Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая

— Семнадцать убитых! — в ошеломлении повторил губернатор, будто разговаривая с самим собой. — Семнадцать трупов! А иезуиты, а доминиканцы, все святые отцы, что они скажут?..

— Что правда, то правда, я предвидел, что святые отцы могут весьма резко осудить наши действия. Поэтому впереди моих людей будет идти один из моих друзей, монах-францисканец, отец Фовель, человек достаточно искушенный в делах этого грешного мира, который, даю слово, за глоточек легкого винца готов перерезать глотку самому Святому Петру! Так что поддержка святой церкви у нас всегда под рукой, а при необходимости он еще сможет принять последнее причастие у тех, кого мы не добьем…

— Ах, Лефор, право же, у вас нет ничего святого!

— Ах, что вы, сударь, — проговорил Ив тоном, исполненным смирения, — единственное мое достоинство в том, что я вижу вещи такими, какие они есть, и называю их своими именами. Как говаривал капитан Монтобан, еще в те времена, когда я плавал на борту «Жемчужины», лучше зажать нос перед трупом врага, чем взять понюшку из его табакерки!

— Хорошо, а что дальше? — проговорил губернатор, весь в смятении и не видя уже иного пути предотвратить бунт. — Уж не думаете ли вы, будто мятежники вот так покорно дадут себя расстрелять, будто зайцы на охоте? Они будут защищаться! Они ответят огнем!

— Ну что вы, сударь, — скромно возразил Ив, — я участвовал в десятках абордажей на море с топором в руке и ножом в зубах. И смею вас заверить, враг, которого атакуют, защищается недолго. Достаточно хорошенько затворить двери и довериться ловкости моих стрелков! Это не те люди, которые привыкли понапрасну транжирить свинец и порох — и на расстоянии тридцати шагов одним выстрелом сбивают ветку, на которой висит апельсин!

— Ну коли уж вы так думаете… — пробормотал губернатор, уже окончательно сдавшись и оставив все возражения.

— Конечно, именно так я и думаю! Тысяча чертей, сударь, я не просто так думаю, я в этом уверен! Вы вполне можете довериться человеку, знающему, что такое семнадцать негодяев, для которых уже давно настежь открыты двери в Ад! Мадам де Сент-Андре разве не советовала вам предоставить мне полную свободу действий?

— Да, она и вправду говорила мне об этом!

— Так, значит, я могу возглавить эту операцию один, совершенно один?

— Если желаете. В случае необходимости вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку…

— Мне и так не на что рассчитывать, кроме как на вашу поддержку, — проговорил Ив. — Но мне нужно, чтобы вы помогли мне в этом деле! Ведь это вы должны подать нам сигнал!

— Сигнал? Какой сигнал?

— Ну, конечно. Мы будем поджидать за открытыми настежь окнами… И по вашему сигналу мы поднимемся, вскинем мушкеты, и каждый выстрелит в окно в того, кого ему укажут… Но нас будет только шестнадцать! Да нет, не подумайте, будто Лефору будет трудно отправить на тот свет двоих вместо одного, не в этом дело… Просто сигнал, господин губернатор, должны подать вы, самолично прострелив голову Бофору! По чину и почет! Ведь мы же с вами как-никак сообщники, не так ли?! А мы тут же откроем огонь и спасем вас. Ведь справедливость требует, чтобы каждый приложил руку к этому делу!

— Вы хотите, чтобы я собственноручно убил Бофора? — слабым голосом переспросил Лапьерьер. — Но я, сударь, дерусь только на шпагах и могу убить только в честном бою!.. Я не из тех негодяев, что расправляются с врагами исподтишка!

— Ничего, один раз не в счет, — невозмутимо заверил его Ив. — Кстати, вот как все это будет происходить: когда вы поднесете к губам кубок, в другой руке вы будете держать пистолет, будто готовясь произвести торжественный салют в честь такого знаменательного события! Но вместо того чтобы выстрелить в воздух, вы всадите в башку Бофора одну из тех свинцовых пулек, которых нужно шестнадцать, чтобы они весили целый фунт… Заверяю, мы не заставим вас долго ждать, вы и глазом моргнуть не успеете, как мы таким же манером поступим и со всеми его приспешниками!

— Вы вынуждаете меня играть весьма гнусную роль, сударь!

— Я бы скорее сказал, почетную! Во всяком случае, после этого никто уже не посмеет сказать, будто вы слабак или трус!

И после небольшой паузы добавил:

— Вижу, господин губернатор, вы еще колеблетесь! Полно, отбросьте в сторону все сомнения… Послушайте, чтобы быть уверенным, что не промахнетесь и ваша пуля угодит прямо в Бофора, вы можете, к примеру, в этот момент думать про себя: а вдруг там, за окнами, стоит человек, который ни на минуту не спускает с меня глаз… и чья пуля в случае чего не минует предателя… Вы меня поняли, не так ли? В таких делах пуля вылетает так быстро, что даже и не заметишь!

Лапьерьер побледнел как полотно. Он почувствовал, что весь дрожит. Ив Лефор поднялся с намерением откланяться.

— Мне необходимо повидаться с капитаном Байарделем, — сообщил он, — ведь в подобных делах все должно быть предусмотрено, ничего нельзя пускать на самотек. Вместе с Байарделем я могу быть вполне уверен, что от нас не уйдет ни один из этих мерзавцев, и предпринять все меры предосторожности, чтобы схватить всех сообщников, которые, должно быть, еще скрываются на этом острове!..

Стены крепости уже почти не отбрасывали на землю никакой тени, когда стража затрубила, возвещая о прибытии депутации колонистов. Ничто явно не предвещало, что этому дню суждено стать днем великого торжества, если бы не этот звук фанфар в парадной зале, которую украсили гирляндами из цветов — коротко срезанных и подвешенных на нитках цинний, красных роз, канн и гибискусов. На столах были разбросаны маленькие цветочки иланг-иланга, распространяющие вокруг нежный, пьянящий аромат.

Не успела оттрубить стража, как со стороны форта, где располагались его апартаменты, в сопровождении двух офицеров появился Лапьерьер и пошел навстречу Бофору и его свите.

Бофор выступал во главе, высоко задрав голову, наряженный во все новое, с воинственным видом и улыбкой победителя на устах.

За ним шагали Ларше и Арнуль, у обоих руки были привязаны к телу широкими черными шелковыми лентами. Сразу же вслед за ними ехала карета, которая остановилась, едва во дворе появилась фигура временного губернатора. Все, кто составлял процессию, тут же бросились открывать дверцы и помочь выйти оттуда Филиппу Лазье, который выделялся среди других своей заплетенной в косичку бородой, которую, будто дав зарок, носил с тех пор, как его ранили, и шляпой на албанский манер, которая напоминала горшок для масла.

Латен, Франше и Суае взяли его под руки и поддерживали, помогая ему передвигаться. Наконец вся группа была в сборе.

Лапьерьер проворно пересчитал тех, кого ему предстояло принять, и на мгновенье его охватила паника, когда он убедился, что вместо семнадцати, как он ожидал, их явилось двадцать два!

Солдаты, которые могли наблюдать за этой парой, не без ухмылок заметили, что можно было бы без труда принять главаря мятежников за самого губернатора, такой он был весь разряженный и щеголеватый. Лапьерьер же явно не потратился на одежду. Он был бледен как смерть, и весь вид его, взгляды и движения весьма красноречиво выдавали переполнявшее его волнение.

— Господин губернатор, — проговорил Бофор, — надеюсь, вы уже все обдумали и готовы поставить свою подпись?

— Совершенно верно, сударь, — ответил Лапьерьер.

И, словно в каком-то внезапном озарении, добавил:

— Рад, что вы привели с собой больше колонистов, чем я ожидал. Этот день и вправду знаменателен. Ему суждено войти в историю Мартиники, ибо этот простой акт, разрывая все связи, все договоры с компанией, придает совершенно новый смысл всему управлению островом…

Бофор, не понимая, к чему он клонит, посмотрел на него с явной тревогой. Однако тут же вновь принял воинственный вид и сжал руками рукоятки своих пистолетов — поза, которую тут же вслед за ним приняли и все сопровождавшие его колонисты.

— Господин де Бофор, — продолжил свою речь Лапьерьер, — мне хотелось в меру своих возможностей придать этому незабываемому дню ту торжественность, которую, как я уже сказал, он, бесспорно, вполне заслуживает. Ведь, в сущности, эта церемония имеет гораздо более широкое значение, чем простой акт подписания хартии. И я хотел бы оказать почести вам и вашим друзьям. Соблаговолите следовать за мной!

Бофор принял приглашение. Он никак не мог взять в толк, почему это Лапьерьер, который поначалу создавал столько сложностей в связи с подписанием их хартии, теперь вдруг стал проявлять столько энтузиазма, угодливости и рвения.

Бок о бок они направились в сторону парадной залы. За ними шли Арнуль и Ларше, а позади них двигался Лазье, которого по-прежнему вели под руки Латен и Суае.

Главарь мятежников вдруг почувствовал, что начинает утрачивать уверенность в себе, неожиданное самообладание Лапьерьера сбивало его с толку. Видя впереди двух его офицеров, он спрашивал себя, что же они могли им приготовить. Поэтому он внимательным взглядом осмотрел все уголки форта. Однако двор казался безлюдным. Лишь в глубине несколько человек в военной форме тренировались у стены в фехтовании на шпагах, а другие при помощи тряпичной куклы отрабатывали движения на рапирах.

К нему начала возвращаться самоуверенность. В конце концов, разве у него за спиною не идет двадцатка верных ему людей? Пусть Лазье не в состоянии отразить удар даже самого слабого противника, но ведь остальные-то вполне смогут постоять за себя!

Когда они подошли к дверям парадной залы и он увидел, как весело она украшена, заметил на столе кубки, калебасы с ромом и вином, все страхи его окончательно улетучились. Поразмыслив хорошенько, он пришел к выводу, что Лапьерьер либо просто дурак, либо оказался еще более слабохарактерным, чем он мог предположить!

Губернатор посторонился, пропуская его вперед, однако Бофор предпочел стушеваться и уступить место герою клана Лазье, великому страдальцу.

— Я, знаете ли, предвидел, что ваш друг тоже будет сопровождать вас, и велел поставить удобные кресла для него и для вас…

Бофор кивком головы поблагодарил за предупредительность. Потом позади Лазье пошел в залу, за ним последовал и Лапьерьер. Вся процессия двинулась вперед со смехом и возгласами, в которых Лапьерьер без труда уловил насмешки в свой адрес, и это обстоятельство вызвало у него такое раздражение, что он подумал про себя, что, в конце концов, с удовольствием размозжил бы своим пистолетом голову одному из этих мерзавцев, а особенно Бофору!

Тем не менее он прошел в глубь залы, поднялся на небольшой помост и уселся за стол, на котором были приготовлены перо и чернильница.

Потом вытащил из кармана бумагу, в которой Бофор тотчас же узнал сочиненную им хартию.

— Господа, — начал губернатор, положив перед собою листок, — я намерен поставить свою подпись рядом с вашими…

Он оглядел сообщников, поочередно останавливая взгляд на каждом из них, будто пересчитывая, что, по всей видимости, он и делал, ибо голос его слегка дрогнул, когда он дошел до двадцать второго.

В голове молнией пронесся вопрос, как сможет справиться с этим непредвиденным осложнением Лефор!

Не исключено, что бывшему пирату не удалось увеличить число своих людей, и Лапьерьер оцепенел от ужаса при мысли о резне!

Потом вновь обрел дыхание и вдруг изменившимся, каким-то напряженным голосом начал речь:

— В этот торжественный день позвольте мне воздать честь колонистам Мартиники, которые своими усилиями, своим упорным трудом сделали из этой земли, часто неблагодарной, одну из самых богатых колоний, которой может гордиться французская корона… Однако, прежде чем этот остров будет управляться на новый манер, позвольте мне пожелать всем вам, кто явился сегодня сюда, и тем, кого уборка урожая удержала по домам, процветания…

Голос его заметно набирал силу. Поначалу дрожащий и неуверенный, он мало-помалу обрел силу и звонкость. Теперь он доносился даже до апартаментов губернатора.

Из его кабинета, примостившись на коленях у окна и стараясь не показывать своего лица, слишком узнаваемого и слишком всем хорошо известного, Лефор мог видеть в проеме окна, как Лапьерьер, стоя перед мятежниками, поднимал руки и делал величавые жесты, будто пытаясь придать побольше убедительности своим словам.

Он ясно различал и Бофора в его роскошном облачении, рука на эфесе шпаги, с гордо выпяченной грудью и видом победителя. Лефор мог поклясться, что знал, о чем тот сейчас думал!

«Давай, давай! — будто говорил его вид. — Мели языком, наш славный временный губернатор! Пользуйся случаем, пока ты еще на этом постаменте!.. Ведь завтра тебя уже с нетерпением поджидает одна из провонявших темниц бастиона!.. Давай произнеси-ка нам какую-нибудь красивую речь, как-никак она ведь последняя в твоей карьере!..»