В его глазах богатство росло, как на дрожжах: дела шли как нельзя лучше. От великолепных замыслов удачных спекуляций голова горела, как в огне. Грезились собственные корабли, баржи, многочисленные караваны, конторы и фактории во всех концах земли, толпы подчиненных, рабов, тюки, полные золота. Увлекаясь своими мечтами, он уже видел себя вместе с Марией в драгоценной лектике. Он слышал хвалебный гул толпы, прославляющий богатство Иуды и красоту его жены. Лицо Иуды приняло важное выражение, на губах появилась добродушная улыбка, и он качал из стороны в сторону рыжей головой, словно отвечая на приветствия толпы.

— Все недурно кончается, — подумал он, оглянулся вокруг и посмотрел на небо.

Луна уже гасла, кое-где еще мелькали звезды, тянуло легким предрассветным ветерком.

— Она бы должна уже вернуться, — подумал Иуда и стал всматриваться вдаль. Светло уже было, когда он увидел бежавшую женскую фигуру. Это была Мария, но она не шла, а летела.

— Иуда! — услышал он издали ее звучный, проникающий голос, дрожавший от какого-то необычайного волнения. — Иуда!

Она подбежала к Иуде, бросилась к нему на шею с криком и плачем, возбужденная, не сознавая, что она делает, и, то нервно смеясь, то рыдая, твердила:

— Это все не правда. Напрасно горевали наши сердца. Не было муки… не было ничего… Он только позволил себя распять, чтобы потом проявить свою силу.

— Что с тобой? — отступил испуганный Иуда.

— Я была у его гробницы, ночь закрыла мои глаза. Ощупываю, как слепая, камень, а камня нет… Гробница открыта… заглядываю туда, затаив дыхание… О, мой дорогой учитель!.. А его нет, и только саван лежит свернутый, сияя, словно крылья ангела…

Испугалась я, плачу, где мое дорогое сокровище… Пахнет одуряюще мирра и алоэ, а тут кто-то стоит около меня и спрашивает:

— Жена, что ты плачешь, кого ищешь? Слышу этот голос, этот голос… Сердце мое дрожит, кровь молотом бьет в висках…

— Господин, говорю я в горе, если ты его взял, то скажи, куда ты его положил, и я его заберу оттуда. А он сердечно: «Мария».

И словно кто-то открыл мои глаза.

— Иуда, — бросилась она снова к нему на шею, — как тебя вижу, так стоял передо мной мой чудный учитель.

Упала я к его ногам, и освежили меня, словно роса, его любящие слова: «Не прикасайся ко мне еще… скажи ученикам…» Не помню дальше, так стало мне легко, хорошо… как никогда, как никогда…

Лицо Марии вспыхнуло румянцем, затем побледнело, голос прервался от волнения.

— Когда я очнулась, он уже отошел. Я хотела бежать по следам, но не могла найти их на песке. Еще раз заглянула я в гробницу — вся залита светом, а белые саваны сияют, как снег, ароматные, без малейшей капли крови.

Надо пойти сказать ученикам. Где мы соберемся, туда он придет, сказал мне, не сейчас, но потом, потом… Иуда, почему ты молчишь, почему ты не радуешься? Учитель восстал из мертвых!

Глаза Марии горели восторгом, экзальтированные черты лица стали прекрасны высокой неземной красотой.

— Надо учеников найти. Беги ты в одну, а я в — другую сторону… Беги.

И с криком: «Учитель жив, мой дорогой, любимый учитель!» — она пустилась бежать. Волосы ее, ярко освещенные солнцем, горели, как зарево, и казалось, что с горы в тихий уснувший город несется пламя, летит вихрь и буря.

Ноги Иуды подогнулись, как тяжелый мешок, упал он на песок, закрыл глаза и сидел неподвижно, с опаленным лицом, испещренным глубокими морщинами.

Иуда не верил в воскресение. Тело могли выкрасть наемники священников, чтобы могила не стала местом поклонения, или же ревностные поклонники Иисуса. Отсутствие следов на песке утверждало его в предположении, что Мария видела лишь призрак, но этот призрак отнимал ее у него навсегда, а вместе с ней рассыпалось навсегда в прах и все здание его загоревшихся надежд, Иуда сгорбился и съежился весь, словно от невыносимой тяжести.

Он переживал ощущения банкрота, неожиданно утратившего до копейки все внезапно приобретенное богатство. И сознание, что ему снова придется вернуться к прежней жизни, влачить жалкое существование, прямо лишало его всякого самообладания. Он судорожно впился пальцами в склокоченные волосы, до крови закусил губы и глухо стонал. Наконец, упал лицом на землю и долго лежал неподвижно. Солнце было уже высоко, когда Иуда встал с серым лицом и мутными, осовевшими глазами.

Он слышал отдаленный шум суетливого, полного праздничного шума города, бессмысленно смотрел на блиставшие на солнце высокие башни и мраморные дворцы, на залитую золотом крышу храма.

— Священники, — мелькнуло в его обезумевшем уме, — священники обязаны мне многим. — Он ожил при мысли, что ему удастся получить какое-нибудь скромное местечко, если не в Иерусалиме, то где-либо в синагоге, где он обретет спокойное существование и возможность двигаться дальше по ступеням иерархии.

Он не смел уже мечтать о внезапном возвышении и горько усмехался, видя, как он сам понижает свои собственные желания; в то же время где-то в тайниках его души теплилась слабая надежда, что он, может быть, получит нечто большее, чем предполагает…

Иуда поднялся, одернул свой изношенный плащ, увязал в узелок взятые из копилки деньги и лениво направился в город.

Но вспомнив по дороге подробно, как священники настаивали на смерти Иисуса, какую большую, по-видимому, опасность они усматривали для себя в лице учителя, как страшно они ненавидели его, Иуда креп духом и шел все проворнее, все более и более убеждаясь, что его, несомненно, ждет щедрая награда.

В таком настроении он пришел ко дворцу Анны. Дежурным привратником был в этот день Ионафан, тайный последователь Иисуса, хорошо знавший о предательстве Иуды. И хотя вера его в Иисуса сильно поколебалась после казни, он все-таки весьма недружелюбно встретил Иуду и сердито спросил его:

— Чего ты хочешь еще?

— Хочу видеться с твоим господином, у меня есть для него важное известие, — ответил Иуда, несколько ошеломленный таким приемом.

У Анны как раз были несколько членов синедриона и сам первосвященник, который от имени верховного судилища пришел выразить тестю благодарность за ловкую защиту дела Иисуса перед Пилатом: своей находчивостью Анна спас положение священников и снова вернул древний авторитет приговорам судилища.

Когда Ионафан доложил о приходе Иуды, Нефталим весело сказал:

— Есть тут и моя заслуга. Моя крепкая пощечина, данная этому пройдохе в нужный момент, немало помогла нам в деле ареста Иисуса. Чего еще хочет этот человек?

— Говорит, что принес важное известие.

— Спроси его, в чем дело, — приказал первосвященник.

— Пришел сообщить, что Иисус воскрес из мертвых, — сердито ответил Иуда, недовольный тем, что его не принимают лично.

Ионафан задрожал и в первый момент хотел утаить это известие, но испугался ответственности, да и само известие показалось ему слишком невероятным.

В сильном волнении вернулся он в залу и проговорил дрожащим голосом:

— Говорит, что Иисус воскрес из мертвых.

— Он так говорит, — раздался общий смех.

— Ловкий человек, — смеялся Анна. — Он хочет вторично выдать нам равви, но на этот раз добровольно.

— Я полагаю, что он добивается какой-нибудь награды. Можно дать ему отступного: такого рода люди могут всегда пригодиться, — заметил Каиафа.

— Я тоже думаю так, — подтвердил Датан и вынул пять сребреников.

Первосвященник вынул десять, другие по несколько, — А я даю один и то только ради ровного счета, больше не стоит, — дополнил сумму до тридцати Нефталим.

— А я, — пошутил Анна, — в память воскресения из мертвых дырявый кошелек, — он всыпал в кошелек сребреники и, давая их Ионафану, сказал:

— Дай ему это и скажи, чтобы не смел больше являться сюда, а со своей стороны можешь добавить ему несколько тумаков, если он будет жаловаться, что ему еще и этого мало.

— На тебе, подлый предатель, тридцать сребреников, и будь проклят, вложил в руку Иуды кошелек бледный от волнения Ионафан и, охваченный горем, что учителя больше нет в живых, он сильным ударом вытолкнул Иуду на улицу и запер ворота, Иуда зашатался и ухватился за стену, — И это все, ничего больше, — отчаянно гудело у него в голове. Одной рукой он судорожно сжимал кошелек, другой ухватился за грудь.

Тело его покрылось холодным потом, он чувствовал, что земля шатается у него под ногами, что он погружается в какое-то вязкое болото, которое тянет вниз его одеревеневшие ноги.

Глава 12

Апостолы сначала не верили Марии, что Иисус воскрес из мертвых и явился ей.

Бегали к гробнице, чтобы убедиться, но она была действительно пуста.

Первые прибежали Петр и Иоанн. Саваны без капли крови, разбросанные по гробнице, произвели на них потрясающее впечатление. Глубоко взволнованные, они целый день проблуждали за стенами Иерусалима, укрываясь в оврагах, а в сумерки украдкой пробрались в уединенный домик в предместье, принадлежавший кожевнику Эфраиму, где был назначен сборный пункт. Здесь они застали Варфоломея, Филиппа, Симона Киринеянина и Андрея, которым возбужденная Мария уже вторично рассказывала о своем видении.

Подробности рассказа Марии, ее искренность и энтузиазм, наконец, принесенные Матфеем новые версии о тех необыкновенных явлениях, которые видели другие женщины у гроба, — все это убедило их, что Иисус действительно воскрес.

Апостолов охватило странное, полутревожное, полуторжественное, мистическое настроение.

Двери были тщательно закрыты, затворы задвинуты из опасения внезапного нападения черни, возбужденной фарисеями против учеников. Все более глубокая тишина окружала домик со всех сторон, ибо с наступлением вечера шум города затихал. Было уже довольно поздно, когда Филипп осмелился, наконец, зажечь светильник, слабый огонек которого далеко не рассеивал таинственной темноты, притаившейся во всех углах комнаты.

Все невольно жались поближе к свету, никто не смел заговорить, и каждый шорох, каждый скрип возбуждали тревогу в сердцах, вызывали испуг и беспокойное ожидание, еще более усиливаемое нервным возбуждением Марии.

Она ежеминутно срывалась с места и, то смертельно бледная, то вся в огне, вслушивалась в каждый звук, в каждый шелест, а затем без сил падала на скамью, когда шум затихал.

Все вскочили, когда раздался громкий стук в двери.

— Кто там? — дрожащим голосом спросил Петр.

— Мы, — послышались голоса Иакова, сына Алфеева, и Левия, брата Иоаннова.

Они уже знали о воскресении Иисуса и рассказывали новые известия, вполне подтверждавшие слова Марии, Перебивая один другого, они взволнованно рассказывали о том, что случилось с ними сейчас по дороге. Когда они уже повернули в предместье, то мимо них прошел неслышным шагом, словно таинственная тень, какой-то прохожий и приветствовал их словом «шолом», то есть мир, счастье. Они с удивлением ответили ему тем же и только потом вспомнили, что тон приветствия, голос и фигура этого прохожего поразительно напоминают учителя. Они немедленно вернулись на то самое место, но, конечно, там не нашли никого…

— Счастье, — повторила взволнованная Мария, — когда мы соберемся все вместе, он придет со счастьем.

— Не хватает только Фомы, — вздохнул Иоанн.

— Нет Иуды, — заметил Варфоломей. Раздался стук в дверь, и вошел Фома, видимо, чем-то расстроенный.

— Слышали…

— Иисус воскрес из мертвых, хорошо, что ты пришел, мы дожидаемся только Иуды…

— Что Иисус воскрес из мертвых — это мне уже говорили, но я поверю только тогда, когда увижу его собственными глазами. Но я знаю, что Иуда не придет, Иуда предал учителя, сообщил, где его можно найти… и вчера был еще раз у священников с известием, что он воскрес из мертвых… Это подлый человек…

— Не правда, — воскликнула Мария и поднялась бледная, как полотно, — ты повторяешь подлые сплетни. Иуда оказался мужественнее вас всех. Он первый уведомил меня о захвате учителя, он искал вас, чтобы спасти Иисуса. Вы все попрятались… Он призвал меня на помощь… У креста стоял до последней минуты… Ему первому сообщила я, что учитель воскрес из мертвых… Я побежала искать вас в одну сторону, а он в другую… Я знаю, где он спрятался, и приведу его сюда… Ты тяжко обидел его, Фома. Ты сомневаешься, что Иисус воскрес из мертвых, хотя я его собственными глазами видела, как вижу тебя сейчас, а веришь, что Иуда…

— Тише, тише, Мария, — успокаивали ее ученики.

— Как же мне не верить? Ионафан, слуга Анны, рассказал мне подробно все. Он вчера был дежурным, сам докладывал о нем священникам, сам вынес и отдал ему тридцать сребреников, которые дали ему в награду за помощь. Священники не поверили ему и смеялись над ним и добавили ему еще дырявый кошелек.