Кэролли Эриксон - Мария Кровавая

В последние годы жизни Изабелла превратилась из легендарной героини в меланхоличную затворницу. Она стала медлительной и угрюмой. Часто плакала, то ли от избытка религиозных чувств, то ли из-за супружеской неверности Фердинанда. Поверх грубой монашеской одежды послушницы Третьего Ордена францисканцев она теперь надевала только черные одеяния. Из четырех ее дочерей старшая умерла, младшая была далеко в Англии, третья — в Португалии. Четвертой дочери, Иоанне, самой красивой и одухотворенной, вскоре было суждено сойти с ума.

Дедушка Марии по отцу, Генрих VII, разговаривая с Фердинандом и Изабеллой, в знак уважения никогда не забывал касаться рукой шляпы. После женитьбы Артура па Екатерине он любил повторять, что он и его супруга теперь стали с Фердинандом и Изабеллой «братом и сестрой», а в присутствии испанского посла торжественно поклялся, положив руку на сердце: «Если я услышу от любого из приближенных какие-то слова против католических королей, то всем сердцем ручаюсь — больше такого человека никогда уважать не буду». Маловероятно, чтобы в своем неимоверном восхищении Фердинандом и Изабеллой Генрих был совершенно искренним, но, будучи королем-выскочкой, к тому же из маленькой страны, он остро чувствовал разницу в положении.

Когда в 1485 году Генрих завладел английским престолом, на нем еще сохранялось клеймо отверженного — ведь совсем недавно он был лишен всех титулов и земель. На корону Генрих претендовал благодаря династической линии, идущей от матери, но у него не было ни денег, ни поддержки. Изгнанный на континент узурпатором, Генрих (ему тогда было двадцать восемь лет) долго собирал силы для сражения с королем Ричардом III, которое наконец состоялось при Босвор-те. Справедливость как будто бы восторжествовала, Генрих был коронован, и парламент объявил, что все, кто воевал против него при Босворте, предатели, но все равно его положение было пока ненадежным. Чтобы сохранить титул, нужно было победить главную угрозу, исходящую от Перкина Уор-бека[9], который осаждал большинство правителей Европы, утверждая, что он младший из двух умерщвленных сыновей Эдуарда IV, и сокрушить меньшую, исходящую от ирландского претендента на престол, Ламберта Симнела, который называл себя Эдуардом VI. Необходимо было также ухитриться уцелеть среди разнообразных интриг, какие плели разного рода заговорщики. Они дошли до того, что наносили на стены коридоров дворца мазь, полученную от римского астролога, что должно было привести к неминуемой смерти короля «от руки тех, кто его больше всего любит». И помимо всего прочего, в Англии необходимо было создать новый образ монархии.

Вот к этому Генрих был вполне готов. Он был пригож, статен, с выражением вдохновенной уверенности на лице. У него был бесценный дар — умение завоевывать сердца воинов, советников и простых людей, которые, чтобы увидеть его выезд, толпами собирались на улицах и залезали на крыши домов. «Вид у него веселый и бравый, волосы рыжие, сияют, как золото, а серые глаза живые и светятся» — так написал о нем хронист Холл в день битвы при Босворте. А когда он скакал через Йорк вскоре после коронации, «огромная толпа жителей», радуясь его восхождению на престол, осыпала своего любимца лепешками и засахаренными фруктами, крича: «Король Генрих! Король Генрих! Боже, храни нашего прекрасного короля!» Новый образ монарха, как его представлял себе Генрих, должен был основываться на символах королевской власти и великолепии облика. На убранство и наряды для коронации потратили свыше полутора тысяч фунтов. В течение трех педель двадцать один портной и пятнадцать скорняков не покладая рук работали, создавая наряды для рыцарей и оруженосцев. Генрих образовал свою личную гвардию лучников и завел при дворе изысканные церемонии по примеру тех, что наблюдал во Франции. К концу правления он создал наконец видимость порядка и крепкой руки, завещая сыну все это хранить наряду с полной казной. За умелое правление, популярность в народе и личную смелость его прозвали «чудом среди мудрецов».

Супруга Генриха VII, Елизавета Йоркская, вела строгую жизнь средневековой королевы, исправно вынашивая детей. Ее знатность (она была дочерью Эдуарда IV) играла существенную роль в деле повышения престижа супруга. На церемонию коронации она ехала в паланкине, отделанном золотой парчой, в богатом наряде и с драгоценной диадемой, увенчивающей «прекрасные рыжие волосы, спадающие сзади на спи-ну». Правда, потом почти сразу же она выбрала для себя девиз «Смирение и послушание», удалившись в добровольное заточение королевских покоев. Двое ее детей умерли в младенчестве, а при родах последнего ребенка — крошечной, слабенькой принцессы, которой суждено было прожить меньше года, — королева умерла сама.

Из всех детей Генриха VII и Елизаветы.Йоркской самым крепким оказался второй мальчик, которого в детстве прозвали принц Хэл. Когда этому круглолицему румяному ребенку был всего год от роду, он уже имел титулы Правителя Пяти портов[10] и Коменданта Дуврского замка, а в три года принц Хэл был произведен в рыцари Бани и кавалеры ордена Подвязки. К четырем годам он уже мог достаточно уверенно сидеть в седле, чтобы проскакать на коне до Вестминстерского аббатства, где его произвели в герцоги Йоркские, как раз в то время, когда Перкин Уорбек, претендовавший на этот же титул, готовил свой мятеж. Эразм Роттердамский, видевший юного принца в возрасте восьми лет, признавал, что этот мальчик достоин быть королем, и считал, что у него большое будущее. Но Генрих был младшим сыном и потому наследником не являлся. В каком-то смысле это было для пего даже хорошо, потому что он с младенчества не испытывал того морального гнета, которому всегда подвергается наследный принц, однако судьба распорядилась иначе. Старший брат умер, когда Генриху исполнилось десять с половиной лет, и все резко изменилось. Генрих стал принцем Уэльским. С этого момента он начинает овладевать рыцарскими навыками и готовится стать королем. В шестнадцать лет принц Хэл уже перерос отца, а «конечности у него, — как писали современники, — были гигантских размеров». Испанский посол утверждал, что «принц Уэльский был самым красивым юношей во всем мире». А другой наблюдатель писал о нем так: «Из всех принцев приятной наружности Генриха следовало бы поставить на первое место». Люди, любившие Генриха VII, обожали и его сына. Сочинялись баллады (в те времена они были очень популярны), повествовавшие о том, как принц Хэл, нарядившись в скромную одежду, отправлялся искать компании простых людей; конечно, его сразу же узнавали, воздавали всяческие почести, а затем он, окруженный верными подданными, торжественно возвращался во дворец. Крепкий мальчик стал энергичным, живым и привлекательным юношей. Он подавал большие надежды на то, чтобы стать незаурядным королем.

Сестры Генрика — тетки Марии — были разительно не похожи одна на другую. Маргарет (она была на два года старше Генриха) отличалась завидным здоровьем и острым умом. Отец выдал ее за Якова IV Шотландского, когда девочке едва исполнилось четырнадцать лет. Якову было двадцать восемь, и он не пропускал пи одну хорошенькую женщину, с которыми не очень церемонился. (Во время переговоров по поводу его женитьбы на Маргарет Тюдор его любовница, прекрасная леди Маргарет Драммонд, умерла при невыясненных обстоятельствах.) Маргарет с трудом смирилась со своим замужеством. Скучая по дому и унижаемая мужем, она писала жалобные письма отцу в Англию. Гибель Якова IV в битве при Флоддене освободила ее от этого тягостного брака, но во время ее второго замужества, за графом Энгюсом, конфликт между Англией и Шотландией усугубился и в конце концов привел к гражданской войне. К этому времени Маргарет, став женщиной независимой, превратилась в дородную матрону внушительных размеров. В придачу к супругу, графу Энгюсу, она постоянно имела несколько любовников, один из которых, лорд-канцлер Генрих Стюарт, впоследствии стал ее третьим мужем.

Если Маргарет в личной жизни, по крайней мере поначалу, очень не везло, то младшая сестра Генриха, Мария, наверное, была в семье самой счастливой женщиной. Ее портреты подтверждают единодушное мнение современников о необыкновенной красоте Марии: высокий лоб и правильные, утонченные черты лица, великолепная фигура. Правда, она была несколько бледновата, но это ее не портило. В отличие от Генриха глаза и волосы у Марии были темные. Девочкой она была послушной и с приятным, легким характером, однако волю имела сильную, а сознание того, что она является одной из самых привлекательных принцесс в Европе, придавало ей уверенности. Мария согласилась выйти за престарелого французского короля Людовика XII (после того как была расторгнута заключенная ранее помолвка с Карлом Кастильским, будущим Карлом V), но поставила условие, что следующим ее мужем будет тот, кого она выберет сама. Было хорошо известно, что выбор Марии падет на Чарльза Брэндона, близкого друга Генриха, и, когда вскоре после свадьбы Людовик Умер, утешить вдову во Францию послали именно Брэндона. Там они с Марией тайно обвенчались. Узнав об этом, Генрих пришел в ярость, но он слишком любил их обоих, и Марию, и Брэпдона, и потому позволил им вернуться ко двору. Однако в качестве компенсации он завладел золотой и серебряной посудой Марии и ее драгоценностями, а также потребовал вернуть расходы на приданое, которое она получила, выходя замуж за французского короля. Чуть ли не до самой смерти ей пришлось выплачивать в казну огромный долг — по тысяче фунтов в год.

Английские и испанские предки Марии Тюдор (как мужчины, так и женщины) были в избытке наделены инициативой, смелостью, воинственностью и независимостью. Кое-что из этого досталось и ей. Несмотря на то что Мария воспитывалась как англичанка, в ее характере было много испанского, чем она, несомненно, гордилась. Это случилось, видимо, потому, что в раннем детстве ее воспитывала мать, на которую Англия так и не оказала серьезного влияния и которая всю жизнь молилась только по-испански. В личности и духовном облике Марии можно было обнаружить и черты ее бабушки Изабеллы. Она унаследовала ее целеустремленность, храбрость, работоспособность, как и ее склонность к меланхолии. У Марии также было что-то от религиозного фанатизма Изабеллы, стремления очистить веру от еретической скверны, но в этом смысле их не стоит даже сравнивать, потому что обстановка, в которой выросла Мария, очень сильно отличалась от Испании XV века. Возможно, если бы Мария жила среди рыцарской куртуазности и законов чести, набожности и религиозного идеализма средневековой Испании, она бы подобно бабушке стала выдающейся героиней своего времени, но в гнилостном климате предательства, шатаний и религиозных потрясений Англии периода правления Тюдоров на ее пути были такие препятствия, которые не смогла бы преодолеть даже Изабелла.

Зимой 1517 года, в середине января, в Лондоне случился сильный мороз. Все улицы были обледенелыми, а на Темзе образовался толстый лед. Мужчины, чтобы добраться во дворец, могли не переплывать реку на лодках, как обычно, а переходить из Лондона в Вестминстер пешком. Потом, видя, что лед на реке достаточно крепкий, и все остальные горожане протоптали по нему дорожку, вернее, большую дорогу. В феврале погода не улучшилась. Юстиниан, которому нужно было поехать в Гринвич на аудиенцию к королю, жаловался, что переплыть реку на лодке пока все еще невозможно и что «эта опасная дорога по льду» делает путешествие весьма рискованным. Морозы наступили после большой засухи. С сентября по май на всем юго-западе Англии не пролилось ни капли дождя. Сочные зеленые луга стали коричневыми, небольшие ручейки высохли, и крестьянам приходилось гнать свой скот на водопой за три-четыре мили. И вскоре после первого долгожданного дождя по Лондону распространилась потница.

С точки зрения наших теперешних понятий потница — это скорее всего особая форма гриппа с осложнением на легкие. Она поражала своих жертв «обильной потливостью, от них начинало смердеть, а лицо и все тело становились крас-ными; и была постоянная жажда, сопровождаемая сильным жаром и головной болью». На голове и теле появлялась сыпь, иногда в виде обширных струпьев. Больной умирал прежде, чем осознавал, что следует обратиться к лекарю. Эта безжалостная внезапность смерти от потницы ужасала тех, кто пока еще оставался здоровым. Люди падали на улицах, во время работы, в церкви, некоторые успевали добрести до дома, чтобы рухнуть бездыханными там. Внимательно изучивший болезнь лекарь писал, что она убивала «некоторых в тот момент, когда они открывали окно, других, когда те играли с детьми у дома; одних болезнь уничтожала часа за два, другим хватало и часа… Кое к кому смерть приходила во сие, к иным в момент пробуждения, одни умирали в веселье, другие в заботе, некоторые голодные, а иные сытые, некоторые занятые, другие же праздные; в одном доме иногда погибали трое, иной раз пятеро и больше, а порой и все». Часто не было времени ни составить завещание, ни послать за священником, а ведь тех, кто умер без завещания или без соборования, на освященной земле хоронить запрещалось.