Наталья Воронцова - Маринкина любовь

— Нет, ни за что! — Маринка вздрогнула от неожиданности и даже с места вскочила. — Нажилась я уже замужем! Мужчин терпеть не могу…

Увидев пораженное Борькино лицо, она тут же смешалась, покраснела и стала извиняться:

— Прости, Боречка, к тебе это совсем не относится. Ты другой, не как все. Ты мне как подружка…

— как подружка! — грустно вздохнул Смелов. — Ну что ж…

После этого эпизода он не приезжал в Петровское довольно долго. От его отца Маринка узнала, что Борька блестяще защитил в своем институте кандидатскую диссертацию. От предложений работы в столице у него просто отбою не было. Она радовалась за него, немного обижалась, что он совсем забыл ее. Вот что значит столичная жизнь! Все талантливые мужчины рано или поздно погружаются в нее с головой. Везет же московским девушкам!

— А Борис там случайно не женился? — однажды набралась храбрости Маринка и спросила за обедом Андрея Семеновича. — Что-то он давненько не приезжал, в гости не приходил. Беспокоюсь я.

— Нет, не женился, просто дел у него много. Над серьезным исследовательским проектом в институте работать начал, да и сам оперирует к тому же. — Смелов-старший вздохнул. — Некогда ему приезжать. А ты, красавица, кстати, вправду не догадываешься, почему сын мой до сих пор в холостяках ходит?

— Нет! — искренне ответила Маринка. Отчего-то ее очень обрадовал ответ Андрея Семеновича. — Наверно, просто еще не встретил девушку, которую бы по-настоящему полюбил. Вот когда встретит, тогда все у него и образуется, и семья будет. Я не сомневаюсь в этом!

— Быть может, ты и права… А ты сама как к Борису относишься? — вдруг спросил Андрей Семенович и напряженно прищурился.

— Что за вопрос! Борис мой очень близкий друг, еще со школы! А после той истории… Вы не представляете даже, как я ценю все, что он и вы для меня сделали!..

— Друг — это хорошо, — отчего-то печально сказал Смелое, — очень хорошо…

Однажды воскресным утром Маринка услышала сквозь сон, что кто-то бросил ей в окно камушек. Она вздрогнула и тревожно подняла голову. Наверно, послышалось или соседские дети балуются. Как же обидно проснуться в такую рань в выходной после тяжелой рабочей недели! Смирнова медленно потянулась, повернулась на другой бок и снова закрыла глаза, стараясь вернуться в сладкую дрему. И в этот момент снова что-то звякнуло и легко царапнуло по стеклу. Знакомое с детства, но почти забытое ощущение! Кто бы это мог быть? Сердце предательски дрогнуло и упало в пятки, Маринка быстро встала, накинула халат и выглянула в окно.

Внизу, положив на землю велосипед, стоял Димка. В его ладони было еще много камушков. Он как раз прищурился, снова прицеливаясь… Она отпрянула к стене и инстинктивно запахнулась. Сердцебиение было такое, что казалось — сейчас сердце выскочит из груди и запрыгает по полу как мячик. Ошибки быть не могло.

— Маринка! — раздался снизу знакомый голос. — Ну что ты там! Я же видел, что ты подошла!

Смирнова собралась с духом и снова посмотрела в окно. Прямо на нее снизу глядели светлые Димкины глаза. Увидев ее, он бросил камушки на землю и радостно замахал руками:

— Маринка! Выходи же скорей! Я тебя жду!

Маринка принялась лихорадочно одеваться. Потом остановилась, тяжело дыша, и схватилась за голову. Что она делает? К чему все это? Разве мало было боли в ее жизни? Но в ней как будто ожила могучая неведомая сила, которая просто тащила ее вниз, к Димке. Не пойти ему навстречу было невозможно. Она быстро подкрасила у зеркала губы, рукой пригладила волосы и выскочила за дверь.

— Ну здравствуй! — Она шла к нему, еще издали протягивая руки. Как он примет ее, только что вернувшись из Америки?

— Здравствуй, садись! — Димка поднял велосипед и показал на багажник. Похоже, он тоже был немного смущен и растерян. — Я тебя везде искал.

Не соображая, что она делает, Маринка быстро уселась на багажник сзади, и они поехали. Она крепко держалась руками за Димкину талию. Летний ветер развевал ее волосы и платье. Все уже это было когда-то очень давно. Все повторялось…

«Тили-тили тесто, жених и невеста!»

Мимо пробежали какие-то детишки, показывая на них пальцами. Маринка рассмеялась: и это она уже прежде слышала не единожды. Все происходило так, как будто назад перемотали магнитофонную бобину — и заиграла давно знакомая им обоим песня. Ей казалось, что они едут целую вечность, и это было удивительное ощущение — снова став с Димкой одним целым, нестись неизвестно куда в порывах ветра.

— Ты что там, заснула? Слезай, приехали! — услышала она Димкин голос и, тряхнув головой, легко соскочила с велосипеда.

Они с Соловьевым стояли и смотрели друг на друга, как будто виделись впервые в жизни. Маринка заметила, что в Димке произошли какие-то перемены. Он повзрослел, лицо его как будто посерело, несмотря на густой коричневый загар, в светлых глазах появилась дымка. Он выглядел не совсем здоровым. Сейчас было очевидно, что ему давно уже не пятнадцать лет.

— А ты ничего выглядишь, — нарушил молчание Димка, — почти не изменилась. Ой, а что это у тебя?

Он подошел и расправил рукой кудрявую прядь Маринкиных волос у самого виска. Она была с сединой.

— Так, ерунда, покраситься некогда, — отозвалась Маринка. — Чай, не пионеры уже.

— Ну это как сказать, — возразил Соловьев. — Я лично ощущаю себя очень даже молодцом! В очереди на уколы ко мне все пенсионеры так и обращаются: молодой человек!

— Это хорошо, что ты себя так чувствуешь, — улыбнулась Маринка. — А какие, кстати, уколы?

— Так, ерунда! — отшутился Соловьев и тряхнул челкой. Только сейчас она более-менее пришла в себя и огляделась.

Димка привез ее на лужайку к реке, на то самое место, где они так любили бывать вдвоем в детстве. Соловьев бросил велосипед в кусты и сел на самом краю небольшого взгорка, откуда было хорошо видно темную, блестящую речную воду. Маринка опустилась на траву рядом.

— Хорошо! — сказал Димка, и одной рукой обнимая ее за плечи. — Больше никуда отсюда не уеду!

— Димка! — окончательно пришла в себя Маринка. — А ты вообще-то где был? Я про тебя давным-давно не слышала. Говорили, что ты в Америке… Рассказывай!

Димка мечтательно пожевал длинную травинку, щурясь на солнце. Лицо его приняло легкомысленное выражение.

— А что тут рассказывать? Ну увез меня отец в Штаты — там можно было при посольстве учиться устроиться. Думал, я там остепенюсь под его присмотром, интерес к карьере и прочему появится. Я какое-то время там поучился, и так стало скучно. Даже не учиться — жить. Там все при посольстве ужасно строго: туда не ходи, с этими не общайся, того не делай. Как в тюрьме. Я вообще не понимаю, чего люди восхищаются Нью-Йорком. Кругом только высокие, каменные дома. Я там с одним негром-музыкантом подружился, так отец чуть не умер со страху, такую истерику закатил! А мне это надо?

Маринка боялась верить услышанному, настолько неожиданно все это было.

— Так ты теперь насовсем вернулся? — робко спросила она.

— Конечно! — Соловьев широко улыбнулся. — Ты знаешь, я до сих пор нашу школу вспоминаю. Как мы тогда хорошо жили! После этого все остальное кажется каким-то другим, неуютным, что ли, хотя, наверно, таким, как мой отец, в Америке лучше…

Тут Димка осекся и огляделся по сторонам. Маринка с удивлением смотрела на него.

— И что же дальше?

— Но вообще-то, моя бы воля — я бы, конечно, еще немного в Штатах пожил. Не для учебы — просто так. Интересно все-таки, что там, в другом мире. Там же не только Нью-Йорк есть. Вот сел бы на велосипед и поколесил бы повсюду. Посмотрел бы на Калифорнию, на Дикий Запад — как там обычные люди живут. Лос-Анджелес, хиппи всякие. А не только те, кто каждый день в офис в черных костюмах с галстуками ходит. Но этого мне сделать не дали. В общем, бросил я учиться и стал проситься вернуть меня восвояси. Отец сердился очень. Я же его надежда, старший сын… Не оправдал, дескать. Сказал, денег больше давать не будет. Потом я лечился еще там после всего…

— Лечился? Но от чего? — Маринка удивленно подняла брови.

Димка снова помолчал, потом продолжил, улыбаясь чему-то своему:

— Да какая разница от чего? Не бери в голову, я же сказал — пустое все это. Потом уехал. Пусть, думаю, они там с Татьяной живут спокойно. У них работа, дети. А я как неприкаянный, как бельмо на глазу. Что, думаю, мешать им буду? Отец и так за меня краснел все время, а Татьяна хоть и держалась, но видно было, чего это ей стоило… Вот и вернулся. А когда из Штатов приехал, еще немного в Москве пожил, надо было там кое-чего поделать. Потом поехал в Липовое, туда, где мать похоронена.

— Да, я знаю…

— Что ты знаешь? — удивился Соловьев. — Ты что, разве там была?

— Да.

— Ну ты даешь! Я всегда говорил, что ты какая-то странная. Что тебя туда понесло? Когда? Хотя какая мне разница… Ты же все равно не признаешься.

— Так что ты в Липовом делал?

— Отдыхал, восстанавливался. Там места кругом красивые.

На рыбалку ходил, на велосипеде катался. Думал, поживу один в глуши — лучше будет. Не тут-то было. Совсем загрустил и сюда прикатил. Видишь, даже стихами заговорил… Видимо, родные места вдохновляют. — Димка улыбнулся.

Только сейчас Маринка поняла, какая главная перемена произошла в Соловьеве за это время. Он стал каким-то пришибленным, неуверенным, суетливым, несмотря на то что разговаривал громко и много, активно жестикулировал. Даже как будто ростом меньше… Особенно поразила Смирнову его непривычная улыбка — фальшивая, нервная. Что-то серьезное произошло с Димкой за эти годы, о чем он явно не хотел говорить.

— Курить будешь? — Соловьев достал из кармана пачку заграничных сигарет. — Остатки роскоши. Бери, а то закончатся…

— Нет, спасибо.

— А ты все такая же, — протянул Димка и закурил. — Как будто остров в океане, на котором остановилось время. Совсем не меняешься. Мне кажется, вернись я сюда снова через сто лет — все равно тебя бы тут нашел, вот такую же…

— Подожди, Дима! — Маринка нервно вскочила на ноги. — А как же твои блестящие математические способности? Твое будущее, научная карьера?

— Какие способности, очнись, Маринка! Несешь всякий вздор. Ты что, вчера родилась или притворяешься? Это меня просто бабка по математике натаскала. Если бы не она, в гробу бы я эту математику вообще видал, терпеть ее не мог с первого класса! Я бы просто не пережил еще пять лет такой пытки. — Димка сплюнул. — А с карьерой… Хрен его знает, дальше видно будет. Пока неохота. Посмотрел я на отца — да лучше я тут спокойно жить буду, чем там от любого чиха шарахаться!

— Что ты говоришь! — Маринка трясла Соловьева за плечи. — Ты же талант, тебе обязательно надо учиться, надо…

— Ничего мне не надо! — мрачно сказал Димка и отбросил недокуренную сигарету. — Ну хоть ты отстань уже от меня с этим всем… Надоело!

Маринка как-то сразу сдалась, притихла, испугавшись причиненной другу боли. Она ласково коснулась его плеча:

— Ты только не обижайся, я же за тебя переживаю… Вижу тебя совсем редко, даже спросить о тебе не у кого. Наташку твою тоже давно не видела. Как хоть она там?

— А что Наташка? — раздраженно сказал Димка. — Сестрица моя всю жизнь к тебе ревновала. Она вообще не хотела, чтобы мы общались. Она теперь вся из себя удачливая, в крутой институт поступила, на стажировку за границу собирается. Мечта отца наконец исполняется, вырастил себе достойную смену! Туда ей и дорога! Очень взрослой и самостоятельной себя почувствовала. А все это до поры до времени. Вот встретится ей какой-нибудь мужик — крылышки пообломает быстро…

Это заявление тоже было новым. Прежде Димка никогда так жестко не говорил о сестре. Вообще, он стал таким другим, непонятным. И по-прежнему скользящим по Маринкиной жизни, как солнечный зайчик…

— А жить-то ты снова в коттедже будешь?

— Пока да. Бабке велено открыть для меня одну комнату на первом этаже, а в остальные — не впускать… Отец, видно, боится, что я на безденежье его имущество распродавать начну! — ухмыльнулся Соловьев. — А вообще теперь, после отъезда Наташки, коттедж никому не нужен. Бабке с ним справляться тяжело, там же еще сад-огород… Короче, отец должен скоро приехать и продать свое сокровище от греха подальше. Судя по всему, он сюда возвращаться больше не намерен… И сестрица моя тоже не вернется, дело ясное.

— А Эстер Борисовна как восприняла твое возвращение?

— Устроила мне игру в молчанку. Ноль внимания — фунт презрения. Ну потом все же отошла… Кормит-поит, все-таки любимый внук, деваться некуда. А я ее грядки поливаю и пропалываю, улиток с кустов собираю. Так и живем.

Они посидели еще с час молча, глядя, как над обрывом низко проплывают облака. Соловьев так и не спросил у Маринки ничего о ее жизни, а она ему ничего не рассказала.

— Эх, хорошо! — мечтательно протянул он напоследок, потягиваясь. — Купить, что ли, моторную лодку? Буду по реке гонять, рыб пугать, сети ставить! Все девушки мои будут! Ну поехали, что ли. А то дождик собирается…