– Какая у тебя шикарная прическа, – говорит он, протягивая Софии бокал.

– Спасибо, – улыбается она в ответ и подносит бокал к губам.

София с бокалом идет в другой конец клуба и присаживается за столик.

Голова чешется под париком. Грудь съехала набок. И все остальные трансвеститы в клубе намного красивее ее. Каждое их движение полно элегантности. И они излучают такую уверенность, словно весь мир принадлежит им.

– Вначале всегда тяжело.

На диван рядом с ней опускается лесбиянка, встретившая ее у входа. Она расстегивает кожаную куртку и зажигает сигарету. У нее перерыв.

– Меня зовут Анника.

Милое имя, резко контрастирующее с ее внешностью. Ей бы больше подошло Кикки, Неттан или Майсан.

– А меня – София.

– Хочешь сигарету?

София качает головой, гадая, что ей от нее нужно.

– Я всю жизнь чувствовала себя парнем, – говорит Анника, затягиваясь сигаретой, – но я никогда не хотела менять пол, а ты?

– Что?

София не привыкла к такой искренности. Она привыкла замалчивать серьезные вопросы, ходить вокруг да около, говорить эвфемизмами.

– А ты? – повторяет Анника.

Софии хочется сбежать.

– Я хочу поменять пол.

София отводит глаза. Анника кладет руку ей на колено, отчего София вздрагивает и отодвигается, думая, что не зря ее предупреждали: в клубах всем нужен только секс. Не важно, гетеросексуалы это или гомосексуалы.

Софии же хочется, чтобы ее обняли.

– Прости, – улавливает ее настроение Анника. – Я не хотела тебя напугать. Только хотела сказать, что считаю тебя очень привлекательной женщиной.

София не верит в комплименты.

– Я здесь чужая, – бормочет она. – Я не такая, как ты.

– А какая я? Какие все остальные?

На это у Софии нет ответа. И только поэтому она продолжает сидеть на диване.

– Я живу поблизости, – говорит Анника, гася сигарету. – Хочешь пойти ко мне выпить чаю? И я действительно имею в виду только чай. Здесь шумновато. Что скажешь?

София польщена. Давно никто не проявлял к ней такого внимания.

– Не знаю…

Анника берет ее за руку и тащит за собой на улицу, через площадь, в дом, в лифт, в квартиру и в кухню, где наливает ей кружку горячего чая.

– Где-то у меня были сухарики. – Анника роется в шкафу.

Она успела переодеться в джинсы, застиранную кофту и тапочки. И на носу у нее пара овальных очков, придающих ей милый и домашний вид. Теперь она совсем не похожа на охранника клуба.

Мягче, добрее, обычнее.

Как Анника.

– Давно ты в Стокгольме? – спрашивает она, выкладывая сухари на блюдо и доставая из холодильника джем.

– Пару месяцев.

София уже расслабилась.

– Потерпи немного. Скоро будет легче.

– Что будет легче?

– Все.

Они улыбаются, пьют чай с сухарями, сидят на диване в полутемной гостиной и обнимаются, пока София не говорит, что ей пора.

– Мы еще увидимся?

– Я не знаю.

– Можешь записать мой номер телефона.

– Спасибо.

Анника записывает на бумажке номер телефона и даже адрес с кодом домофона.

– Я не думаю, что я та, кто тебе нужен, – говорит София.

– Но ты же женщина.

– Не такая женщина, которая тебе нужна.

– Откуда ты знаешь, кто мне нужен?

София молчит. Анника гладит ее по щеке и просит взять такси. В городе много идиотов, способных причинить ей вред.

София садится в такси.

Шофер разглядывает ее в зеркало. Он многое повидал на этом свете, но трансвеститы – штука любопытная.

София его игнорирует. Она думает о Мирье.

– Если отсосешь – довезу бесплатно, – говорит шофер, останавливая машину.

У нее нет сил даже дать ему пощечину. София протягивает сотенную купюру и говорит, что сдачи не надо.

Эвелин спит, изнуренная бесплодными поисками Джека. Она искала его целый день, да еще и на больную голову: сказывалось вчерашнее похмелье. Ко всем прочим неприятностям добавились письменные жалобы соседей на шумную вечеринку. Эвелин не оставалось ничего другого, как швырнуть их в мусорку, выпить стакан молока, по второму разу обзвонить всех знакомых, чтобы узнать, не видели ли они Джека, и отправиться по тем местам, где он обычно бывает. Она боится самого страшного.

Что его избили, ограбили, убили и бросили тело в воду или отвезли на свалку.

Она еще не заявила о пропаже в полицию, потому что ей страшно. Но если он завтра не появится, придется это сделать.

Эвелин спит крепко и не слышит, как в скважине поворачивается ключ.

Входят двое мужчин. В свои неполные двадцать лет они уже закоренелые преступники. Обчистить сумасшедшего было проще простого. Теперь они рассчитывают, что и с квартирой проблем не будет.

Не включая свет, они на цыпочках проходят по коридору и заглядывают в спальню, откуда доносится дыхание Эвелин.

Первый грабитель снимает с лица шарф, другой вынимает из штанов ремень. Они подходят к кровати, переглядываются и начинают отсчет.

Раз, два, три… и во рту у нее платок. А руки обмотаны ремнем и привязаны к столбику кровати.

Разбуженная Эвелин, не успев сообразить, что происходит, получает удар в лицо и отключается.

Грабители завязывают ей глаза и потом лодыжки.

– Клевая телка. Будет чем развлечься, когда закончим, – усмехаются они.

Вся их юность прошла в детских домах и исправительных учреждениях. Они научились презирать себя и других, насиловать и быть изнасилованными, бить и получать удары, ширяться и загонять наркоту.

Грабители зажигают свет и начинают складывать все ценное в спортивные сумки. На улице их ждет только что угнанный «мерс» с десятью разными номерными знаками в багажнике, запасной канистрой и наркотой.

Через некоторое время Эвелин приходит в себя.

Открыв глаза, видит перед собой только пустоту. Пытается закричать, но мешает кляп во рту. Пробует вырваться, но ремни не пускают.

Эвелин слышит, как они передвигаются по дому, как переговариваются друг с другом. Она в панике, потому что понимает, что происходит и что может произойти следом.

Ее бросает в холодный пот. Она задыхается. Думает, что сейчас умрет. Потом успокаивается, говорит себе, что все это сон и что Джек лежит рядом, прошлого дня не было, ей все это приснилось.

Грабители входят в комнату:

– Что, тебе не терпится, крошка?

– Давно нас уже ждешь?

Эвелин пытается отстраниться, но они сдирают с нее пижаму, называют шлюхой, рассказывают, что собираются с ней сделать.

Сердце бешено бьется в груди. В крови бушует адреналин. Она извивается, как электрический угорь, пытается вырваться, пытается выплюнуть кляп и заорать.

Они бьют ее. Смеются над ней. Хватают за грудь. Растягивают ноги ремнями.

Тут за спиной раздается какой-то звук.

Беа стоит с железным прутом в руках, готовая обрушить его грабителям на голову.

– Пошли прочь, – говорит она, – или я разможжу вам череп.

Беа в ярости. Двое мужчин против одной беззащитной и к тому же связанной женщины – это несправедливо. Она их не боится. Она готова их убить.

– Да это же девчонка, – говорит один из грабителей.

Беа заносит прут и бьет его по ногам. Со стоном грабитель валится на пол. Приятель хватает его за шкирку и тащит прочь из спальни.

В следующее мгновение они исчезают, бросив свои спортивные сумки на месте преступления.

Беа запирает дверь и подпирает ручку стулом на случай, если они решат вернуться. Идет к Эвелин, убирает повязку с глаз, вынимает изо рта кляп, развязывает руки и ноги, укрывает ее одеялом, обнимает, говорит, что она соседка и что все закончилось. Успокоив Эвелин, звонит в полицию. Через пять минут квартира заполнена людьми в полицейской форме. У Эвелин истерика. Ее увозит «скорая» в психиатрическое отделение. Беа одной приходится отвечать на вопросы полицейских. Она описывает грабителей, сообщает, что видела на улице черный «мерседес» – по всей видимости, угнанный.

– Как вы оказались здесь в такой поздний час?

– Я работаю по ночам в газете и живу в квартире в одном из флигелей.

В доме нет флигелей.

– Я сразу поняла, что квартиру грабят, и, поскольку меня тоже однажды ограбили, я очень разозлилась и пошла за прутом.

– Гд е вы его взяли?

– Внизу в подвале.

На самом деле она открыла дверь в квартиру отмычкой; обнаружив, что ее опередили, решила, что воры могли избить Джека, и, чтобы защитить его, бросилась в подвал, вскрыла дверь и нашла железный прут.

– Можете назвать ваше полное имя и адрес?

– Конечно.

Она называет данные Эммы Фрис, журналистки в парике с выжженными отпечатками пальцев, выходит из дома Джека на улицу. В первом же переулке ее начинает тошнить.

Беа ловит такси и едет домой, где сразу бежит в душ и начинает яростно оттирать тело мочалкой. Потом принимает две таблетки собрила и ложится в кровать. Только тогда она вспоминает, что Джека не было дома.

Джек бродит по городу, разговаривает с фонарями и водосточными трубами, пьяницами и объявлениями на столбах, луной и солнцем и призрачными лицами прохожих, спрашивающих, все ли с ним в порядке. Одно из лиц принадлежит женщине. На ней какая-то форма. Может быть, школьная. Ему нравятся ее губы. Он тянется поцеловать их, но женщина уворачивается. Это что-то ему напоминает. В следующее мгновение – или через пару лет – он лежит на белой кровати и разговаривает с ангелом. У ангела морщинка на лбу и странное ожерелье на шее, которое ему что-то напоминает. В памяти всплывает слово «стетоскоп», но он не может его выговорить. Джек улыбается ангелу. Ангел улыбается в ответ и пытается объяснить пациенту, что у него психоз.

Список дел на день:

1) вернуть деньги и кольцо Д. Нюстрему;

2) сказать Т. Бру, что я завязываю;

3) отдать папе письма.

Небольшой список, но каждый пункт свидетельствует о конце одного этапа ее жизни и начале другого.

Под первым номером самое легкое задание. Она кладет в плотный конверт деньги, к которым так и не прикоснулась, и обручальное кольцо, завернутое в салфетку.

Надевает кроссовки, перчатки, светлый парик, солнечные очки, старый плащ цвета беж, который только вчера постирала. Конверт Беа кладет в сумку. Смотрится в зеркало. Видит перед собой профессиональную воровку, решившую уйти на пенсию в тридцать два года, которая не может рассчитывать на государственное пособие. Вид у нее грустный.

Наверняка она будет скучать по работе. Может, даже начнется ломка, но все равно она решила, что больше никогда не будет воровать.

Выйдя из квартиры, Беа идет к дому 4 на улице Уппланд, вскрывает дверь в подъезд, пробирается к квартире и сует конверт в щель для почты. По пути на выход она чуть не врезается в мужчину средних лет, возвращающегося с утренней пробежки. Их глаза встречаются на долю секунды, и Беа сразу понимает, что это он.

– Ой, простите!

С молниеносной скоростью Беа скрывается за углом, заворачивает в боковую улочку, срывает с себя парик, очки и плащ, запихивает их в пластиковый пакет. Выйдя на большую улицу, выбрасывает пакет в мусорку и садится на автобус, чтобы выйти через пару остановок.

Пешком идет к Центральному вокзалу, спускается в метро и садится на поезд. Пора приступать ко второму номеру в списке.

– Завязать решила?

В уголовном мире нет ничего похожего на стабильную работу, социальные льготы, налоги или правила увольнения, но все же Беа решила его уведомить о своем решении.

Она кивает.

– Могу я спросить почему?

– Жизненный кризис.

– Что?

– Мне не нравится моя жизнь. Я хочу ее изменить.

Они изучающе смотрят друг на друга. Он явно только что из солярия. Странно, зачем ему это, когда солнце так слепит за окном. Может, он боится реальности? Проводя все время в подпольном мире преступников, просто боится выйти на солнечный свет?

– И что ты теперь собираешься делать?

Беа пожимает плечами:

– Возьму отпуск. Съезжу отдохнуть. Я очень устала.

Изнуренная работой воровка желает плавать среди кораллов, не думая ни о прошлом, ни о будущем.

– А счет?

Счет в иностранном банке, который он ей помог завести для укрытия ворованных денег.

– Уже закрыт.

Она перевела деньги на анонимный счет, а оттуда на десять других счетов, которые, в свою очередь, распределила по разным банкам.

– С тобой было приятно работать, Габриэлла.

– Взаимно, Т.

Никто по-прежнему не знает настоящего имени другого, но им это и не нужно.

На прощание Беа проводит рукой по его татуированному предплечью. Т. Бру с удивлением смотрит, как она исчезает за дверью.

В этот раз ему нет нужды следить за ней из окна.

С пустыми руками – на этот раз она ничего не купила – Беа садится на электричку до Эльвше, чтобы выполнить третий пункт списка. О своем приезде она не предупредила, чтобы отец не успел подготовиться к встрече. Это все только усложнит. В сумке лежат письма, написанные за последние годы. Письма, которые она не отважилась послать. Они написаны в форме дневника, но адресованы отцу. Всего их штук семьдесят. На то, чтобы прочитать все, уйдет время.