Вскоре показался всадник, его широкоплечая фигура издали поражала своей внушительностью. Он вел беседы со своей лошадью, как то имел привычку делать лишь один Лефор, рассказывая ей всякие истории, призывая ее в свидетели и требуя высказать свое мнение, которое животное, вынуждаемое натянутыми в нужный момент поводьями, похоже, неизменно разделяло с наездником послушными кивками своей длинной морды.

Мари улыбнулась при виде того, кто стал ей другом и кто дал ей доказательства самой большой преданности.

— Господин Лефор! — крикнула она. — Здравствуйте, господин Лефор!

Она поняла, что он и не подозревал о ее присутствии, по тому, как он резко подпрыгнул в седле, словно человек, которого вдруг вырвали из мира грез.

— Примите мои наипочтительнейшие поклоны, мадам, — проговорил он тем не менее, срывая с головы свою украшенную перьями шляпу.

— Вы ехали в замок?

— Да, мадам, я направлялся туда, дабы довести до вашего сведения новости о судебном процессе.

— Я уже знаю, каков приговор, — сообщила ему Мари. — Я посылала в Сен-Пьер Жюли, и она оказалась проворнее вас…

— Дело в том, мадам, что вашему покорному слуге пришлось еще присутствовать и на другом разбирательстве, о коем надеюсь иметь честь доложить вам… Не соблаговолите ли спуститься в форт?

— Я выехала прогуляться, — проговорила Мари. — Вы можете сопровождать меня.

Он развернул свою лошадь и подождал, пока Мари окажется рядом с ним, дабы получше приноровиться к поступи ее лошади.

— Так, значит, — проговорила она, — все они, как и требовал по вашему настоянию Лапьерьер, приговорены к смертной казни? Вы знаете, друг мой, что я вполне доверяю вам и была счастлива, что судья разделил наши взгляды… И все-таки мне страшно… Я боюсь, как бы все эти казни не вызвали волнений среди колонистов! Этот остров теперь более всего нуждается в том, чтобы обрести наконец покой, забыть о смутах…

— Вы совершенно правы, мадам, что оказываете мне свое доверие, — ответил Ив. — Ибо можете поверить мне на слово, что теперь, после того как был вынесен этот приговор, уже ни одному плантатору острова, с севера на юг и с запада на восток, не придет в голову требовать независимости от компании! Пример Бофора и его приспешников остудит головы большинства жителей нашего края; если разобраться, то нынешний приговор наконец-то приведет всех в чувство… Прежде здесь считали Лапьерьера слабаком, что, к несчастью, чистая правда, однако теперь он прослывет на острове настоящим львом! Ничего не поделаешь, мадам! Такова жизнь, придется нам еще пару дней делать вид, что так оно и будет… А когда всякий, у кого было хоть слабое намерение присоединиться к мятежникам, как следует наложит в штаны, вот тогда мы сможем без всякого риска объявить амнистию, и все будут довольны и счастливы…

— Ах! — с облегчением воскликнула Мари. — Скорее бы уж объявили о помиловании!.. А когда казнь?

— Вообще-то завтра утром. Но я договорился с временным губернатором, что никаких казней не будет… Через пять-шесть дней объявят об амнистии, колонистов выпустят на свободу, и все снова успокоятся… Вот только хорошо бы объявить эту амнистию именем генерала Дюпарке. Это бы еще подняло его популярность на острове… Правда, тысяча чертей, ума не приложу, как это сделать!..

Мари ничего не ответила. Само собой, ее тронуло такое проявление преданности Ива своему покровителю, но она и сама ломала голову, как бы связать это великодушное помилование с именем Дюпарке.

Молодая женщина думала о своем супруге. Что он сейчас делает? Что с ним будет? Сурово ли обращается с ним господин де Пуэнси? Каким найдет его, когда они увидятся снова, и когда это будет?

Она вновь почувствовала, как к ней подступает та нестерпимая тоска, которая так часто в последнее время охватывала ее, выводя из себя и лишая покоя.

— Единственный выход, сударь, — проговорила она голосом одновременно взволнованным и исполненным решимости, — это добиться освобождения генерала…

— Черт побери! Да я уже над этим всю голову себе изломал, — ответил Лефор. — Но, как мне стало известно, Лафонтен уже посылал своих людей к господину де Пуэнси, и командор ответил ему вызывающе дерзким отказом. Знаю, что обращался он и к господину де Туаси, дабы тот лично попробовал договориться об условиях освобождения генерала, да только этот господин де Туаси и слышать не хочет ни о каких переговорах с мятежником, ему вынь да положь его безоговорочную капитуляцию, и на меньшее он не согласен!

— Ах, Боже мой! — воскликнула Мари. — Но ведь можно же что-то сделать! Должно же быть хоть какое-то средство… Я бы все отдала, все-все, что у меня есть, самое дорогое на свете, только бы добиться освобождения генерала…

Ив грустно покачал головой.

— Увы! — с печалью проговорил он. — Лафонтен давеча говорил о том, чтобы оснастить «Сардуану», посадить на нее пару сотен колонистов, атаковать Бас-Тер и освободить Дюпарке… Да только я не очень-то верю в победу Лафонтена, разве с такой горсткой людей осилить тысячи три преданных командору французов и англичан! Мы ведь уже имели несчастье убедиться в их силе на печальном опыте экспедиции на Сен-Кристоф!

Она приостановила свою лошадь и решительно проговорила:

— Послушайте, Лефор! Надо что-то предпринять! Я просто уверена, что мы сможем добиться успеха!

Теперь они ехали по равнине, на которой были посажены анноновые и апельсиновые деревья. Коротко скошенная трава была еще зеленой, и лошадь Мари, вытягивая шею, то и дело выщипывала кончиками своих длинных зубов небольшие сочные пучки; ее примеру вскоре последовала и лошадь Ива.

— Давайте спешимся, — предложила Мари. — Дадим передохнуть лошадям и поговорим спокойно.

Лефор спрыгнул на землю. Выпустив из рук поводья своей лошади, он помог Мари, взяв ее за талию тем же манером, что и Жюли. Потом бережно поставил на траву.

Она похлопала хлыстом по широкой юбке, оправляя платье и заставив вздрогнуть от этого звука принявшихся было щипать траву лошадей, потом направилась к апельсиновому дереву, с которого ветер сорвал множество зрелых плодов. Уселась среди них, положила рядом хлыст и подняла с земли апельсин.

Лефор подошел к ней поближе, взял у нее из рук плод и молча принялся счищать с него кожуру.

Не говоря ни слова, она наблюдала за его движениями. Как могла она так ошибаться на его счет, поддавшись первому поверхностному впечатлению! Какая несокрушимая сила исходит от этого человека! Какой мощью веет от этого перебитого носа, от этого шрама на решительном квадратном подбородке, от этих сильных челюстей, будто созданных для того, чтобы разгрызать орехи!

— Послушайте, Лефор! — вновь заговорила Мари. — Я уверена, что, если мы с вами объединим усилия, вместе нам непременно удастся сделать что-нибудь для спасения генерала! Давайте-ка поразмыслим хорошенько!

— Да я только об этом и думаю, — ответил он, передавая ей очищенный апельсин и опускаясь подле нее на траву. — Вы ведь сами знаете, я не из тех, кого клонит в сон, пока дело не доведено до конца…

— Знаете, я никак не могу понять одной вещи: почему это командор так непреклонно суров к генералу? Ведь, если разобраться, вовсе не он главный его враг… Дюпарке стал им только потому, что имел несчастье подчиниться приказу господина де Туаси…

— И я тоже ломал над этим голову и пришел к выводу, что командор держит Дюпарке у себя в заложниках, надеясь потом поторговаться с Мазарини насчет его освобождения и добиться для себя каких-нибудь выгод…

— Полно, Мазарини занят войной с фрондой! У него хватает других забот, ему сейчас не до Дюпарке и даже не до господина де Пуэнси… Неизвестно еще, отвечает ли он на многочисленные жалобы на командора, которыми без конца засыпает его этот господин де Туаси!

Лефор с издевкой ухмыльнулся.

— Что и говорить, — заметил он, — кардинал и Регентство не соскучатся с этим, с позволения сказать, генерал-губернатором в изгнании, только одни хлопоты и никакой пользы!

— Возможно, они вообще не принимают его всерьез или попросту презирают…

— Еще один слабак вроде Лапьерьера!

Мари ничего не ответила. Лефор заметил, что она вдруг глубоко задумалась. Отсутствующий взгляд был устремлен куда-то далеко-далеко, к горизонту.

— Похоже, — заметил он, — у вас появилась какая-то идея…

Не желая мешать ее раздумьям, Лефор сорвал травинку и от нечего делать принялся машинально жевать ее. Наконец она прервала молчание и спросила:

— А что господин де Туаси, он все еще на Гваделупе?

— А где же ему еще быть! — ответил он. — Вообще-то жаль, что он все еще там. Будь он здесь, ему представился бы удобный случай узнать, что думают в наших краях о его новых поборах.

— Да, что говорить, и вправду очень жаль!

Однако внезапно она взяла себя в руки, будто вырвавшись из мира грез и вновь вернувшись к печальной действительности, и воскликнула:

— Ах, да что это я! Какой вздор! Видно, совсем потеряла рассудок! Придет же такое в голову! Да нет, ведь это же невозможно! Совершенно невозможно!

— Невозможно? — с недоумением переспросил Ив. — И что же это, позвольте полюбопытствовать, невозможно?

— Да один план, который только что пришел мне в голову. Я ведь уже сказала, что, должно быть, совсем потеряла рассудок. Не стоит об этом говорить…

— И все же?..

— Не настаивайте, прошу вас. Вы будете смеяться надо мной, мой добрый Ив! Видите ли, я так несчастна!.. У меня будто отняли частицу меня самой, я вся в смятении, мысли путаются, голова кружится. Это все оттого, что я схожу с ума от одиночества!

— И все же, — снова взялся за свое бывший пират, — если у вас есть хоть какая-то задумка, мне все равно хочется, чтобы вы поделились со мной… Кто знает, а вдруг и мне тоже что-нибудь придет в голову…

Она окинула его внимательным взглядом. Ей все привычней становилось это необычное лицо, которое она некогда нарекла лицом убийцы. Ей нравилась исходившая от него сила, рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. Мари положила ему на плечо руку. Он вздрогнул. Никогда еще она не вела себя с ним с такой дружеской непринужденностью, и суровое сердце бывшего пирата сразу размягчилось как нагретый воск.

Мари посмотрела ему в глаза, и в этом исполненном нежности взгляде Лефор прочел все восхищение и доверие, какие она теперь к нему питала.

— Послушайте, Лефор, — многозначительно проговорила она, — я не знаю, как вы ко мне относитесь… Должно быть, в ваших глазах я не более чем жена генерала?

Бывший пират почувствовал глубокое смятение, однако со свойственной ему прямотою и без тени колебаний ответил:

— Ах, мадам! Мне очень жаль, что вы жена генерала!

Она улыбнулась:

— Не говорите глупостей, Лефор! Мне просто хотелось узнать, достаточно ли хорошо вы ко мне относитесь, чтобы пойти ради меня на большие жертвы?

— Чем я должен для вас пожертвовать? — спросил он.

— Всем! Всем! Возможно, даже своей жизнью…

Он снова ухмыльнулся и шутливо заметил:

— Рискнуть жизнью?! Эка невидаль, мадам! Да вот уж почитай лет тридцать, как я только этим и занимаюсь…

Она еще крепче сжала рукою его плечо. Он не мог не почувствовать этого, однако с легкой горечью заметил:

— Все капитаны, с которыми меня сводила судьба, а я — что поделаешь, надо же время от времени и правду говорить — знавал куда больше отчаянных капитанов, чем хорошеньких женщин… Так вот, эти самые капитаны только и делали, что предлагали мне свою дружбу в обмен на то, чтобы я пожертвовал ради них своей жизнью!

— Полно шутить, — вновь заговорила она, — я ведь говорила вполне серьезно… Я хочу предложить вам обмен, честную сделку…

— Честную сделку? — не поверил он. — Иначе говоря, я должен буду полностью отдать себя в ваши руки и слепо подчиняться любым вашим приказаниям…

— Именно так, — решительно подтвердила она, — а в обмен на это я дала бы вам все, что бы вы ни пожелали от меня потребовать… Если мой план и осуществим, то только при условии вашей безоговорочной преданности…

— Ах, мадам! — воскликнул он. — Понимаете ли вы, какие опасные даете обещания?! Плохо вы еще знаете Лефора! И какие мысли бродят порой у него в голове!..

— Мне все равно! Ну так что, вы согласны?

Вместо ответа он крепко схватил руку, которая сжимала его плечо. Она увидела, как он весь будто раздулся от гордости, как ярче заблестели его глаза. Он привлек ее к себе.

— Нет, — едва слышно прошептал он, — вам и в голову не могло прийти, чего я мог бы от вас потребовать, но теперь-то, думаю, вы уже догадались, и если вы тут же не откажетесь от нашей сделки, то можете считать, что дело уже сделано! Слово Лефора, жизнь за один поцелуй…