— Нет.

— Посыльный только что ездил к нему домой, пытался выломать дверь. Безрезультатно. Пойдем, я хочу показать тебе кое-что.

Он привел ее в маленькое помещение, выходившее окнами на Таймс-сквер.

— Здесь Ноэль работает, он и еще один парень. Этот стол — его. В понедельник он оставил его открытым. Сегодня утром мне нужно было порыться тут в кое-какой корреспонденции.

Один за другим он вытащил ящики стола. Они были набиты сваленной в кучу бумагой, книжками, письмами, распечатками, копиями «Голливудского репортера», служебными записками и другими бумагами. Такой же невообразимый хаос царил и внутри стола. Довершали картину несколько засохших сандвичей и пустые бутылки из-под кока-колы. Марджори молча смотрела на весь этот беспорядок.

— Я не знаю, как ему удалось это, — сказал Ротмор, — должно быть, он каждый вечер вываливал сюда свою корзину для мусора или, что более вероятно, все мусорные корзины, хотя совсем необязательно, чтобы этим занимались литературные редакторы.

— Я думала, что у него все в порядке… — нерешительно произнесла Марджори.

Ротмор посмотрел на нее сквозь толстые очки:

— Выпьем по чашечке кофе?

В маленьком французском ресторанчике, пока они расправлялись с изумительно приготовленным лососем, Ротмор поведал Марджори историю карьеры Ноэля в «Парамаунте».

Она была захвачена и вместе с тем неприятно поражена откровениями Ротмора. Нервы ее были напряжены. Нельзя сказать, что Ротмор был язвителен, но добрым назвать его было трудно. Вот и открылась обратная сторона баек мистера Эрмана. Ящики произвели на Марджори неизгладимое впечатление, и скрывать правду от самой себя стало невыносимо трудно. Если верить Ротмору, то с первого дня Ноэль показал свою лень и неуправляемость. Без малейшего повода он бунтовал, и всегда негодование его было направлено не на недостатки в собственной работе, а на весь процесс бизнеса в целом.

— Здесь тот самый случай, Мардж, когда заявляют с апломбом, что «мы должны быть уверены, что наши фильмы будут приносить прибыль». Как будто это черт знает какое открытие! Детский лепет. Если он, конечно, не коммунист, а он — не коммунист. В этом я убедился. Но будь я проклят, если знаю, чего же он добивается. Я хочу спросить: зачем все эти увертки, вся эта безалаберность? Он один из самых умных парней из тех, с кем мне приходилось иметь дело. Но своей работой он даже на клерка за двенадцать долларов в неделю не тянул. Его подход просто возмутителен. Болтает всякую ерунду о самых тривиальных вещах, держит меня за дурака, говорит, что отправил ответ на письмо или, например, что выслал набор распечаток, а сам ничего не делает. Ловишь его на месте — говорит самым невинным образом, что у него выскользнуло из головы или еще какую-нибудь чушь. Абсолютно безответственный. Вот, пожалуйста! Сегодня я обнаружил у него в столе важные письма, которые он обязан был показать мне несколько недель назад. Разве это нормально, Марджори? Это не человек, а паршивец какой-то. Надо ведь так постараться! И что теперь?

— Может, он просто не создан для бизнеса, вот и все, — печально ответила Марджори. — Ноэль ставил шоу в «Южном ветре», получалось здорово. Большинство людей творческих не выносят бизнес.

— Тогда я мог бы задать вопрос: зачем же он в таком случае получал жалованье в «Парамаунте»? Хорошо, опустим это. Мардж, когда он действительно чего-то хочет, ему нет цены. У него настоящее чутье на фильмы, деловое чутье. Но этот извращенец строит из себя высокого артиста, я полагаю, для того, чтобы довести меня до инсульта. Если нужно проанализировать основные моменты сюжета, будь то мюзикл, роман, фарс, все что угодно, — с ним никто не сравнится. Он выискивает сюжет из какого-нибудь малоизвестного журнальчика, из тех, что можно набрать сотню за дюжину долларов, и больше весь год ничего не делает. Мы ставим серьезную картину, я объясняю это, даю ему аванс. Может быть, здесь таится моя ошибка? Но я испробовал все: я был грубым, и я был дружелюбным, я пытался не давить на него, и я пытался направлять его. Дьявол! Я только хотел его исправить. Ничего не помогло. Как был он бездельником, так и остался. То губы надувает, то улыбается вовсю. Сегодня на лету все схватывает, завтра — глупее последнего идиота. То шныряет, как ящерка, то ползет, как черепаха. То прямо огнем горит, то как лед холодный. Словом, такого ужасного парня я еще не встречал. Знаешь, Марджори, я человек упрямый, и мой принцип — доводить до конца все, за что берешься. Но тут я сломался. Все я перепробовал с этим Ноэлем Эрманом.

Ротмор отхлебнул кофе, зажег сигару и, сидя и пуская дым, стал разглядывать ее исподлобья. Казалось, он ждал от нее слов в оправдание. Но сказать ей было нечего. Она лихорадочно поглощала пищу, кивая головой Ротмору, и в этом было что-то паническое. Помолчав, Ротмор спросил:

— Что же все-таки ты об этом думаешь? Ты должна знать его лучше всех.

— Сэм, для меня он полная загадка, страшная тайна. И так — с того самого дня, когда мы познакомились.

— Может, я лезу не в свои дела, но тебе не приходило в голову, что он такой из-за тебя? Женщины подчас оказывают сильное влияние на работу мужчины.

Она повернулась лицом к Ротмору:

— Это не тот случай. Даю слово.

— Тогда, может быть, от него и в самом деле толку мало, как говорил он сам? Надо сказать, он был блестящим тому подтверждением.

— Что вы думаете о его песнях, Сэм, только честно?

— О песнях?

— Это то, что действительно интересовало его.

— Вообще, трудно определить, до каких высот дошел бы он как сочинитель и до каких — как исполнитель.

— Но всем известно: он и не собирался исполнять свои песни.

Ротмор пыхнул сигарой и произнес:

— Подумай сама. Ему уже за тридцать, композитор он крепкий, но, между нами, его песням — грош цена. Ноэль ни капли не похож на этих ребят из Брилл-Билдинг: они грубые, задвинутые и могут выдать один-единственный хит, на большее не способны. Это, конечно, не касается Джонни Мерсера, Коула Портера. Ноэль не такой, иначе это давно бы вылезло наружу. Если спросишь меня, как он пишет свои песни, — отвечу: кончиками пальцев. Он все так делает. В чем причина, я не знаю. Я не психоаналитик. Может быть, он так боится сфальшивить, что и не пытается влезть глубже, и этим себя утешает. Как мой брат. Он любимчик у матери. Я пробовал его в бизнесе четыре раза, но он так и не заработал ни одного честного доллара. Зато может насвистывать все мотивы из бетховенских квартетов. Мой брат Лео. Женат так и не был. Все вертелся вокруг музыкантов из филармонии.

Ротмор повернулся к официанту за счетом.

— Еще кофе, Марджори? Скажу тебе больше — у него был хит, в той самой «Луноликой». Эти неожиданные хиты, они, скорей всего, и погубили его. Если бы он провалился с треском, со временем он бы сконцентрировался. Но твой приятель принадлежит к тому типу людей, которым никогда не удастся потерпеть полное фиаско. Слишком он талантливый.

— Я все время твердила ему, что он обязан сконцентрироваться на чем-нибудь одном, — голос Марджори задрожал, — он не показывал свою музыкальную комедию «Принцесса Джонс»?

— Нет.

— Знаешь, Сэм, мне кажется, она замечательная, в самом деле. Просто удача. Я не пытаюсь оправдывать его, но… — И она рассказала о неудаче с продюсером Когелем.

— Это театральный бизнес, чего он хотел, — пожал плечами Ротмор, — нужно быть готовым к любым ударам. Ты говоришь, хорошее шоу? Вполне возможно: у него замечательные способности. — Ротмор перевел взгляд на Марджори. — Он много говорил о тебе, позволял себе подшучивать, он чертовски самолюбив, ты знаешь; но я сильно подозреваю, что он тебя любит. Ты его надежда, если он еще на что-то надеется.

— Просто ума не приложу, что с ним случилось? Сэм, мне нужно разыскать его.

Ротмор помог ей подняться.

— Мардж, я говорил тебе, что я упрямый? Так вот, если ты возьмешь с него обещание начать снова, и он действительно начнет, я забуду об этих маленьких каникулах и приму его обратно. Но он должен дать тебе слово! Иначе… — Ротмор развел руками. — Он симпатичный молодой человек, видит Бог, но сколько же иногда нужно сил, чтобы выпрямить погнутую иголку!

Когда они вышли на улицу, Ротмор сообщил:

— Ноэль должен мне некоторую сумму, не так уж много, но он обязался вернуть ее на неделе. Если это предмет его беспокойства, скажи, чтобы он не был таким ребенком и возвращался. Мы придумаем способ, как выплатить долг: скажем, каждую неделю буду вычитать с него пять долларов.

Последнее расстроило Марджори больше всего.


Окно у Ноэля было слегка приоткрыто внизу, а жалюзи подняты — это все, что Марджори смогла разглядеть с улицы. Она позвонила. К ее удивлению, внутри сразу же послышался шум, и дверь в прихожую распахнулась. Она поднялась по слабо освещенной лестнице, полная необъяснимых предчувствий. Словно в первый раз она ступила на этот продранный голубой линолеум на ступеньках; и еще этот сладковатый запах, идущий откуда-то снизу. Каждая деталь лестницы была четко прорисована. Вдоль по стене — лепнина в старом стиле; викторианская балюстрада, довольно грязная, потухший газовый рожок вверху, а ниже — простенькая лампочка, тускло освещавшая путь. Чтобы достигнуть конца лестницы, ей потребовалось некоторое усилие, она вздрагивала при каждом шорохе. Поднявшись, Марджори оказалась перед закрытой дверью. Она позвонила.

Появилась длинная девица в голубом халатике. Выглядела она довольно мило, но стояла спиной к окну, и дать ей окончательную оценку было затруднительно.

— Ого? — удивленно протянула девица. — А я ожидала мальчика из бакалеи.

Обе девушки оценивающе посмотрели друг на друга. Из ванной доносился шум воды. Совершенно спокойным и любезным тоном Марджори спросила:

— Ноэль Эрман тут?

— А, так ты Марджори? — догадалась девица.

— Да, я Марджори.

— Ну, хорошо, заходи. Он принимает душ. Он скоро.

Комната выглядела как обычно, кровать аккуратно заправлена. И только новенький чемодан из телячьей кожи привлек внимание Марджори. Уголок был приоткрыт, и оттуда весело выглядывало нижнее белье, белое и розовое. Девица направилась к ванной. Подойдя к двери, она постучала и прокричала, перекрывая шум воды:

— Эй! Там твоя подружка Марджори пришла! — Ярко-рыжие волосы девицы были обольстительны.

Шум воды прекратился, и послышался голос Ноэля:

— Что ты говоришь?

— Пришла Марджори, — повторила девица, и наступила тишина.

Наконец Ноэль произнес:

— Угости ее кофе, я сейчас выйду, — и вода снова зашумела.

— Присаживайся, дорогая, и сними пальто. Кофе скоро сварится. Меня зовут Имоджин Норман.

Девица стояла, засунув руки в карманы, и с высоты своего роста улыбалась, глядя на Марджори, которая напряженно сидела в кресле, пальто сползло с плеч.

— Только не кидай в Ноэля чашками, когда он выйдет из ванной. Я приземлилась в Нью-Йорке, на моем счету не будет и пяти долларов, и он позволил мне припарковаться здесь. Сам он останется на пятом этаже, там у него еще приятель-художник, с бородой, какой-то там голландец, Ван с хвостиком. А в душ Ноэль спустился, потому что здесь у него все принадлежности. — Все это Имоджин произнесла с такой естественной и обескураживающей простотой, без тени смущения или вины, что тело Марджори немного расслабилось и она даже улыбнулась:

— Я рада, что ты все это рассказала мне, а то я уж собиралась на кухню за ножом. Ты замечательная!

Имоджин откинула голову и рассмеялась:

— Спасибо, но тебе нечего беспокоиться, — она окинула Марджори профессиональным взглядом, — да… У него хороший вкус. Ты очень привлекательна, Марджори.

Кофе закипел, и ответить Марджори не успела. Из-за ширмы, отделявшей маленькую кухоньку с газовой плитой, послышался голос Имоджин:

— Тебе со сливками? Сахар положить?

— Нет, черный, пожалуйста.

— А-а, ты тоже любишь настоящий кофе. — Имоджин принесла две дымящиеся чашки.

Марджори заметила, что у нее на руках колец не было.

— Ты та самая Имоджин, о которой мне рассказывал Ноэль? Та, что вышла замуж за нефтяного магната?

Губы Имоджин скривились в презрительной усмешке:

— Нефтяного магната? Отчасти. Но у нас ничего не вышло, и вот приходится искать работу.

— Извини.

— Что тут извиняться? Обычное дело. Хорошо, пока не надоест, и все такое, — весело сказала девица. Склонившись над чашкой, она сделала глоток. Глаза у нее были живые, улыбка — медленная, чарующая. «Вот одна из тех счастливиц, которые разгуливают тут и там, тело ювелирно, каждая деталька в порядке, и никаких забот, — подумала Марджори, — все равно что родиться сразу богатым». У Имоджин были восхитительные длинные ноги, бесстыдно выглядывавшие из-под халатика. Свой недостаток — большие челюсти — она умело скрывала, подвела щеки повыше, подкрасив рот чуть пониже и разметав прекрасные с золотистым отливом волосы. И все же в ее облике ощущалась какая-то шероховатость: то ли помада была чересчур уж отличного качества, то ли прическа выглядела нарочитой. Глаза Марджори остановились на чемодане с бельем.