— Мама, сколько мы платим здесь за аренду? Восемьдесят в месяц, да?

— Восемьдесят два, а что?

— Я хочу платить свою долю. Если я сохраню эту работу, я буду платить двадцать долларов в месяц. Хорошо?

Миссис Моргенштерн уставилась на дочь, и поначалу заинтересованный ее взгляд смягчился.

— Ты так считаешь?

— Да. Это запоздало, и слишком, я знаю. Я полагаю, ты думаешь так же.

— Марджори, насколько я уловила, суть в том, что ты это хочешь делать. Я очень рада от тебя слышать такие вещи. Но мы не нуждаемся в деньгах, слава Богу, и…

— Мы определенно не нуждаемся, — вмешался отец. — Если придет когда-нибудь время, что я не смогу дать крышу над головой своему ребенку…

— Решено, — заявила Марджори. — Я плачу свою долю ренты, начиная со следующей недели. Пять долларов в неделю, двадцать в месяц. Если я сохраню работу.

— У нее душевный кризис, вот что, — сказал Сет.

— Это глупо, — произнес отец. — Что ты делаешь, Мардж, готовишься выезжать?

— Мне двадцать два, папа, вот и все.

— Пока ты незамужем, ты останешься здесь.

— Я хочу остаться.

— Хорошо. Пока все понятно.

Мать сказала:

— Мардж, это все очень хорошо, ты можешь делать это, конечно, если тебе так нравится. Но ты непрактична. Ты пользуешься только одной комнатой и ванной. Двенадцать в месяц более чем достаточно.

— Хорошо, — проговорила Марджори быстро. — Тогда я буду платить двенадцать.

Мать улыбнулась:

— Хорошо, молодец! Всегда пытайся сторговаться.

— Я думаю, что мы сторговались. Но ты называла цену, — сказала Марджори. — Я рада иметь лишние восемь долларов, поверь мне.

— Марджори, что все это значит? Почему ты выходишь на работу? — спросил отец.

— Она заново рождается, — сказал Сет. — Это феномен превращения. Мы проходили по физиологии. Результат шока от потери роли в пьесе. Нужен шок, чтобы выйти из прежнего состояния, а иначе потребуется много времени…

Марджори сморщила на него нос и сказала отцу:

— Не пора ли мне сделать что-нибудь полезное на свете? В любом случае, я хочу сохранить сколько-нибудь денег.

— Для чего? — спросила мать.

— Понятия не имею.

— На подарок Ноэлю?

— Нет. Не на подарок Ноэлю.

— На норковое пальто? — предположил Сет.

— Точно. На норковое пальто.

— Нет, не на это, — понял папа.

Миссис Моргенштерн спросила:

— Что думает Ноэль обо всем этом?

— Я не знаю.

— Она не знает, — засмеялась миссис Моргенштерн.

— Не знаю.

— Где Ноэль? Он не звонил всю неделю.

— В Париже.

После легкой всеобщей паузы Сет сказал:

— Ты обманываешь.

— Нет, не обманываю. Он в Париже. Или будет там через день-два. Он отплыл на «Мавритании» на прошлой неделе.

Миссис Моргенштерн осторожно спросила:

— Ты провожала его?

— Да.

— Почему он уехал?

— Он так захотел.

— Что он собирается делать?

— Учиться.

— Учиться? Мужчина тридцати двух лет?

— Да, учиться.

— Учиться чему?

— Философии.

Миссис Моргенштерн открыла рот, потом закрыла его, не сказав больше ни слова, переводя глаза с потолка на мужа.

Отец спросил очень мягко:

— Марджори, сколько времени он хотел пробыть там?

— Я не знаю. Несколько лет, может быть. Он собирался еще в Оксфорд.

Миссис Моргенштерн сказала:

— Марджори, пожалуйста, извини меня, но я думаю, что Ноэль Эрман немножко сумасшедший.

— Вполне может быть, что он сумасшедший, — ответила Марджори. — Не знаю. Я знакома с ним только три года. Я не имею представления о нем.

— Ты противилась? — спросил отец.

— Нет, он просто уехал, — это совершенно правильно, тебе не нужно так беспокоиться, папа. Я совершенно довольна. Я ручаюсь.

— Это другой феномен превращения, — сказал Сет. — Запоздавший. Тот большой флоп, который он написал, вызвал шок — и затем…

— Ой, замолчи, — поморщилась миссис Моргенштерн. — Я жалею, что мы вообще отправили тебя в колледж. Вздор, вздор, все или кризис, или феномен. Ты все еще нелеп до ушей. Иди поговори часик по телефону с Натали Файн.

— Кто такая Натали Файн? — спросила Марджори. — Я теряю нить.

Сет встал.

— Спасибо за напоминание, я иду звонить ей. Мардж, мама завидует. Поверь мне, Натали замечательная. Это мечта. Она напоминает мне тебя.

— Бог в помощь ей, — сказала Марджори.

— Это правда, — кивнул Сет. — Правда, она даже собирается стать актрисой, как ты. Она очень серьезно к этому относится. Она была звездой в «Переднике» в своем колледже в прошлом месяце, — показывала мне статью в школьной газете. Потрясающе.

Марджори тяжело вздохнула, взявшись за голову:

— Не «Передник», Сет. «Микадо».

— Нет, «Передник», — сказал Сет. — Не думаешь ли ты, что я не знаю разницы? Что вообще с тобой?


Намерение Марджори поступить на работу к отцу было достаточно прозаическим. Она предполагала как можно скорее скопить денег, сесть на корабль до Парижа и сразу же вернуть Ноэля обратно, чтобы он женился на ней.

Жестокое и уничтожающее, несмотря на его объем, письмо было, и это не казалось ей (у нее уже было несколько дней, чтобы обдумать все снова), — так окончательно, как он это решил. Слабость таилась в его излишней законченности. Если он так абсолютно порывал с ней, беспокоился бы он, посылая двадцать отпечатанных страниц, чтобы сказать об этом? Мужчина, который пересекал океан, чтобы освободиться от девушки, был далеко не свободен от нее — о чем бы он ни говорил в письме. Так представляла себе Марджори.

Она страшно нуждалась в друге или советчике по некоторым вопросам; она даже думала обсудить свою проблему с матерью. Время от времени миссис Моргенштерн доказывала правоту своих суждений в спорах с дочерью. Но она сделала невозможным для Марджори принимать ее советы, хотя они могли принести некоторую пользу. Девушка была уверена, что она в состоянии теперь игнорировать манеры своей матери и извлекать выгоду из ее здравого смысла. Дважды она попробовала в виде эксперимента начать разговор с ней, но потом замыкалась и замолкала. Голодная страсть, с которой мать реагировала и начинала допытываться, активизировала все старые защитные средства Марджори. Было абсолютно невозможно после этого открыть ей, что она спала с Ноэлем. Марджори знала, что мать и отец подозревают правду. Ее оправдания поздних приездов домой были малоубедительными. Но она решила позволить родителям продолжать сомневаться. Ей было легче терпеть душевное одиночество, чем дать матери услышать свою исповедь.

Что касается отца, то она чувствовала: для нее было бы легче зарезать его кухонным ножом, чем сказать ему правду.

Она рассчитывала открыться Маше Михельсон и пошла с ней вместе на ленч. Но они поели как-то быстро, разговор был беспредметным, и они провели день, вместе делая покупки.

Маша стала теперь какой-то далекой и неотзывчивой. Она болтала без умолку, как всегда, но не было и следа от прежних интимных разговоров. Как будто Марджори сказала или сделала что-то, чего Маша не могла простить ей. Она говорила только о пьесах, кино и домашней обстановке. После шестимесячного свадебного путешествия за границей и четырех месяцев во Флориде Михельсоны купили большой старый дом в Нью-Рошелл. Маша замучила Марджори болтовней об эпохальной обстановке, модернизированной кухне, изменениях планировки дома и нашествиях кроликов и кротов на цветочные грядки. Она считала предместья совершенно здоровыми, такими отвратительно здоровыми, какими всегда их описывал Ноэль. Маша стала худой, но и диета испортила, а не улучшила ее облик: кадык теперь был слишком заметен на ее горле, карие глаза выглядели запавшими, почти как у мумии, и губы казались нарисованными над зубами, словно оскаленными.

Письмо от Ноэля пришло, когда Марджори уже проработала у своего отца почти месяц. Проштампованное во Флоренции, напечатанное на желтой бумаге, оно не имело обратного адреса. «Я не хочу получить известия от тебя, дорогая, — начиналось оно. — Я просто подумал, возможно, ты хочешь узнать, что я не бросился с «Мавритании» посреди океана от страшной тоски по тебе или чего-то другого. Мне в самом деле хорошо, я коричневый, как поденщик, и не грущу, если что-то спутывает планы». Он намеревался зарегистрироваться в Сорбонне, как только прибудет (так он писал), но Париж выглядел слишком чудесно, когда он добрался туда, и он решил отложить свою учебу до осени. Он уже побывал в Швейцарии, Голландии и Норвегии, во Франции и Италии. В письме много говорилось о женщине по имени Милдред и паре Боб и Элен. Ноэль встретил их всех на корабле. Милдред возглавляла группу и, кажется, оплачивала некоторые или все их расходы. Было справедливо предположить, думала Марджори горько, что Милдред была той женщиной в красном. Мардж сначала рассердилась. Потом ей внезапно стало противно на день или два, когда она думала, что освободилась наконец от своего увлечения Ноэлем. Потом это настроение прошло, и она почувствовала себя совершенно как прежде, только более озабоченной и раздраженной.

Марджори плохо удавалось проявлять интерес к другим мужчинам. Она пыталась. Она ходила по пятам за родителями на церковные церемонии, на свадьбы, даже поехала в горный отель. Наконец наступило следующее лето. Было унизительно торговать повсюду незамужней дочерью, но во всяком случае Марджори была самой симпатичной девушкой везде, где бы ни появлялась. Ни она, ни ее мать не завидовали женщинам, которые вынуждены были сдерживать своих мужей, когда Марджори оказывалась рядом, и часто даже не могли отпустить локоть мужа ни на минуту.

В своих объездах «брачного рынка» Марджори столкнулась со многими приятными молодыми мужчинами и с парой экстраординарных интересных личностей. Но при самом большом желании она не могла проявлять к ним сердечность, не могла быть с ними оживленной, веселой и бодрой. Обычная сексуальная реакция, казалось, истощилась в ней. В Марджори появилось что-то настолько холодное, что большинство мужчин не пытались поцеловать ее. Тем, кто пытался, она уступала с покорной вялостью, и обычно все на этом заканчивалось.

Это не значило, что Марджори хранила верность или преданность Ноэлю. Она не в силах была ничего с собой поделать. Она могла бы иметь что-то наподобие любви с другим мужчиной, как ей казалось. И она уделяла время любому приемлемому парню, который этого хотел. Однако все мужчины не выдерживали сравнения с Ноэлем. Хотя ни один из них не имел своего особенного живого обаяния, у них были грустные добрые глаза или какие-то другие привлекательные черты. Но это ее не трогало — ее сознание и сердце были закрыты, запечатаны. Она была женой. Марджори давно уже не смотрела на Ноэля как на эталон мужчины. Она знала все его слабости слишком хорошо. К несчастью, она доверила ему душу и тело, и теперь он владел ею, был у нее в крови — женатый на ней или не женатый.

Как Маша убеждала ее переспать с Ноэлем, думала Марджори, как убеждала и как ошибалась! Все это было почерпнуто из книг и пьес, и только. Марджори поражалась, что в жизненном опыте Маши было такого, что могло бы заставить ее столь сильно заблуждаться насчет секса. Очень просто нести чепуху о любовнике и возможности им насладиться, чтобы потом иметь сладкие воспоминания, согревающие старые кости. Но грубая реальность показала, что связь с мужчиной ввергает тебя в шокирующее необратимое изменение, подобное ампутации. Это вовсе не погружение в бассейн, из которого человек выходит и вытирает то же самое тело теми же самыми руками. И сверхназойливые воспоминания отнюдь не грели Марджори. Они были непрекращающимися муками, которые она с удовольствием выжгла бы из мозговых извилин. Секс в лучшие моменты был потрясающим, прелестным, но даже в эти лучшие моменты он омрачался страхом и непобедимым притворством. Кроме того, этому сексу, хорошему или не такому хорошему, Марджори заплатила непомерную цену. Она чувствовала, что ее собственная индивидуальность была украдена. И это сделал Ноэль. Он был теперь ее другой большой личностью, а она лишь пустой раковиной. Инстинкт самосохранения, желание сберечь себя верно служили Ноэлю Эрману и направляли его поступки. Сейчас она поняла это. И еще. Прекращение сексуальных отношений — не конец дела вообще. Это только начало опыта сердца, который углубляется страданиями и депрессией. Этой осенью Марджори обнаружила первые седые волосы на висках — просто серебряная нить или две. Они были преждевременны; ей только двадцать три, но ее отец поседел рано, и, очевидно, она пошла в него. Открытие страшно угнетало ее и в то же время принесло ей какое-то извращенное удовольствие.