Как только известие о моем очередном вдовстве распространилось по Парижу, меня стал преследовать сонм потенциальных жертв всевозможных видов и состояния. К моему счастью, чрезвычайный посол одной зарубежной страны чрезвычайно быстро освободил меня от их докучливости. Я не смогла скрыть от самой себя ту радость, какую я ощутила, завоевав для себя этот дипломатический статус. Какой лестный триумф моему тщеславию и честолюбию! И какое я испытывала удовлетворение, видя у моих ног человека, который из своего посольства в Париже формировал мнение одного из самых влиятельных правителей Европы, который, в свою очередь, мог из своего дворца изменить всю систему политики Европы! Такова была благоприятная картина, которую я рисовала, прежде чем узнала господина посла поближе. Я не сомневалась, что он обладает редкими и возвышенными талантами, позволявшими ему вершить судьбы мира, но к своему удивлению обнаружила одно странное обстоятельство-прежде чем браться за дело, мой дипломатический корифей обращался за советом ко мне. Европейские и мировые проблемы частично решались на основании переговоров со мной. Секретные агенты стали искать встречи со мной, чтобы я могла донести их депеши в более приемлемом виде до моего дипломатического кавалера, а я ему их делегировала в моей интерпретации, и мы их вместе обсуждали и принимали решение. Конечно, бывали разногласия. Как без этого? Точку соприкосновения мы находили в любовной борьбе на нашем ложе плотских утех. И после этих, довольно частых конференций, нами уполномоченные легаты к счастью для многих стран подписывали договоры, служившие взаимному удовлетворению как этих государств, так и нас лично.

Поскольку у меня есть веские причины полагать, что мой читатель достаточно нетерпелив в желании узнать подробнее о его Превосходительстве господине После, не смею его более заставлять ждать, и сделаю карандашный набросок его портрета.

У господина посла было одно из таких лиц, которые можно назвать неприметным, и, следовательно, довольно трудным для описания. Роста он был чуть выше среднего, и сложен неприметно, как говорится, ни так, ни сяк, у него была нога приличного человека, то есть, как принято считать, худая и лишённая излишнего мяса. Его тривиальное лицо опровергало каноны возвышенного благородства, которое от рождения должно сопутствовать благородному дворянству. Он ходил с высоко поднятой головой, надувая щеки, и безостановочно бросая самодовольный взгляд на всё и вся. Впрочем, его серьёзное, молчаливое лицо, погруженная в себя натура, позволяла окружающим считать, что он поглощён в глубокие размышления по меньшей мере о судьбах мира, и день его расписан по минутам. Месье посол почти не говорил, чтобы окружающим без лишних слов было понятно, что он много думает о глобальных проблемах, и что его характер ему предписывает быть осмотрительным и взвешенным в его речах. Если его о чем-то спрашивали, он отвечал неким лёгким кивком головы, сопровождаемым удивительно приятным взглядом или почти неощутимой маленькой улыбкой. Кто мог бы полагать, не зная закулисной парижской жизни и столь двусмысленной внешности, что я была уже около месяца жертвой сексуальной озабоченности господина посла одной из самых могущественных европейских держав? Я сама не представляла себе, что имею дело с одним из величайших людей мира, если бы не его секретарь, который нарисовал мне портрет господина посла. Я выше уже говорила вам, что нет для нас более строгих и грозных цензоров, чем наши слуги. Несмотря на то, что мы практически не замечаем их в повседневной жизни, наши малейшие просчёты не ускользают от их зоркого взгляда и мгновенно становятся поводом для едких насмешек всей прислуги. Разве можем мы надеяться, что сумеем ускользнуть от этого постоянного надзора нашей челяди? А секретарь посла являлся чересчур просвещённым и образованным человеком, чтобы быть ослеплённым и покорённым высокомерием и надменностью своего хозяина. Что бы там ни было, я нашла его наблюдения столь разумными, что думаю, моему читателю будет интересно их послушать.

Вот что секретарь моего дипломата мне рассказал:

« Вспоминайте мои слова,– сказал он мне,– чтобы вас никто и никогда больше не обманул, не поддавайтесь слепому и малодушному уважению большой и важной персоне, с титулом, считая себя незначительной в сравнении с ней. Осмельтесь их внимательно рассматривать, осмельтесь абстрагироваться от псевдо уважения и поклонения, которым они окружены, и престиж их падёт ниц в ваших глазах. Вы незамедлительно узнаете их подлинную стоимость, и увидите, что то, что вы принимали столь часто за величину и достоинство – не что иное, как гордыня и глупость. Одно правило, главным образом, нужно соблюдать. Не нужно забывать, что личные заслуги, ум, знания больше не являются синонимом значимости поста, и если образно выражаться, следует помнить, что добротность лошади не выражается в богатстве конской сбруи, которая её покрывает. Взнуздайте полудохлую клячу, покройте её золотой попоной, поставьте её на лучшее место в самом пышном экипаже, и всё равно все эти украшения не смогут превратить её в превосходного рысака. Как вы её не дубасьте, в финале вас ждёт фиаско и позор. И в дополнение, как приложение к вышесказанному: ограниченный талант, каким обладает Его Превосходительство, позволяет ему предполагать, что скромное лицо, вальяжная и чопорная внешность, и одновременно властная и спесивая внутренняя сущность – единственные качества, которые определяют и характеризуют министра. А я добавлю, что они характеризуют ещё и самодовольного фата. Он напрасно старается казаться важным, щеголяет и надувается спесью от внушительного веса своей миссии, для него эти усилия всегда будут в глубине души утомительны, его крестец слишком слаб, чтобы тащить на себе столь тяжёлый груз. Зато как он преображается, лишь только получает возможность скрыться от глаз публики. Как вы думаете, что он делает в то время, когда мы корпим над расшифровкой секретных телеграмм и подготовкой ответов на них? Он шалит со своими слугами, своей обезьяной и собаками, он напевает весёлые и фривольные песенки, играет на флейте, развалившись в кресле, пьёт, курит, зевает и засыпает. Однако не думайте, что все министры такие же жалкие персоны, как та, что я вам описал. Есть среди них люди талантливые, которые выполняют огромную работу во благо государства, но они не выпячивают свои заслуги, а потому незаметны и неизвестны широкой публике. »

Месье секретарь мне ещё поведал бесконечно много превосходных историй, часть из которых я могла бы вставить в своё повествование, но так как они слишком длинны, я предпочитаю сохранить взятый темп и быстрее приблизить вас к финалу моей истории.

Восхищение и уважение, что вызывал у меня до тех пор Его Превосходительство господин посол, скоро снизилось до нуля и переросло в презрение. Несмотря на его великолепие и щедрость, я была уже готова на какую-нибудь выходку, чтобы освободиться от него, как тут мне на помощь пришло внезапное расстройство моего здоровья, предоставившее нам взаимный повод для разрыва. Я впала в апатию и меланхолию, которые всегда были подводными камнями в знаниях и навыках самых знаменитых учеников Эскулапа. Каждый из них, игнорируя злую реальность, которой я была поражена, воображал невесть какую причину моего заболевания, приводил мне столь убедительные умозаключения, что я, принимая их на веру, употребляла все сваренные ими средства, которые вскоре превратили моё тело в бутик аптекаря. Между тем, я таяла на глазах, превратившись в печальную тень той, кем была ещё совсем недавно. Я напрасно старалась заменить естественную свежесть моего лица, блеск моих глаз и статность фигуры иллюзорными тайнами искусства макияжа и женской одежды. Киноварь, помады, белая краска и мушки в особенных местах лица не были способны вернуть в моем зеркале изображение когда-то красивой мордашки Марго. Однажды, после двух часов глубокого размышления и тягостного изучения своего лица и туалета я едва могла обнаружить в себе хоть одну маленькую черту, которая бы мне напомнила о моей былой красоте.

Я в жизни стала выглядеть, как театральная актриса, восхитительная издалека, и ужасная вблизи. Несколько слоёв декоративной косметики, которыми я перегружала лицо, давали издалека обманчивое впечатление о моей красоте, но что было, когда я приближалась к кому-нибудь? Люди видели только хаотическое и странное нагромождение грубых цветов, оскорбляющих взор, и под которыми не было никакой возможности узнать прежнюю Марго. Увы! Частенько в то время скорби и отчаяния я вспоминала счастливое время, когда Марго, вполне невежественная по части хитростей макияжа и изысканности украшений, была богата своим собственным телом и лицом, и заимствовала свою привлекательность только сама у себя! Наконец, когда я, уже практически мёртвая под грузом постигших меня неприятностей и заключений врачей, тащилась к концу своей жизни, я услышала об одном знахаре, которого многие считали шарлатаном. У него было прозвище Виз-а-лой-«Целящийся в око», потому что он ставил диагноз, узнавал о природе любого заболевания по глазам. Хотя у меня не было никогда большой веры в разных чудотворцев, но предсмертное состояние, в котором я пребывала, придал моему разуму наивности. И я попросила передать месье Виз-а-лой, что убедительно прошу его навестить меня, и что я не сомневаюсь, что вскоре он поднимет меня на ноги. С первого взгляда мне понравилась его физиономия. Я нашла, что у него открытое и бескорыстное лицо, не чета этим напористым и устрашающим чертам, запечатлённым на лицах большей части врачей и шарлатанов. Он начал с того, что милосердно попросил у меня короткую исповедь моей жизни до начала заболевания, и режим, который мне установили врачи потом. После чего, внимательно и молча осмотрев меня в течении двух или трёх минут, он нарушил молчание следующей фразой:

– 

Мадемуазель, вам посчастливилось, что врачи, лечившие вас до сих пор, не убили вас окончательно. Источник вашего заболевания коренится, чего они не смогли понять, не в вашем теле, а в вашем разуме, у которого возникло сильнейшее отвращение к злоупотреблениям слишком прелестной жизни, которую вы вели до болезни. Удовольствие селится в душе после хорошей еды, попавшей в желудок. Но даже самые чудесные блюда при ежедневном употреблении становятся пресными, и они у нас в конце концов начинают вызывать отвращение, и мы их больше не можем переваривать. Излишек наслаждения пресытил, образно говоря, ваше сердце, и сковал чувства. Несмотря на привлекательность вашего настоящего положения, все для вас стало невыносимо. Удручение, огорчение, тревога стали охватывать вас прямо посередине праздников, и само удовольствие стало мукой для вас. Вот ваше состояние, вот в чем заключается ваша болезнь. Если вы хотите прислушаться к моему мнению, вот мой вам совет-бегите прочь от шумной праздной жизни, которую вы вели до сих пор, кончайте заниматься тем видом коммерции, который стал уделом вашей жизни. Питайтесь только полезными для здоровья, питательными продуктами, возьмите за правило рано ложиться спать вечером и рано просыпаться утром, посещайте только тех людей, которые вам приятны, чьё настроение согласовывается с вашим, имейте всегда в запасе некоторое занятие, интересное вам, чтобы заполнять им пустоты дня. И главное-не употребляйте больше никаких лекарств, и я вам гарантирую, что через шесть недель вы будете настолько красивы и свежи, как никогда ранее. »

Речь месье Виз-а-лой произвела на меня во всех смыслах чудесное впечатление. Настоль магическое, что мне показалось, будто он дотронулся до меня волшебной палочкой. Мне показалось, будто я очнулась от глубокого сна, во время которого мне снилось, что я больна. Убеждённая, что месье Виз-а-лой вырвал меня из рук смерти, я бросилась ему на шею с бурным потоком благодарностей, и отпустила его, заставив принять в знак благодарности двенадцать луидоров.

Решив строго соблюдать его рекомендации, моя первая забота состояла в том, чтобы уйти со службы в Опере. Хотя после подачи заявления об уходе требовалось формально отслужить ещё шесть месяцев, господин Тюре проявил понимание и освободил меня от этой обязанности. У меня появилось много свободного времени, и я задумалась о вещах, на которые раньше не обращала внимание. С того самого дня, когда я ушла из дома моих родителей, я не думала больше о них, не знала даже, живы ли они. Изменившаяся ситуация всколыхнула мою память. Я упрекнула себя в неблагодарности по отношению к ним, и думала о том, чтобы исправить свою ошибку. Предположив, что они продолжали жить по старому адресу, я отправилась туда, но мои поиски были довольно долго безрезультатны. Со старой квартиры они съехали, и никто не знал, куда. Наконец, старый торговец целебными травами рассказал мне, что месье Траншемонтань закончил свои дни, прикованный к веслу на галерах Марселя, а мою мать я сейчас могу найти на принудительном лечении в Сальпетриере, этой настоящей тюрьме для проституток, где она оказалась, предварительно получив маленькое публичное наказание от руки господина де Париса, как иронично называли парижского палача.