— Боже праведный, нет, — сказал Иден.

— Давайте потанцуем во что бы то ни стало. Давайте танцевать до тех пор, пока скрипка обывателя не выпадет у него из рук. Я чудесно провожу время. Надеюсь, вы тоже.

18. Игра в пинг-понг

Когда Марджори на следующее утро открыла глаза, белый солнечный свет струился косым снопом через иллюминатор. Секунда или две ушли у нее на то, чтобы вспомнить, где она находится. Корабль качало намного сильнее, чем вчера; через иллюминатор она увидела ясное голубое небо, затем несущуюся мимо бурлящую фиолетовую воду, потом снова голубое небо. Луч солнца на стене переползал то вверх, то вниз. Она лежала на подушке, щурясь от яркого света и думая о Майкле Идене. Она праздно провела несколько минут, вспоминая некоторые странные вещи, которые он говорил; потом ей показалось удивительным, что она думает о нем, а не о Ноэле. Мысли о Ноэле Эрмане во время пробуждения были ее хроническим недугом, наподобие болей в горле по утрам у некоторых людей. Было приятно освободиться от этого даже на день.

Она позвонила, чтобы принесли кофе. Стюард принес его с номером корабельной газеты и сказал ей, что часы показывают около часа дня; значит, скоро ленч. Можно было еще часок предаваться лени. Она свалила в кучу подушки и села пить кофе и читать газету. Зевая, она читала новости — Гитлер оккупировал Чехословакию, не оказавшую сопротивления. Марджори обратилась к календарю корабельных событий. Днем должен состояться турнир по настольному теннису, вечером кинофильм «Братья Маркс» и танцы в главном зале. В тот вечер она решила надеть свое лучшее вечернее платье из очаровательной черной тафты от Бергдорфа, а не беречь его к обеду в каюте капитана.

Немного спустя она почувствовала легкое головокружение и неудобство от корабельной качки. Марджори искупалась, держась мыльной рукой за перила над ванной и похихикивая в густом пару. Она поспешно оделась, напевая про себя «Влюбиться в любовь», и вышла на палубу.

Яркий солнечный свет ударил в глаза, и Марджори надела темные очки. Изумляясь снова огромным размерам корабля, она совершила утреннюю прогулку по палубе, глотая сладкий прохладный воздух. Она обогнула дальние каюты левого борта и наткнулась на Идена у теннисного стола. Майкл небрежно щелкал шариком, скачущим взад и вперед, играя с полным решимости мальчиком.

— Привет, спортсмен, — сказала она.

Он помахал ей ракеткой.

— Привет. Ленч?

— С удовольствием.

Он казался очень воодушевленным; сказал, что находится здесь с восьми — гуляет по палубам. Они прошли к его столику в большой, богато украшенной столовой. Майк огорчил стюарда тем, что отложил в сторону длинное меню и заказал салат и сандвич с томатом. Когда Марджори попросила бекон с яичницей, Иден пошутил:

— Я больше еврей, чем вы. Вы из тех, кто ест бекон.

Она засмеялась и рассказала ему, сколько времени у нее ушло на то, чтобы к этому привыкнуть. Он кивнул, его лицо было серьезным.

— Должно быть, это мощный механизм. Удивляешься, что у вас было плохо со здоровьем.

— Ну, это не слишком трудно, если однажды вы понимаете, что это всего лишь старомодный предрассудок.

— Но здесь вы не правы. Диета — это часть любой большой религии. Психологически она почти оправдана и чрезвычайно практична. Позвольте мне спросить вас, разве вы не чувствовали себя более… я не знаю… скажем, удобно, спокойно, тепло, безопасно, хорошо, когда вы следовали своим законам?

— Ну да, но меня на самом деле еще не бросало в холодный, жестокий мир, вот и все. Я вела достаточно обеспеченную жизнь.

— Религиозная дисциплина — это ничто иное, как постоянное физическое прикрытие. Вы остаетесь внутри него — и вы менее уязвимы, какие бы ужасы ни случались в вашей жизни.

— Но если вы не верите в это, как это может укрыть вас?

— Откуда вы знаете, во что верите? Девушки не думают об этом.

— Благодарю.

— Не стоит. Вот идут наши счастливые молодожены.

Джеки Мэй и его невеста сели за стол рядом с ними. У девушки было дурное настроение, а ее грим казался слишком толстым. Комик, бледный и улыбающийся, старался вовсю, чтобы позабавить ее. Иден закурил сигару и начал говорить о фрейдистской теории юмора. Он сказал, что это могло бы объяснить намеренно ребяческие ужимки комедиантов: притворно высокие голоса, похихикивания, глупые лица и тому подобное. Упоминание запретных тем комично и простительно детям, но одиозно у взрослых.

— Чистое ребячество очаровательно и забавно, — сказал Иден. — Взрослое — шокирует и оскорбляет. Комедиант символически становится ребенком, и так он обретает свободу шута.

Наблюдая за тем, как Джеки Мэй тщетно поводит бровями и отпускает шутки недовольной жене, Марджори была поражена.

— Я никогда не думала об этом, но это абсолютная правда, — сказала она.

Иден возразил:

— Ну, я не настолько уверен. Общая теория комедианта была бы намного сложнее. Фред Аллен, например, чересчур взрослый, если так, и он лучший из многих. Это похоже на остального Фрейда. Изумительные доводы проницательности, но когда вы пытаетесь сделать их всеобщей правдой, вы упираетесь в бесполезную догму.

— Не говорите мне, что вы еще один, кто попался на удочку. Это так банально в наши дни.

— Я не против Фрейда. Я не антифрейдист. Фрейд сам однажды сказал, что он не фрейдист, и наверняка, черт возьми, он таким не был. — Необычайный свет теплоты, который Марджори видела всего лишь раз или два, струился из его глаз.

— Я провел два года в институте в Вене. Я знал его.

— Вы знали Фрейда? — Она уставилась на Майкла.

— Ну, очень мало. Мне нужно было с ним познакомиться пятнадцать лет тому назад, когда я писал работу по философии; это было необходимо, если вы хотели написать что-нибудь в области анализа. Я видел его на двух семинарах… Что же в этом такого забавного? У вас такой вид, как будто вы не поверили ни одному слову.

— Я не знаю. Это похоже на то, как если бы вы сказали, что водили дружбу с Дарвином или Коперником.

Иден улыбнулся.

— Он был гений, верно. Но он не был Дарвином или Коперником, здесь вы не правы. Никто не может на самом деле полагаться на него. И это то, что делает ученого настоящей вехой. Наверняка у него есть последователи, так же, как у Сведенборга и Генри Джорджа. Секта энтузиастов. Фактически Фрейд был великим писателем, блестящим полемистом, скажем, как Ницше или Вольтер. Его труды будут жить и проливать свет вечно, подобно трудам других великих философов, но…

— Блондинка снова смотрит на вас, — сказала Марджори, наклонив голову. — Она заставляет меня стесняться.

— Я бы хотел, чтобы она свалилась за борт, — пробормотал Иден.

— Абсурд.

Иден с силой смял сигару в пепельнице.

— Вы видели сегодняшнюю газету? Чехословакия захвачена. Мне кажется, если бы я была немкой, мне бы доставило величайшее удовольствие перерезать себе горло… Очень жаль, что вы рассказали о Хильде. Я чувствую, как ее взгляд скользит по моей шее подобно пауку. Давайте, к черту, уйдем отсюда.

Они пошли назад к прогулочной палубе на теннисный турнир, в котором Майкл участвовал. Из мужчин было только шесть претендентов на кубок.

— Это закончится приблизительно через час, — сказал Иден. — Побудьте здесь и поболейте за меня.

Он легко победил своего первого противника, уверенно играя в обороне. Затем он встал рядом с Марджори и наблюдал следующий матч, который выиграл молодой немец по имени Тейлер, в зеленом клетчатом жакете; Марджори узнала в нем мужчину, который сидел в ночном клубе с молоденькой блондинкой Хильдой. В последний Момент немец повернулся к Майклу, отсалютовал своей ракеткой и поклонился.

— Господин Иден, к вашим услугам.

У него были длинные прямые светлые волосы и очень широкие плечи. Иден встал и снял пальто и галстук, немец усмехнулся.

— Необязательно, господин Иден. Вы одолеете меня без труда.

Иден проиграл первый гейм, нанося необдуманные удары и совершая ошибки, держась очень прямо и отклоняясь от мяча при сильных резких ударах. Немец, пользуясь его ошибками, холодно и методично накапливал очки. Пришла Хильда и присоединилась к перилам рядом с Марджори. Она аплодировала всем хорошим ударам Идена и, когда он проиграл, сказала Марджори:

— Он выиграл кубок на Шамплейне. Он скоро воодушевится.

Марджори не ответила.

Во втором гейме немец нанес Идену сильный удар слева, источник всех его грубых ошибок; но короткий плоский удар Идена слева попал в цель. Это был очень быстрый удар, и Тейлеру пришлось глупо усмехнуться пару раз, поскольку он проскочил мимо. Хильда крикнула:

— Это так же, как на Шамплейне, Майкл!

Марджори доставляло удовольствие рассматривать, какие короткие лодыжки были у немецкой девушки; прогулочные туфли, надетые на ней, уродовали их.

Хильда сказала Марджори:

— Он играет хорошо, да? Танцует, общается, играет в пинг-понг — как все американские мальчики, нет? Вы старые друзья?

Марджори слабо кивнула. Она почувствовала неловкость, скованность и была неспособна разговаривать с немецкой девушкой.

— Так он мне говорил. Хорошо встретиться со старым другом на корабле. Вам везет. Он приятный мужчина. Очень культурный. О, мы отлично провели время на Шамплейне!

Марджори почувствовала боль в виске — теннисный мячик отскочил от ее лица.

— Извините, Мардж! — воскликнул Иден. — Я не хотел сделать вас слепой.

Хильда засмеялась.

— Успокойся, Майк, ты проигрываешь кубок.

Быстрыми подачами Иден выиграл ряд очков. Зрители, которых было человек двадцать, столпились вокруг стола и аплодировали. Немец поднял вверх свою ракетку, улыбаясь Майклу.

— Вы воодушевляете меня.

Он снял свой ярко-зеленый жакет и развязал галстук. Зрители рассмеялись, а Иден холодно улыбнулся.

Блондинка сказала:

— О, он очарователен. Для меня, так он типичный англичанин. Я прожила в Лондоне три года, и если бы увидела его на Пиккадилли, я бы никогда не предположила, что он американец; евреев оставим в покое. Метко, Майк!

Ее замечание заставило Марджори сжаться. Она выдержала паузу и произнесла:

— Прошу прощения?

— Хм? — не поняла молоденькая блондинка.

— Вы хотели сказать, что Майк Иден — еврей?

Блондинка благосклонно улыбнулась.

— Вы его старая подруга? Вы наверняка знаете это. Пожалуйста, не думайте, будто меня это интересует, потому что я — немка. Мы не все такие, как вы себе представляете.

У Марджори возник странный непреодолимый импульс, и она сказала, тряхнув головой:

— Ну, мне интересно знать, как у вас возникло это впечатление. Мне известно, что он не еврей. Мы жили по соседству несколько лет назад. Я жила через улицу от церкви, в которую ходила его семья.

— В церковь? Его семья ходила в церковь, вы сказали?

Последовал взрыв аплодисментов, который обе девушки проигнорировали. Они смотрели друг другу прямо в лицо. Теннисный мячик щелкал и щелкал, глаза блондинки дрогнули.

— Вы не ошибаетесь?

Марджори тряхнула головой. Блондинка сверкнула глазами на Идена, а затем на Марджори.

— Я почувствовала себя смешной. Он никогда не говорил этого, я только предполагала — он страшно симпатичный. У моего отца были тяжелые времена при нацистах, и я ставлю себя иногда в глупое положение… А, посмотрите на этот удар!

Иден заманил Тейлера на одну сторону стола и ударил по мячу в другой угол. Все зааплодировали, и немец стукнул по столу ракеткой.

— Хорошо, хорошо.

Он улыбнулся Идену; его глаза покраснели, взгляд был полон решимости. Он выиграл второй гейм с близким счетом. Иден выиграл третий гейм.

Состязание продолжалось. Оба игрока вспотели, их рубашки покрылись темными пятнами. Лицо Идена стало мертвенно-серым, а его шрам — фиолетово-красным. Зрители больше не аплодировали и смотрели в молчании. Восьмым очком следующего гейма был сильный прием мяча на лету, продолжавшийся две минуты, и Иден выиграл его наконец сокрушительным боковым ударом. Немец после этого стал делать ошибки. Иден перешел к мягкому стилю игры, заманил немца на одну сторону, затем послал дразнящий крученый удар на противоположную сторону стола. Тейлер бросился туда, споткнулся о ножку стола и упал лицом вниз. Взрыв смеха со всех сторон не снизил напряжения. Тейлер встал на ноги, тоже смеясь, его лицо было темно-красным. Иден выиграл гейм, показав сумасшедшую силу.

Последний гейм был разгромным. Немец перестал стараться, стукал по мячу, отпускал шутки об отваге Идена. Иден с невозмутимым лицом забивал с треском мячи. При счете 17:3 немец сказал: