Все. Мужчины. Свиньи.

Кроме Филиппа. Филипп был таким милым по телефону. Он раскаивается. Обещает, что они пойдут в дорогой ресторан – и в кино, если она захочет (конечно, захочет, что может быть лучше поцелуев в темном кинозале: Мирья – неизлечимый романтик).

Но этот придурок в полицейской форме – форменная свинья.

– Пошли. – Она берет Софию за руку и тянет ее прочь от похотливых глаз полицейского.

Почувствовав прикосновение теплой руки Мирьи, София начинает плакать. Она плачет бесшумно, как в детстве, чтобы никто не видел.

Но Мирья видит. И она в ярости. Мирья – ее рыцарь в белых доспехах, кипящий праведным гневом. Она бежит в кухню, чтобы скорее утешить Софию чашкой чая с пирожным.

– Полный придурок! – срывается она. – Он с тобой обошелся как с дерьмом! Я подам на него жалобу за сексуальное оскорбление! Как он пялился на мою грудь. Я бы не удивилась, если бы он еще и полапать захотел. Меня тошнит!

Мирья бросается в туалет и блюет.

– Я никогда раньше не видела покойника, – признается она, возвращаясь.

– Я видела много, – отвечает София и, к своему удивлению, рассказывает про Марию и профессию ее отца.

Перед глазами у нее встают тела. Мертвые, но красивые. Скоро их опустят в землю, но души их уже на небе. Не то чтобы она верит в рай и жизнь после смерти, но все же…

– Вы общаетесь?

– Нет! – София с грохотом опускает чашку на стол.

– Почему нет?

– Я порвала связь с прошлым.

– Даже с семьей?

– Да.

Мирья видит, что перед ней открытая рана, и молчит, боясь ее потревожить. Они представляются друг другу.

Мирья Новак, семнадцать лет (которую везде пускают, не спрашивая паспорт, потому что она хорошенькая), учится в гимназии (художественное направление), летом подрабатывает в кафе, мечтает стать актрисой или моделью, лучше и тем и другим, встречается с Филиппом (в этом Мирья не совсем уверена, но они же пока не расставались). София Киннеман, двадцать девять лет, фотограф, работает на фрилансе, живет на пособие по безработице, надеясь, что это временно. Приехала из деревни на западном побережье. Семья ее принадлежит к свободной церкви, как себя называет эта секта фанатиков. Три года встречалась с женщиной, Анной, в попытке приспособиться к обществу, но эти отношения были обречены с самого начала. Теперь она не скрывает, что является транссексуалом – не путать с трансвеститом. Она готова поменять пол, сделать силиконовую грудь, пить гормоны и тому подобное, и даже несколько раз подавала прошение о об операции по смене пола, но получала отказ. Надеется, что на этот раз ее просьба будет удовлетворена.

– Что-то я увлеклась, – спохватывается София.

Ей нужно было выговориться. У нее никогда еще не было возможности рассказать другому человеку, что она чувствует.

– Ничего страшного, – отвечает Мирья, которой кажется, что это прикольно – познакомиться с трансвеститом, пардон, транссексуалом.

Кто-то ломится в закрытую дверь. Мирья бросает взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Она бросается открывать дверь и принимать заказ. Вернувшись в кухню, плюхается на стул.

– Так это ты – фотограф? – с воодушевлением спрашивает она.

– Я бы хотела тебя сфотографировать, – говорит София, догадываясь, что именно это Мирье и хочется услышать.

Мирья энергично кивает. В мыслях она уже в Голливуде, прячется от папарацци… снова звенит колокольчик. Еще покупатели.

Нет, это Роза и Виктор вернулись из больницы, где они разговаривали с онкологом и хирургом, которые должны избавить Виктора от опухоли в животе.

Операция неизбежна. И потом химио– и радиотерапия. И начинать нужно немедленно, потому что тумор растет с каждым днем. Операцию назначали через неделю. Виктору повезло, что появилось свободное окошко в расписании. А до этого времени они могут предложить обезболивающие и консультацию психолога. У него еще есть вопросы?

– Да, – ответила Роза, сжимая руку мужа в своей. – Он выживет?

Хм.

– У него хорошие шансы.

– Насколько хорошие?

– Пятьдесят процентов пациентов выздоравливают.

Мирья рассказывает им о Софии, о выставке, которая будет в кафе, о снимках, которые она пошлет в модельные агенства. Но у родителей слишком грустный вид, и Мирья замолкает, обнимает папу. Чувствует в нем слабость и холодность, которых раньше не было.

Через плечо дочери Виктор замечает Софию, сидящую за их столом с чашкой чая.

Когда они успели подружиться?

Он кивает Софии, и та застенчиво улыбается в ответ. При других обстоятельствах он, наверно, скривил бы нос оттого, что перед ним мужчина в юбке, но у Виктора нет сил на предрассудки.

– Я пойду прилягу, – говорит он.

– Я с тобой, – вызывается Роза.

– Лучше помоги Мирье.

– Я справлюсь.

– Я помогу, – добавляет София.

Повисает тишина.

Нет, думает Роза, так не пойдет. Я человек терпимый, но клиенты могут быть недовольны.

Почему бы и нет? – думает Виктор, чувствуя, как давление падает. Ну и ну, – думает Мирья.

– Мы не можем себе позволить дополнительный персонал, – отвечает Роза, не глядя Софии в глаза.

Но все слишком очевидно.

– Мне не нужны деньги, – восклицает София. Она не собирается сдаваться. – Я помогу за то, что вы разрешили мне устроить выставку.

Роза пожимает плечами.

– Я не буду выходить из кухни. Никто меня не увидит.

У Розы кровь приливает к лицу. Виктор стонет. Мирья стоит, уставившись в пол. Ей стыдно за свою мать. И стыдно за Софию.

– Хорошо, можешь помочь, – сдается Роза и уводит Виктора в квартиру над кафе.

София и Мирья встречаются взлядами и начинают хохотать.

Виктор с Розой лежат рядом на двуспальной кровати. Роза гладит мужа по лбу. Ей грустно видеть его худым и изможденным. Они шепотом обсуждают детей и внуков, улыбаются, целуются, плачут.

– Хорошо бы собрать всех вместе до того, как все начнется, – говорит Роза, вытирая нос.

Дети, внуки, друзья.

Виктор кивнул. Почему бы и нет? До того, как все начнется.

* * *

Улица Вэстерлонггатан, теплый ветерок, уличный музыкант по имени Монс, кучка японцев в черном справа от него, кучка американцев в пестрых одеждах слева и кучка нейтрально одетых европейцев перед ним.

Они встали в точном соответствии с положением своих стран на карте мира. Монс уже в который раз это отмечает. Как будто у человека в теле встроенный компас.

Он играет на гитаре и поет, голос у него как у Чета Бейкера, если верить музыкальным познаниям Беа.

Тонкие быстрые пальцы, кепка, выгоревшие на солнце каштановые волосы, черные глаза, черная футболка с ковбойской эмблемой, потертые джинсы. Выглядит он неплохо, если не считать ног, но их не видно, когда сидишь с гитарой в руках.

Монс всегда играет на этом месте популярные песенки для благодарной публики, если только нет дождя. Другие уличные музыканты бросают завистливые взгляды на гитарный футляр с усыпанным монетами и купюрами дном. В час он зарабатывает не меньше, чем все эти офисные крысы в своих душных конторах.

Бывает, что они выползают из своих нор на свет и восхищаются свободой творчества в лице Монса. Если нет дождя, конечно. Потому что в дождь они радуются тому, что сидят в теплом офисе, получают стабильную зарплату и могут сходить на обед в столовую или даже ресторан.

Мелодия затихает. Японцы фотографируют, что-то лопочут на своем языке, кидают ему деньги. Американцы апплодируют, кричат Wonderful! Wonderful! [2] и тоже кидают купюры, но крупнее, потому что им всегда надо быть круче всех. Европейцы озираются по сторонам и робко опускают в футляр монетку, стесняясь ничего не дать и тем самым показать свою скупость.

Некоторые покупают кассеты. Среди них Беа. Они уже виделись. Она слушала, он играл. А потом она исчезла в полутемном переулке, и никто из них не вспоминал о встрече.

Но сегодня она здесь и покупает его кассету. Встретившись с ним глазами, Беа улыбается.

Она кажется ему очень красивой.

Беа убирает кассету в сумку, прощается и снова исчезает в переулке. Монс провожает ее глазами, думая, как было бы хорошо ее коснуться в следующий раз.

Доктору Джеку Вестину тридцать четыре года, и остается только поражаться тому, как ему удалось до них дожить. Его семья принадлежит к высшим слоям общества. Он добился успеха в своей профессии. Теперь у него своя практика. Безупречная репутация, солидный счет в банке, привлекательная внешность, харизма… в общем, Джек идеальный мужчина, если бы не одно «но»…

Джек помешан на Эвелин. Ему непременно нужно ее вернуть.

Потому что они должны пожениться и завести детей.

Он ей изменил. Бессмысленный секс на столе в конференц-зале. Он до сих пор не знает, зачем это сделал. Вроде и выпил он тогда немного. Вернувшись домой, сразу признался в грехах, почему-то уверенный в том, что она его простит. Эвелин же закатила ему пощечину и велела идти к черту.

Прошел почти год, а он продолжает ее преследовать. Звонит ей по десять раз на дню. Посылает цветы каждую неделю. Пишет письма на надушенной бумаге, письма, полные страсти. Подкарауливает ее у подъезда, трезвонит в домофон. Пару раз даже пытался проникнуть к ней в квартиру. Джек не дает ей ни на минуту вздохнуть спокойно.

Когда Эвелин идет на прогулку или по магазинам, он в любую минуту может возникнуть перед ней со словами: «Какое совпадение!» Эвелин может сидеть в кафе с подругой, как вдруг заходит Джек, садится за соседний стол, просит кофе – и тут же поворачивается к ней: «Кого я вижу?! Эвелин! И ты здесь!»

Стоит ей в баре заговорить с каким-нибудь мужчиной, как она тут же чувствует на себе его ревнивый взгляд. И, повернувшись, находит его в углу бара с несчастным выражением на лице. «Как ты можешь? – говорит его взгляд. – Как ты можешь так со мной поступать?»

Она угрожает, что пойдет в полицию.

Джек уверен, что она этого не сделает.

Потому что все еще его любит.

* * *

Он слушает сердце и легкие Беа через новый стетоскоп, который пришлось купить, потому что старый куда-то подевался. Все в порядке. Все, как и должно быть. Учащенное сердцебиение, скорее всего, вызвано стрессом и нервами. То же и с нехваткой воздуха. Но разумеется, они могут сделать флюорографию, и, если она настаивает, он может выписать ей бриканил – от проблем с дыханием. У нее в роду есть астматики? Аллергики? Беа кивает, хотя на самом деле понятия не имеет.

Она жалуется на боли в животе. Наверно, побочный эффект ципрамила. Джек просит ее прилечь на кушетку, чтобы он мог ее обследовать.

Беа приподнимает кофту, и Джек осторожно ощупывает живот кончиками пальцев. Беа лежит не дыша и наблюдает за ним. Какой он красивый. Само совершенство. С темной щетиной, мускулистым телом, острыми скулами, голубыми глазами, которые сейчас изучают ее голый живот.

Какая-то припухлость. Запор? У нее бывают газы? Да, иногда. Боже, как стыдно. Он выписывает инолаксол и миниформ.

– Пейте побольше воды. Откажитесь от кофе, пряностей, цитрусовых и газировки.

Их взгляды встречаются. Он заботится обо мне. И не только как о пациентке, думает Беа.

Завтра надо сделать упражнения на бицепсы, трицепсы и косые мышцы живота, думает он.

– Вы еще что-нибудь хотите спросить?

Да, о тебе, о нас.

– Нет, – отвечает Беа, убирая челку со лба. – Спасибо.

– Скоро вам станет лучше. Постарайтесь поменьше нервничать.

У нее такой несчастный вид. Жалкий воробушек на койке в его приемной. Пишет докторскую по литературоведению, так она вроде рассказывала. А может, она уже и защитилась. Не то что его это интересует, но ему жалко ее. У нее столько недомоганий. И все от нервов.

– Звоните, если что-нибудь случится, – говорит Джек, протягивая ей рецепт.

Они пожимают руки на прощание. У него рука теплая и сухая, у нее – сухая и холодная. На губах улыбка. Джек ничего не понимает. Он ни о чем не подозревает. В мыслях он уже занимается следующим пациентом и сочиняет письмо Эвелин.

Беа выходит из приемной, бежит по ступенькам вниз, входит в подвал, зажигает свет, открывает рюкзак, из которого достает сменную одежду. Пять минут – и это уже не Беа, а элегантная дама в костюме, парике, жемчужных серьгах и очках. На руках у нее тонкие перчатки. На лице – безупречный макияж и крохотная мушка в левом уголке рта.

Как у Синди Кроуфорд.

В рюкзаке оказывается еще и дамская сумка, в которую она убирает сложенный рюкзак. Она выходит из дома и идет по улице Стура Нюгатан в сторону Нормальма – к офису банка Хандельсбанк.

– Я хотела бы обналичить чек.

Тридцать тысяч. Не самая крупная сумма, чтобы привлечь внимание персонала. На повседневные нужды, так сказать.

Уверенный взгляд. Приятная улыбка. Сегодня она хорошая подруга Давида, который одолжил ей денег. Паспорт? Пожалуйста.

Сара Карлссон, родилась 17 апреля 1972 года, блондинка в очках, с родинкой у рта. Паспорт она изготовила сама, как и все остальные документы, которыми время от времени пользуется.