, пока не выяснила, что Ноэль был пассажиром третьего класса на «Мавритании».

Теперь она снова принялась читать письмо, но почувствовала себя немного разбитой, возможно, от чтения в трясущемся такси, и положила его обратно в сумку.

Она обрадовалась, что дома никого не было, когда вернулась. Разогрела кофе, который оставили на кухонной плите, и его запах напомнил ей, что она очень голодна. Это удивило Марджори. Она не думала, что захочет есть после такого удара. Возможно, это было потому, что удар, жестокий и болезненный, был не совсем неожиданным. Во всяком случае, она ощущала сильный голод. Она съела булочку с маслом и толстым куском сыра; потом налила еще кофе и съела булочку и еще сыра. В эти дни она ела, что хотела и сколько хотела. Одной из наград за ее трудности (небольшой наградой, конечно же) стало то, что ей больше не надо было заботиться о диетах. За год ее связи с Ноэлем она стала очень по-модному худой. Ее талия была не больше двух пядей в обхвате, и бедра никогда раньше не были стройнее.

Она пошла в свою комнату, почувствовав себя значительно лучше после еды; села за туалетный столик и долго смотрела в круглое зеркало на свою подругу — Марджори Моргенштерн. Было удивительно то, что она совсем не ощущала горечи. Но это спокойствие не особенно утешало ее. После двадцати двух Марджори узнала кое-что о том, как она реагировала на потрясения. Тяжелое время было впереди. Оно могло и не начаться еще пару дней, но она знала, что, когда оно наступит, это будет очень страшно.

Так, подумала она, созерцая свое отражение в зеркале, Ноэль наконец бросил ее, и на этот раз, кажется, окончательно. Письмо на двадцати страницах едва ли могло что-то прояснить. И с характерным упрямством он бросил ее тогда, когда она была наиболее привлекательна, когда в первый раз ее карьера позволяла на что-то надеяться, когда она отдала ему все, что только могла, и когда он любил ее так, как никогда — хотя упорно отказывался признать это.

Это было не тщеславие — считать, что она выглядит лучше, чем когда-либо. Хотя усталость и коснулась ее рта и глаз, зеркало показывало Марджори молодую женщину, которую нельзя было назвать иначе, как красавицей. Недавно она немного поработала в качестве модели. Но из-за среднего роста она не могла бы достичь здесь многого. Она не соответствовала стереотипу манекенщиц: ее щеки не были впалыми, глаза не сверкали, и она совсем не была костлявой. Но у Марджори был хороший овал лица, плотная гладкая кожа, густые темно-каштановые волосы и изящно округлая стройная фигура. Ее наилучшей чертой оставались большие глаза, голубые и очень живые, с оттенком таинственности (это было новым), и юмора. Она догадывалась, основным изменением в ее внешности за последний год было то, что она выглядела, как женщина, а не как девушка. Покоряющая женственность светилась в ней. Марджори знала о ней по ее влиянию. Мужчины никогда еще так сильно не ухаживали за ней, как в этом году, когда ею обладал Ноэль, и она была совершенно не в состоянии обращать на них внимание. Это изменение в ней возникло не из-за счастливого замужества, размышляла Марджори, а из-за незаконной связи, которая только что разорвалась. Когда замужество не делает девушку самодовольной и неряшливой, как Розалинду Бойхэм, или нервозной и искусственно веселой, как Машу Михельсон, в ней может появиться такая мягкая очаровательная перемена. Марджори видела, как при этом уродливые девицы превращаются в приятных женщин, а привлекательные девушки — в сногсшибательных. Вот она — привлекательная, как немногие, двадцати двух лет — и в урне для мусора.

Но жизнь продолжалась даже для женщин с разбитым сердцем и упавших духом. Она взглянула на часы, устало прошла к телефону и набрала номер.

— Алло? Лен здесь? Это Марджори Морнингстар… Нет, нет, не беспокойте его, Майк. Просто передайте ему сообщение, когда будет перерыв в репетиции, хорошо? Передайте, что я извиняюсь, я опаздываю, кое-что вышло… Нет, все хорошо, я буду через полчаса. Они уже дошли до моей сцены?.. Ну хорошо. До свидания.

Она быстро переоделась в темное шерстяное коричневое платье, которое надевала на репетиции из-за промозглых сквозняков за кулисами в Лицее. Марджори хорошо продвинулась за последний год. У нее была настоящая роль в настоящей бродвейской пьесе, и все в труппе знали ее как Марджори Морнингстар.

Она открыла сумочку, чтобы положить новую пачку сигарет; а там было письмо, объемистое и гнетущее. Марджори не особенно хотела тащить печальный документ с собой на репетицию, где она должна была появиться веселой и свежей. Она подумала о старой шкатулке розового дерева, которая была запрятана на недосягаемой высокой полке и запиралась. Мардж нашла ключ, взобралась на стул и сняла шкатулку, покрытую пылью. Она была так наполнена старым хламом, что бумаги вывалились, когда Марджори подняла крышку. Каждый год девушка просматривала содержимое шкатулки. Этот процесс становился все менее и менее волнующим, и она часто подумывала, что сожжет все это, а шкатулку выбросит. Однако в городской квартире сжигание бумаг было непростым делом. На кухне этого хорошо сделать было нельзя, а камина не было. И в результате старая шкатулка из розового дерева наполнялась все больше и больше год за годом. Беличий инстинкт заставлял Марджори вспоминать о ней каждый раз, когда у нее появлялась бумага, которую она не хотела уничтожать сразу или которую она боялась выбросить случайно. Меры предосторожности против любопытства матери стали у Марджори в порядке вещей. Миссис Моргенштерн все еще совала нос в комнату девушки, но не находила ничего интересного даже в корзине для мусора с тех пор, как дочери исполнилось девятнадцать лет.

Марджори пришлось сложить вдвое длинное письмо, чтобы всунуть его в шкатулку, и даже тогда она едва смогла закрыть крышку. В первый раз, когда она попыталась это сделать, несколько реликвий выскочили и рассыпались по полу: последнее письмо к ней Джорджа Дробеса, потертое и пожелтевшее; безумное, пьяное, преклоняющееся письмо Уолли; пожелтевшая вырезка из газеты Хантера, содержавшая хвалебную статью Хелен Йохансен о ее выступлении в «Микадо»; очаровательные, но слишком непристойные стихи, которые нацарапал Ноэль на обложке меню, в форме акростиха на имя «Марджори Морнингстар»; ее фотография с Уолли Ронкеном, сделанная на его выпуске. Запихнув снова все бумаги в шкатулку, Марджори наконец смогла запереть ее. Она поставила шкатулку на полку и спрятала ее за коробками из-под шляп.

14. Как изящно бросить любовницу

Письмо Ноэля, вероятно, заинтересовало бы мать Марджори.

Вот оно:

«Марджори, любовь моя!

Я полон смелости во хмелю, только что вернувшись после ночной пьянки с моим старым веселым собутыльником Ферди Платтом. Но в том, что я собираюсь сказать тебе, нет ничего алкогольного. Фактически, чтобы убедиться в этом, я не отправлю письмо до утра. Мне нужно так много сказать, что я могу заснуть, прежде чем закончу. Но сомневаюсь в этом. Я никогда не чувствовал себя таким бодрым, таким владеющим собой, таким ясновидящим. Есть определенная причина в том, почему пьяные в барах всегда рано или поздно переходят на разговор об основных темах — любви, семье, смерти, политике, войне и так далее. Алкоголь сокращает размер банальностей, которые кажутся такими большими для трезвого ума. Трезвый ум — это тот же самый человек, поднявшийся на самолете, видящий лес. Слово «высоко» — это мудрый народный символ. Я надеюсь, ты понимаешь основную мысль. Я заявляю: все, что я скажу в этом письме, не только правда, но еще и намного правдивей и доходчивей (насчет нас обоих), чем все, что я когда-либо говорил раньше.

Трудно понять, с чего начать: одно так же хорошо, как и другое. Итак, давай начнем с того момента в прошлую субботу, когда ты спросила меня:

— Почему бы нам не пожениться?

Я не возражаю против того, что ты это произнесла. Добрый юмор, легкость, с которой ты это сказала и забыла об этом, и продолжала развлекаться, — все было совершенным. Фактически я был немного испуган, ты была в этом так остроумна. Я понимаю, что это было неизбежно, что ты взрослеешь со временем. Но я считаю, родители и любовники все пугаются, когда это действительно случается. Ты выбрала идеальное время, чтобы сказать это. Ты была наверху, а я внизу. Ты только что получила работу. А я только что потерял ее. Ты была на подъеме, я — в упадке. Было почти снисходительно с твоей стороны просить меня жениться на тебе. И особенно снисходительно — то, что ты не давила своим преимуществом, по крайней мере. Это был один из тех чудесных вечеров, когда мы оба были в настроении. Ты, конечно, была на седьмом небе, достигнув своей мечты о Марджори Морнингстар. А я ощущал некоторую легкость, потеряв сценарную работу на радио. Ты, должно быть, решила, что расстояние между нами наконец уменьшается, что разница в возрасте действительно сокращается, что даже наши карьеры пролегают по параллельным линиям. Ты, должно быть, подумала (нет, не подумала, женщины не думают, когда они наносят свои лучшие удары), но, в любом случае, ты, должно быть, поняла где-то глубоко в своей эндокринной системе, что СЕЙЧАС самое время, СЕЙЧАС или никогда. Итак, ты сказала это.