Даже в спальне они не могут чувствовать себя в безопасности.

Беа знает, что Джек дома, потому что она несколько часов стояла на улице перед его домом в ожидании его появления. Когда же он наконец пришел, она отвернулась, сделав вид, что любуется архитектурой соседнего дома. Бессмысленная затея, потому что Джек не обратил на нее никакого внимания. Она видела, как зажегся свет в квартире и пару раз его силуэт промелькнул в окне. Ближе к полуночи свет погас. Осталась только оконная лампа в кухне. Тогда Беа вскрыла дверь в подъезд, поднялась по лестнице и при помощи отмычки открыла дверь в квартиру Джека.

И вот она стоит на пороге его мира и знает, что, если он ее обнаружит, все будет потеряно. Он. Она. Жизнь.

Лучше я выброшусь из окна, думает она, открывая одно из окон в гостиной – на всякий случай. Лучше я убью себя у него на глазах, чем буду продолжать мучиться.

С этими мыслями Беа входит в его спальню.

Джек лежит на животе, чуть согнув одну ногу и накрыв голову руками. Одеяло сползло вниз, обнажив мускулистую спину.

Беа подносит руку к его спине, не касаясь ее, чувствует тепло его кожи. Нагибается и вдыхает его аромат. Опускается на колени рядом с кроватью и кладет подбородок на край постели, чтобы лучше рассмотреть его лицо. В комнате темно, но зрение у Беа как у кошки, так что она видит все – малейшую щетинку, малейшую морщинку, малейшее подрагивание века.

Беа и Джек.

Джек и Беа.

Беа Вестин или Джек Каталин?

После недолгих раздумий Беа решила, что Каталин все же звучит лучше и что ей пойдет простое свадебное платье. Интересно, что папа скажет в свадебной речи. Он давно мечтает выдать ее замуж. Наверняка не сможет удержаться от слез. Дрожащим голосом он скажет:

– Если бы Эбба тебя сейчас видела…

Что бы сказала Эбба, если бы увидела, чем сейчас занимается ее доченька? Беа поднимается с колен и на цыпочках удаляется из спальни. Теперь очередь гостиной.

Да, что бы сказала мама? Ничего? Отвернулась бы, чтобы не видеть, как низко опустилась ее дочь?

Присев за его письменный стол, Беа в панике обводит взглядом фотографии, которыми увешаны все стены в кабинете.

На всех снимках молодая красивая женщина. Миниатюрная блондинка. На некоторых они вместе с Джеком. На одной из фотографий она запечатлена обнаженной. У нее безупречная фигура. Красотка.

Когда первый шок проходит, Беа ждет еще один. На столе незаконченное письмо, которое начинается со слов «Эвелин, любимая! Я думаю о тебе день и ночь…». И дальше в том же духе.

Беа снова и снова перечитывает письмо, складывает его и убирает в карман куртки. Туда же кладет фото обнаженной Эвелин. И выходит из квартиры.

Не самый умный поступок, думает Беа уже позже, когда у себя дома разглядывает украденное. Достав игольницу, она втыкает несколько иголок в фото Эвелин.

Умри, умри, умри.

Беа заходит в гостиную, раздевается до трусов, включает телевизор и садится на велотренажер. По каналу ТВ1000 показывают французский эротический фильм. Беа сильнее прижимается промежностью к седлу, трется об него в такт актерам, трущимся друг о друга, и рыдает, чувствуя приближение оргазма.

Беа падает на руль и заливается слезами, которые капают на дорогой паркет.

Она выключает телевизор, переодевается в спортивную одежду и еще час крутит педали в полной тишине. Ей грустно. Но ей хочется вывести из пор всю эту грязь, очиститься, возродиться к новой жизни.

Беа вспоминает, как, когда ей было лет пять или шесть, они в начале сентября купались в озере. Это было вечером, в сумерках. Шел мелкий теплый дождь. Беа притворилась, что у нее болит нога, и попросилась к папе на ручки. Папа знал, что она притворяется, но все равно прижал к себе, крепко обнял. Беа нравилось слушать, как бьется его сердце, слушать его дыхание, и как сучки трещат у него под ногами, и мамин голос в отдалении. Она шла впереди них и напевала какую-то незнакомую мелодию.

Несмотря на шоколадную оргию прошлой ночью, Роза с энтузиазмом выкладывает из сумки вкусности, принесенные Мирьей из дома. Охая и ахая от удовольствия, она расстегивает ремень на брюках, облизывает пальцы, запивает съеденное имбирным чаем, стимулирующим пищеварение, и заканчивает трапезу горстью пралине с ликером, хрустящими на зубах и наполняющими нутро сладким алкоголем.

Мирья сидит молча. Мысли ее заняты Филиппом. За завтраком он пил молоко прямо из пакета, слопал два трехэтажных бутерброда с маслом и джемом и включил рок на полную громкость, хотя Мирья и сказала, что сосед будет жаловаться.

Мирья за завтраком ничего не съела. Рассказать ему о беременности она не отважилась. Она просто сидела и смотрела, как он чешет себя под мышками, читает спортивную газету и не обращает на нее никакого внимания.

Несколько раз она порывалась начать разговор. Хотя бы из вежливости – но не смогла придумать ничего, о чем можно было бы поговорить с ним.

Я хочу покончить с этим, думала Мирья, поднимаясь из-за стола.

Хочу порвать с ним, думала она, провожая его в прихожую.

Хочу порвать с ним, думала Мирья, когда Филипп погладил ее по щеке и пожелал удачи с походом в больницу.

– Увидимся, – сказал он на прощание.

Закрыв дверь, девушка бросилась в туалет, где ее стошнило.

– Как раз то, что мне было нужно, – говорит Роза, выбрасывая бумажки в мусорную корзину. – Я ночью глаз не сомкнула. Не хочешь конфетку?

Мирья качает головой.

– Тебе нехорошо?

– Я волнуюсь за папу.

Виктор проснулся от боли в шесть утра. Он с трудом держался, чтобы не закричать. Ему дали морфин и снотворное, и он снова заснул. Теперь часы показывали двенадцать, и Роза уже начала волноваться. Когда она была ребенком, одного из ее братьев пнул верблюд. Три дня он пролежал без сознания, а потом умер.

Она берет еще одну конфетку, нет две (что, они уже закончились?), гладит Виктора по лбу.

– Он горячий.

– Потому что здесь жарко, – отвечает Мирья, которая знает историю про брата, верблюда и кому. – Не бойся, мама.

– Чем он заслужил эти страдания? – говорит Роза. – Он такой хороший человек. В этой жизни нет смысла.

Она в отчаянии.

– Ты же говорила, что во всем, что происходит, есть смысл.

– Я?

Мирья кивает.

– Не надо слушать все те глупости, которые я говорю.

Роза обмахивается газетой, жалуясь на плохой кондиционер в больнице, что напоминает ей о сломанном вентиляторе дома.

– Как я справлюсь со всем этим одна? – вздыхает она.

– София нам поможет.

– Ты меня уже достала со своей Софией.

– Она моя подруга.

– Подруга? Она же мужчина.

– Я ее люблю.

Роза смотрит на свою дочь как на помешанную.

– Любишь???

Мирья пожимает плечами.

– Люблю. Как подругу, – говорит она с показным равнодушием.

Роза пытается переварить эту новость, но это куда сложнее, чем переварить шоколадки.

– Вот оно как, – произносит она.

– Она сделала прекрасные фотки со мной, – рассказывает Мирья. – Я пошлю их в агентства. Вот увидишь – не пройдет и года, как я буду работать в Париже.

Или менять пеленки младенцу.

Но ты же решила сделать аборт? – звучит голос у нее в голове.

Да-да, отвечает второй голос, но Филипп был таким милым сегодня утром, он все, что у меня есть.

Филипп свинья. Пошли его, говорит первый голос.

Пошлю, говорит второй голос. Но он не такой уж и плохой. Он просто не уверен в себе. Может, ребенок – это как раз то, что ему нужно, чтобы повзрослеть.

И ты готова рискнуть? – спрашивает первый голос.

Заткнись, говорит второй.

– Мирья, что с тобой?

Мирья с удивлением смотрит на маму:

– Что?

– Ты разговаривала сама с собой.

– Я?

Роза кивает. У Мирьи кружится голова. Нужно что-нибудь съесть. Или подышать свежим воздухом? Пойти на прогулку? Нет, остаться здесь. Что мне делать, мама? Куда пойти?

– Я пойду пройдусь, – сообщает она, поднимаясь.

Роза кивает и смотрит, как она исчезает за дверью:

– Иди погуляй, доченька.

Из-под куртки она достает спрятанную коробку конфет, которую ей утром передала медсестра. «От семьи Йенса с пожеланиями скорейшего выздоровления», – значится на открытке.

Йенс – один из двоюродных братьев Виктора и, видимо, единственный, кому на него не наплевать. Преисполненная благодарности, Роза поедает шоколад, решив, что диету можно пока отложить.

Инстинкт ведет Мирью в родильное отделение. Медсестра останавливает и спрашивает, кого она пришла навестить. Мирья кивает и бормочет что-то про старшую сестру. У медсестры нет времени расспрашивать. Она спешит к роженице. Все остальные тоже заняты, так что Мирья может свободно разгуливать по отделению, пока ноги не приводят ее в зал с новорожденными.

Они все такие хорошенькие, что Мирье становится страшно.

Что, если она разжиреет во время беременности и потом не сможет похудеть? Тогда о карьере фотомодели можно забыть. А что, если она умрет во время родов или сойдет с ума? И тогда Филиппу придется заботиться о ребенке. Разве он сможет? Да он его случайно уронит в ручей, или малыш ему надоест, и он оставит его умирать в лесу. Что, если она все-таки родит ребенка и возненавидит его? Что, если он родится уродцем или инвалидом? Что, если она будет плохой мамой? Не справится с работой и покончит с собой от отчаяния?

Мирья разворачивается и бежит обратно в папину палату, полная решимости все рассказать маме.

Но Роза спит. Лежит на раскладушке и храпит вовсю. Рядом с ней на полу полупустая коробка от конфет. Мирье хочется ее ударить, разбудить, но она без сил опускается на стул и спрашивает Бога, почему Он не дал ее ребенка какой-нибудь несчастной бесплодной семье?

Прошло две недели с тех пор, как Монс в последний раз видел безымянную девушку. Две недели, полные непрерывного и бесплодного ожидания.

Он пьет кофе, подумывая, не взять ли еще вафлю, но в этот момент за соседний стол плюхается толстяк и набрасывается на вафлю с вареньем и сливками и мороженое с шоколадным соусом. Это настолько отвратительно, что тошнота подкатывает к горлу.

Монс думает: как можно так себя распускать? Если бы я был на его месте, то не выходил бы из дома, пока не похудею или не умру.

Когда толстяк заказывает третью вафлю у любезной официантки – настоящей профессионалки: по ее лицу невозможно сказать, что она думает, – Монс поднимается из-за стола.

Толстяк (который не мог не заметить презрительные взгляды Монса) тут же видит его кривые ноги, и на лице его появляется триумфальная улыбка. Мы с тобой, дружок, в одной лодке. Надо же, а когда сидел, выглядел совсем нормальным. Ха-ха-ха!

Монс видит его ухмылку, но что он может сделать? Как защититься от этих взглядов? Поэтому он просто медленно идет прочь, стараясь меньше прихрамывать.

Он сворачивает в переулок – отчасти потому, что там прохладнее, отчасти потому, что еще не утратил надежды случайно столкнуться с ней.

Но что он сделает, если она вдруг выйдет из подъезда и увидит его? Схватит за руку? Прижмет к стене? Страстно поцелует?

Или будет стоять в надежде, что она, как та девочка на школьной дискотеке, подойдет к нему, скажет, что он милый, и поцелует его?

Вряд ли второй вариант. Стоять и ждать – значит заранее обрекать себя на разочарование, потому что жизнь – это не кино, к которому заранее можно написать сценарий.

По дороге к метро Монс берет с себя обещание. Еще неделю он позволит себе думать о ней, но не больше.

– У меня есть время в пятницу в одиннадцать, – говорит Джек.

Он у себя в приемной, и мысли его заняты тем, кто мог проникнуть ночью в его квартиру и украсть фото Эвелин и незаконченное письмо, которое он ей писал.

– Мне подходит, – отвечает Беа, сидя за столом у себя дома и втыкая иголки в фотографию Эвелин.

– Тогда до встречи.

Он даже не спросил, что ее беспокоит на этот раз.

– До свидания.

Беа еще не решила, что придумать на этот раз. Проблемы с желудком или бессонницу? Хроническую усталость или боли в спине?

Оба кладут трубку.

На самом деле Беа решила, что пора покончить с этим наваждением. Она даст ему себя обследовать, сославшись на новое недомогание, в последний раз ощутит прикосновение его рук на своей коже и скажет, что, к сожалению, больше не может быть его пациенткой, потому что переезжает.

«Б. Каталин», – записывает Джек в журнал, швыряет ручку и слышит, как она ударяется об пол.

Кто был у него дома и рылся в его вещах?

Джек в таком бешенстве, что вынужден принять успокоительное (не вызывающее привыкания – своим здоровьем Джек рисковать не стал бы. А вот пациентам он обычно выписывает вызывающий зависимость собрил. Он и сам не знает почему. Наверное, таким образом выплескивает на них свою злость).

Черт!

Джек ударяет кулаком по столу, и ваза с цветами (которые анонимный отправитель начал присылать и в приемную тоже) подпрыгивает.

Джек вынимает красные розы из вазы и швыряет в мусорную корзину. Если это дело рук Эвелин, то почему? Или это ее так называемый бойфренд решил так над ним поиздеваться? Что за абсурдное поведение? А если это кто-то другой? Но кто? И зачем ему это надо?