Он второй рукой подхватил ее под колени и поднял в воздух, сделав с ней на руках несколько шагов.

— Если моя королева хочет, я понесу ее на руках.

— Отпусти меня, идиот! Ты слишком много выпил, чтобы изображать из себя рыцаря… вот так-то лучше…

Задохнувшись, он опустил ее на землю.

— Ты поправилась?

— Да… Но где же «Les Amants Rieurs»?

Она задержалась у двери под резной деревянной вывеской, изображающей два смеющихся лица, девушки и юноши в беретах.

— Слушай, здесь как-то чертовски странно, — сказала она, заглядывая внутрь. — Здесь никого нет.

— Надеюсь, что никого, — произнес Ноэль. — Ни музыки, ни апашей, никаких приманок для непосвященных. Только лучшее вино и жаркое, какое только может быть в мире. Практически никто не знает этого заведения. Если здесь кто-то и сидит в темном уголке, то это вполне может быть Гертруда Стайн, или Марлен Дитрих, или герцог и герцогиня Виндзорские. Хозяин заведения платит за то, чтобы о нем не упоминали в путеводителях. Он великолепный парень. Заходи.

Это было самое скудно освещенное заведение, в котором до сих пришлось побывать Марджори; она едва видела, куда ступает. На черных стенах, укрепленные на уровне глаз, горели с полдюжины свечей, других источников света в помещении не было. По нему тянуло холодным сквозняком, поэтому пламя свечей постоянно колебалось, сами свечи оплыли с одного края. Из темноты возник официант в белом переднике, он был необычайно высок и болезненно худ, с обвисшими седыми усами. — Да это же месье Эрман, — произнес он с грустной улыбкой. — Давненько вы к нам не заглядывали, месье. Месье Бертье будет рад видеть вас, сэр, да.

Он провел их к столику у середины дальней стены и зажег на столе две свечи в закопченных ламповых стеклах.

— Я позову месье Бертье, сэр?

— Хорошо, Марсель, а пока принесите нам немного коньяку, чтобы согреться.

— Одну минуту, месье.

Когда глаза Марджори несколько привыкли к темноте, она оглядела расставленные вокруг в беспорядке столы и стулья. По углам сидели, склонившись над свечами, несколько посетителей, она насчитала еще три пары. Ноэль обратил ее внимание на стену, у которой она сидела.

— Ты видишь роспись на ней? Это работа Брийака. Он покончил с собой в девятнадцать лет. Говорят, по таланту он превосходил Пикассо. Но перебрал абсента и покончил с собой после свидания с какой-то потаскухой-официанткой.

В тусклом свете свечей на стенах Марджори едва смогла разглядеть изображенных в кубистической манере двух смеющихся любовников с выпученными зелено-желтыми глазами и зубастыми лиловыми ртами, что-то шепчущих на ухо друг другу.

— Не очень-то впечатляет.

— Совсем не впечатляет. Одним словом, сплошное извращение, — ответил Ноэль. — Разумеется, это нарочито. Талантливейший маленький негодяй, он должен был…

На его плечо опустилась рука.

— Мой друг. Мой дорогой друг.

Ноэль накрыл руку, легшую ему на плечо, своей ладонью и взглянул вверх.

— Бертье! Марджори, это месье Бертье.

Владелец заведения выглядел как обычный француз средних лет, пухлый, проницательный, ироничный, с густыми усами.

— Мадемуазель Марджори, здравствуйте, добро пожаловать. Но где же ваши друзья — мадемуазель Элен? А месье Боб? И мадам Милдред?

Пока официант ходил за коньяком, Ноэль и месье Бертье говорили между собой по-французски. Они оба вздыхали, пожимали плечами и качали головами.

— Отлично, — произнес месье Бертье, когда они выпили коньяк, оказавшийся очень хорошим. — Мадемуазель, как мне сказали, немного проголодалась? В таком случае, бифштекс, месье Ноэль?

— Два бифштекса, не правда ли, Бертье? И порцию салата для мадам, — сказал Ноэль. — И шампанского. Осталась еще хотя бы бутылка «Периньона» одиннадцатого года? Мне кажется, уже нет…

— Не осталось, месье, — ответил Бертье. Его глаза смеялись. — Но для вас, может быть, и найдем. Возможно, какая-нибудь бутылочка закатилась в угол, а мы ее и не заметили, а? — Он снова положил руку на плечо Ноэля и сказал Марджори: — Он один из настоящих людей. Теперь таких осталось не так много.

Вздыхая, он удалился.

Ноэль рассказал ей все о месье Бертье. Во время мировой войны он был летчиком. А еще он был поэтом. В то или иное время его любовницами были несколько великих французских актрис. Он был на короткой ноге с членами кабинета министров и с ведущими современными художниками.

Потом Ноэль перестал говорить и просто смотрел на нее. Смотрел прямо ей в глаза, слегка улыбаясь. Играл ее пальцами. Раскурил от свечи две сигареты и дал одну ей, даже не спросив, хочет ли она курить. И снова продолжал смотреть на нее, как будто хотел убедить себя в том, что напротив него сидит именно она. С его лица не сходила легкая улыбка.

Марджори, озадаченная этим взглядом, почувствовала легкую панику. Она почти не сомневалась в том, что должно было произойти, и не была уверена в самой себе. Спустя пять лет, пройдя долгий-долгий путь, она по-прежнему до конца не понимала Ноэля Эрмана! Напряженная от значительности момента, она почти проснулась; но ее не оставляло чувство, будто она в западне, как это было много лет назад в «Вилла Марлен» с Джорджем Дробесом, в то самое мгновение, когда он достал из кармана два кольца.

Вот и теперь рука Ноэля скользнула в карман! Ужаснувшись, она почему-то ожидала, что ей и на этот раз предстоит увидеть кольцо; но вместо него он достал конверт и протянул ей.

— Думаю, ты должна прочитать это письмо — если только сможешь сделать это при таком освещении.

На конверте был типографски набран обратный адрес компании Уолтера Томсона. Она вынула письмо, поднесла его поближе к падавшему сверху свету и, сощурившись, прочитала его. Письмо оказалось от бывшего начальника Ноэля в рекламном агентстве.

«Дорогой Ноэль.

Если вы на самом деле собираетесь вернуться, то это прекрасная новость. Мы все понимали, что вам было необходимо провести год в Париже перед тем, как надеть ярмо на шею. Если бы не наши жены и дети, то добрая половина из нас проделала бы то же, так что мы вам искренно завидуем.

Дайте мне знать, когда вы вернетесь в Штаты. Разумеется, я не могу говорить от лица фирмы. Но я думаю, что вы вполне можете вернуться к вашей прежней работе в тот самый момент, когда вы будете готовы это сделать. Мы все считаем, что, когда вы работали у нас, вы были на своем месте и отлично справлялись с работой. И если, как вы пишете, стабильное надежное будущее есть именно то, чего вы ищете, то вам здесь найдется место, да и вы просто обязаны сделать это. У вас врожденный дар рекламщика, как я всегда говорил вам, да и важные «шишки» довольны вами, что никогда не вредит. Поэтому я уверен, что мы вскоре будем иметь удовольствие вас видеть».

Она снова положила письмо в конверт и отдала его Ноэлю. Он спросил:

— И что ты обо всем этом думаешь?

— На этот раз все серьезно, не так ли?

— На этот раз серьезно. Определенно так.

Официант принес шампанское и подал его с сумрачной церемонностью. Когда он ушел, Ноэль поднял свой бокал к свету канделябра и легким круговым движением взболтнул вино.

— Что ж, это лучшее шампанское, еще оставшееся в нашей распавшейся цивилизации. Одно-единственное, как мне кажется, достойное того тоста, который я собираюсь произнести. — Он поднял бокал. — Время пришло, дорогая, оно воистину пришло. За мистера и миссис Эрман. Пусть живут долго и счастливо.

Он поднес бокал к губам. Марджори колебалась. Держа свой бокал в руке и нервно улыбаясь, она спросила:

— И кто эта счастливица, Ноэль?

Его улыбка была доверчивой и веселой. Он поставил бокал на стол, протянул руку и коснулся ее руки.

— Сказано прямо. Отлично, ты дала мне урок, что я до сих пор не могу рассчитывать на тебя, будто это само собой разумеющееся дело. Я еще не сделал предложение, не так ли? Что ж, Марджори, женщина, о которой идет речь, — именно та, в компании которой я сейчас нахожусь, единственная девушка, которую я когда-либо любил, единственная, которую я желал, единственная, которая интересна мне — ныне, присно и во веки веков. Марджори, ты выйдешь за меня замуж?

Пять лет она хотела услышать эти слова именно от этого человека. Она мечтала о них, грезила о них, молилась, чтобы услышать их, отчаивалась услышать их. Теперь, наконец, они были произнесены в темном парижском бистро, при свете двух чадящих свечей, со всей искренностью и серьезностью, на которые Ноэль Эрман был способен. Картина была полной. И теперь, ни секундой раньше, к Марджори пришла совершенная уверенность в том, каким будет ответ.

Она немного трусила. Но она мягко убрала свою руку, а необходимые слова ясно и четко пришли к ней.

— Я надеюсь на то, что ты мне поверишь, Ноэль, — я отнюдь не разыгрываю скромность. Даю тебе честное слово, я хотела услышать от тебя эти слова, это истинная правда. Но ответить тебе я могу только отрицательно, Ноэль. Я не хочу выходить за тебя замуж. Это невозможно. Прости меня…


Они возвращались к ее гостинице в такси в полном молчании. Он в расстегнутом пальто забился в угол сиденья, вытянув вперед ноги. Только один раз, с улыбкой, бывшей бледной тенью его обычной насмешливости, Ноэль выпрямился и произнес:

— У меня в голове постоянно крутится одна старая английская поговорка, может, ты ее знаешь?

Он не делал, когда мог,

Когда же сделал, то не смог.

Не зная, что ответить на это, Марджори промолчала.

Из такси он вышел первым, потом помог выбраться ей. Он держал ее за руку, глядя ей в лицо при тусклом свете лампочки над входом в гостиницу.

— Тебе надо было бы приехать неделей позже, Марджори.

— Честное слово, Ноэль, это ничего бы не изменило.

— Что ты собираешься делать завтра?

— Уезжать из Парижа.

— Как? Самолетом, поездом?

— Не знаю.

— И куда?

— Пока не решила.

— Я провожу тебя.

— Нет. Благодарю тебя, не надо.

— Я не сдаюсь, ты же знаешь меня, Марджори. Дома я снова приду к тебе.

— Не надо, Ноэль, не надо. Это все, что я могу сказать. Не надо. Спокойной ночи.

Он склонился, намереваясь поцеловать ее в губы. Она было хотела подставить ему щеку, но тут же передумала и ответила ему поцелуем. Он в упор посмотрел на нее, на его лице была написана злость. Она ответила ему столь же прямым взглядом. Правая рука его поднялась и обхватила искалеченный локоть. Злость на лице пропала. Он печально улыбнулся и кивнул головой.

— Спокойной ночи, Марджори Моргенштерн.

Потом он повернулся и сел в такси. Спокойным, но отнюдь не развязным тоном он назвал шоферу адрес.

Толстый портье дремал в кресле холла под настольной лампой. Марджори поднялась по лестнице в скрипучую клетку своего номера, разделась, забралась в высокую старомодную кровать с латунной отделкой и уснула сном ребенка.

23. Человек, который стал ее мужем

Когда Марджори наконец собралась замуж, то это произошло быстро.

И в то время она вовсе не ждала этого, не мечтала об этом. Более того, она тогда переживала новую полосу отчаяния, куда более сильную, чем все, что случалось ей переживать прежде.

И все же она никогда не жалела о том, что отказала Ноэлю. Болевший зуб был удален, и рана быстро зарастала. После своего возвращения из Европы он написал ей много красноречивых писем. Иные из них она прочитала, другие порвала, не читая. Ни на одно письмо она не ответила, и через месяц их поток иссяк.

Во время ее обратного путешествия и долгое время спустя все ее мысли были заполнены только Майклом Иденом. Она лелеяла надежду, что в один прекрасный день он вернется. Она даже пошла работать добровольцем в организацию помощи еврейским беженцам; частично из-за того, о чем Майкл ей рассказал, частично из-за тщетной надежды услышать там какие-нибудь вести о нем. Шли месяцы. Надежда таяла, но Марджори продолжала работать уже по инерции. Она большей частью выполняла просто секретарские обязанности. Порой ей удавалось найти для какой-нибудь семьи жилье или работу для одинокой девушки. И хотя эта деятельность не приносила ей удовлетворения, но, занимаясь ею, она в какой-то мере заполняла пустоту в своем сердце; да и спала она спокойно, чего не случалось долгое время из-за чувства полной бесполезности, когда она металась по Бродвею и сражалась с Ноэлем.

Однажды Марджори купила несколько фармакологических журналов и написала в несколько фирм, опубликовавших там свою рекламу, прося сообщить ей что-нибудь про Майкла Идена. В свое время он был достаточно осторожен и не назвал ей наименование компании, в которой тогда работал. Ответов она не получила и оставила подобные попытки: таких фирм были сотни. Прошло четыре или пять месяцев, Гитлер напал на Польшу, сводки с фронтов заполнили все думы и разговоры, объем работы невероятно увеличился из-за потока беженцев, и ее интерес к Майклу стал бледнеть. Она по-прежнему вспоминала его и беспокоилась о том, жив он или мертв. Но его образ стал для нее скорее образом человека, о котором она слышала или читала, а не знавала лично.