– Давно.

Древняя Греция, остров Лесбос, талантливая поэтесса со свитой юных поклонниц… даже сегодня это вызвало бы скандал.

– У меня есть небольшой сборник. Хотите посмотреть?

Беа кивает, и Густаф уходит, чтобы вернуться с тонким сборником стихов и стопкой других книг из книжного собрания одного покойного профессора литературы, которое его внуки без колебаний сдали в магазин.

– Издание пятьдесят четвертого года, – объявляет он. – Смотрите, как аккуратно разрезаны страницы.

Он протягивает книгу Беа, чтобы она могла потрогать. Она проводит по неровным краям и вспоминает, что дома у бабушки и дедушки почти все книги нужно было разрезать. Так легко было вычислить, какие книги никто никогда не читал. Ей всегда было жаль писателей, чьи мысли не удостоились прочтения. Она часто плакала из-за них по ночам.

– А какой красивый шрифт, – продолжает Густаф. – Только посмотрите.

Беа смотрит. Они еще недолго обсуждают шрифт, Сапфо, литературу вообще и качественную литературу в частности, и на мгновение Беа чувствует себя счастливой.

Из окна завидев брата, идущего по направлению к ее дому, София выбегает ему навстречу.

– Симон! – кричит она. – Как я рада тебя видеть!

Она всю ночь не спала, представляя их встречу, примирение, беседу и чувство облегчения, которое за ней последует.

Они неуклюже обнимаются. Симон не знает, куда деть глаза, чтобы не видеть женскую одежду, накладную грудь и макияж. И это несмотря на то, что София ради него постаралась одеться как можно скромнее. Темные брюки, черная футболка, лифчик первого размера, туфли на низком каблуке. Даже парик надевать не стала, оставив свои естественные волосы длиной до плеч. Никаких украшений, и из косметики – только тушь.

Но на расстоянии она выглядит как мужчина.

– Так вот где ты живешь.

Симон разглядывает спартанскую обстановку квартиры, в которой живет брат. Не похоже, чтобы это помещение предназначалось для житья.

– Симпатичная квартирка, – произносит он вслух. – Тебе здесь нравится?

София кивает, ставит кофейник, достает блюдо с булочками и печеньем, которые Мирья дала ей с собой из кафе.

– Тут хорошо, – отвечает она, наливая кофе. – У меня выставка в кафе неподалеку, и газеты заинтересовались моими фотографиями.

Это ложь, но ей не хочется, чтобы он ее жалел. Наверняка он и так считает всю ее жизнь одной сплошной ошибкой.

– Поздравляю, – говорит Симон, чувствуя, как от кофе у него начинается изжога.

– Спасибо.

На этом темы для разговора заканчиваются, потому что никто не расположен вести светскую беседу, но ни у кого нет смелости произнести вслух свои мысли.

Что я вообще здесь делаю? – думает Симон, протягивая руку к булочке, хотя у него нет аппетита. Мой брат живет в сыром темном подвале, одевается как женщина, предает семью, гневит Бога, ломает себе жизнь. На что я надеюсь? Что смогу понять? Что смогу изменить? Вернуть блудного сына в семью, как в той истории из Библии?

– У меня мало времени, – говорит он. – Поезд отходит через час.

София расстроена. Почему он не взял более поздний поезд, чтобы они могли пообщаться подольше?

– Как дела у детей?

Оскар спрашивает, станет ли он тоже женщиной, когда вырастет, и Изабель все время плачет, переживая за своего чудаковатого дядю.

– Хорошо.

– А мама с папой?

В отчаянии.

Мама больше не хочет ничего о нем слышать, а папа каждый вечер ходит в церковь и молится за спасение его души. Оба охрипли от рыданий.

– Не знаю, что и сказать, Стефан…

– София!

Как пощечина.

Симон с грохотом ставит чашку на стол и в первый раз с момента встречи смотрит брату прямо в глаза.

– Помнишь, как мы строили дом в лесу? – спрашивает он.

София кивает, гадая, к чему он клонит.

– Мы сидели там и читали книги с карманными фонариками. Иногда ты читал мне вслух.

Софии всегда лучше удавалось читать по ролям, чем брату.

– Тебе всегда нравились книжки про Китти. Ты говорил, что они такие интересные. Но я уже тогда знал, что дело не в этом. – София с удивлением смотрит на него. – А в том, что тебе хотелось стать Китти.

Она кивает, поражаясь тому, что брат все понимал, но молчал, храня это в тайне, как и она все эти годы.

– Я молил Бога, чтобы Он тебя вылечил.

– Прекрати.

– Я хотел спасти тебя.

– Перестань!

– Но это безнадежно.

Симон встает. Ему хочется кого-нибудь ударить. Стефана. Или себя самого.

– Конечно безнадежно! – огрызается София. – Чего ты ждал? Что я внезапно почувствую себя мужчиной? Вернусь домой? Женюсь на женщине? Заведу детей? Буду ходить в церковь? Осуждать всех, кто отличается от других? Изгонять из них дьявола?

– Изгони его, Стефан, изгони дьявола!

Багровое лицо пастора перед ней. Выпученные глаза. Потные руки, больно сжимающие ей плечи.

А вокруг члены общины бьются в религиозном экстазе. Молятся, кричат, поют. Кто-то упал на землю и дергается в припадке эпилепсии.

София высматривает в толпе маму и папу, замечает Симона, протягивает к ним руки, но они не спешат к ней на помощь. А священник продолжает изгонять дьявола.

– Не могу, – стонет она.

– Ты должен очиститься, должен избавиться от греха, в тебя вселился дьявол… ты…

…грязное пятно, которое нужно стереть… ты заразная муха, урод, который должен умереть, чтобы возродиться нормальным человеком.

«Я нормальная, – думала София в молельном зале. – Я женщина. Я уеду отсюда и никогда больше не вернусь».

Но в тот момент это было невозможно. Она стояла на коленях на жестком полу, пытаясь выгнать из себя дьявола, и прошло много времени, прежде чем она отважилась уехать из дома и стать собой.

– Никто не желал тебе зла. Это все было ради твоей же пользы, – говорит Симон, которому больно об этом вспоминать.

София молча смотрит на него, не зная, что сказать.

– Мне нужно идти.

Он уходит, хотя на самом деле ему хочется остаться и болтать всю ночь, как они делали в детстве. Но он вынужден выбирать, с кем он. И против кого.

Чертов слабак. Они совсем промыли тебе мозги, думает София, в ярости кроша булки на блюде.

В поезде Симон так громко молится о душе Стефана, что пассажиры бросают на него любопытные взгляды, гадая, членом какой секты он является.

– Аминь.

Родители встречают его на перроне. На их немой вопрос он только качает головой. Ничего не вышло. Родители снова впадают в отчаяние. Обращают взоры к небу:

– За что, Господи, за что Ты послал нам это испытание?

Но Бог молчит, и в глубине души они знают, что нет никакого дьявола, но не хотят принимать правду, потому что не хотят, чтобы Стефан исчез, уступив место Софии, которую они совершенно не желают знать. Какой отец спокойно отреагирует на новость о том, что его сын хочет отрезать член, начать принимать гормоны – и требует, чтобы его называли только Софией и забыли о том, что он когда-то был мальчиком?

«Но разве это можно забыть? Разве можно забыть, что он был мальчиком?» – думает мама, листая старый фотоальбом, хотя запретила себе это делать.

– Все, что я прошу, – это сотворить чудо, – говорит отец, преклоняя колени перед алтарем в церкви. Он молится, пока голос его не охрипнет.

«У меня больше нет брата», – думает Симон, сидя на диване и уставившись в темный экран выключенного телевизора.

София моется в душе в полной темноте и рыдает.

Беа решительной походкой идет прочь от метро. Руки у нее засунуты в карманы, где, помимо прочего, лежит свежеукраденный кошелек, который один невнимательный парень держал в заднем кармане джинсов.

В последние дни с рабочей дисциплиной у Беа не ладилось. Ни одной большой кражи, она даже планировать не начинала, а ведь скоро отпуск подойдет к концу. Это пока квартиры и офисы пустуют, и не стоит никакого труда проникнуть туда и стащить все, что плохо лежит. Как можно упускать такую прекрасную возможность? Не то чтобы ей не на что было купить хлеб. Беа в состоянии года два-три жить, ничего не делая, и при этом ни в чем себе не отказывать.

Но бездельничать Беа не привыкла, да и кража для нее – единственный способ выплеснуть свои эмоции.

Гнев.

Ненависть.

Горе.

Тоску.

Беа сворачивает в Стуранюгатан, потом в переулок, подходит к подъезду, набирает код, взлетает по ступенькам и входит в приемную, где ее уже ждет ее обычный стул.

Закрыв глаза, она велит себе сосредоточиться на поставленной задаче.

Нелегко порвать с кем-то, кто даже не подозревал, что у них были отношения. Нелегко отказаться от мечты когда-нибудь ощутить прикосновение его тела к своему.

Что, если она в последний раз позволила себе помечтать? Что, если в будущем ее ждет бессмысленная пустота, которую она не сможет заполнить с помощью краж, списков дел, вибратора и велотренажера в сочетании с порнофильмами?

– Беа?

Белый халат подчеркивает загорелую кожу. Его фигура посто совершенна. Руки такие же, как в ее мечтах.

Беа встает. Отбросив страх, входит в кабинет, садится на стул и рассказывает заранее заготовленную историю.

Джек делает вид, что слушает, но Беа видит, что он не слышит ни слова из того, что она говорит. Несмотря на это, он просит ее лечь на кушетку. Беа подчиняется, приподнимая кофту и обнажая живот. Значит, дело снова в животе.

Джек начинает ощупывать живот пальцами, понятия не имея, какое недомогание искать и что ему делать со своей жизнью теперь, когда с Эвелин все кончено.

– Ай!

Джек опускает взгляд на свои руки и понимает, что слишком сильно надавил. Пациентка едва может дышать.

– Простите. Я плохо себя чувствую, – говорит он. – Боюсь, мне придется закрыть клинику на сегодня.

Беа поправляет кофту и садится на кушетке. Ей трудно скрыть свое разочарование. Не такой она представляла себе их последнюю встречу.

– Что-то случилось?

Конечно, ее это не касается, но ей так хочется побыть с ним немного дольше.

– Нет, я…

Джек опускается на кушетку с огромным желанием заснуть и никогда не просыпаться.

– Я просто устал, – говорит он, больше не в силах носить маску, больше не в силах быть врачом. Нет, ему больше подходит роль пациента.

Беа думает об Эвелин. Наверняка это связано с ней. Испытывает огромное желание спросить, но нельзя показывать, что она в курсе его любовных страданий.

– Хаос?

Руки Джека дрожат. Он кивает.

– Пустота?

Правая рука накрывает левую. Снова кивок.

– Такое чувство, словно весь мир – иллюзия?

Он рассказывает, что больше не чувствует землю под ногами и тех предметов, которых касается.

– Я даже кольнул себя иголкой до крови, но ничего не почувствовал, – добавляет он.

– Это пройдет, – отвечает Беа. – Я знаю. Со мной это тоже было.

– Или я сойду с ума.

– Только не ты.

– Почему?

– Потому что ты настоящий. Цельное существо.

Джек смеется. Она его совсем не знает. Никто его не знает. Даже он сам. Тот Джек, которого все знают, не существует.

– Мне, наверно, пора.

Он не выпускает ее руку.

– Ты хочешь, чтобы я осталась?

Он не отвечает. Беа не знает, что делать. И в конце концов делает то, чего ей всегда хотелось. Касается его.

Гладит по лицу, и, о чудо, он не отстраняется. Беа целует его, и он позволяет ей это. Беа не понимает, что происходит, но берет командование в свои руки, потому что мужчина, лежащий перед ней на кушетке, на это не способен. Она запирает дверь, задергивает шторы, зажигает настольную лампу и выключает верхний свет. Потом раздевается у него на глазах догола.

Джек устало наблюдает за ее действиями. Тело его реагирует, но мозг остается безучастным.

Беа раздевает его и притягивает к себе. Когда он наконец у нее внутри, девушка вынуждена укусить себя за руку, чтобы не закричать от наслаждения. После секса он плачет. Беа молча обнимает его:

– Увидимся вечером?

Джек называет ей свой домашний адрес, который Беа уже давно знает (вместе с кодом домофона, кстати).

Она одевается, помогает ему одеться, целует на прощание и выходит в приемную, где двое пациентов встречают ее – один обвиняющим взглядом (он плохо слышит и злится, что она провела у доктора больше часа), второй – насмешливым (у этого слух прекрасный).

Джек какое-то время стоит неподвижно посреди комнаты, думая, что она набросилась на него, как изголодавшийся тигренок, и что она красива своей особой красотой, но она не Эвелин.

На лестничной клетке Беа останавливается и прижимается лбом к стене. Ей кажется, она не выдержит внезапно обрушившегося на нее счастья.

Выйдя на улицу, она снова останавливается, чувствуя блаженное изнеможение. Трясет головой, смеется над собой, спрашивает себя, куда теперь идти.

Ноги несут ее на Вэстерлонггатан. Внутри все ноет после бурного секса. Беа улыбается прохожим, смело встречаясь с ними взглядом, а не отводя глаза, как она обычно делает.

Смотрите, словно говорит она им, я тоже принадлежу к живым, меня тоже любят и ждут!