Хорхе Исаакс - Мария

Твердой рукой Браулио забил снаряд в ствол ружья и сказал с обычной своей доброй улыбкой:

– Это просто котенок, да к тому же и ранен.

Выслушав последние слова, мы разошлись по местам.

Хосе, Тибурсио и я поднялись на удобную для наблюдения скалу. Тибурсио то и дело проверял запал своего ружья. Хосе напряженно вглядывался в даль. Отсюда нам было хорошо видно все, что делалось на утесе, и мы могли внимательно следить за указанным нам проходом: к счастью, могучие деревья на склоне росли редко.

Из шести собак две уже вышли из боя; одна лежала растерзанная у ног зверя, другая, с разорванным боком, приползла к нам и, жалобно повизгивая, издыхала подле камня, на котором мы стояли.

Ягуар стоял задом к купе дубов, бил хвостом, ощетинив шерсть на спине, оскалив зубы и сверкая глазами; он издавал глухое рычание, встряхивал огромной головой, и уши его щелкали, словно деревянные кастаньеты.

Когда он поворачивался под натиском заметно усталых, однако еще не выдохшихся собак, видно было, как хлещет у него из левого бока кровь; по временам он пытался зализать рану, но тщетно, – вся свора тут же яростно кидалась на него.

Браулио и Лукас появились из тростниковых зарослей на склоне утеса; они оказались немного дальше от зверя, чем мы. Лукас был бледен, как мертвец, а пятна, оставшиеся у него на щеках после карате,[19] посинели.

Таким образом, охотники и ягуар образовали треугольник, и обе наши группы могли открыть огонь одновременно, не рискуя ранить друг друга.

– Стрелять всем вместе! – крикнул Хосе.

– Нет, нет! Собаки! – возразил Браулио. И, оставив своего товарища в одиночестве, он исчез.

Я понял, что хотя общая стрельба и могла прикончить зверя, но наверняка погибли бы несколько собак, а ягуару, останься он жив, не долго было бы сыграть с нами злую шутку, пока ружья разряжены.

Из тростника, позади деревьев, защищавших зверя с тыла, выглянула голова Браулио: рот его жадно ловил воздух, глаза были широко открыты, волосы взъерошены. В правой руке он сжимал копье, левой раздвигал мешавшие ему лианы.

Все мы молчали; даже собаки, казалось, выжидали, чем кончится дело.

Хосе не выдержал и крикнул, науськивая собак:

– Уби! Маталеон! Уби! Хватай его, Трунчо!

Зверю нельзя было давать передышки; кроме того, так было меньше риска для Браулио.

Собаки сразу бросились в бой. Еще одна свалилась мертвой, не успев и взвизгнуть.

Вдруг ягуар отчаянно взвыл.

Браулио проскользнул позади дубов и побежал было к нам, сжимая в руке древко копья без наконечника.

Зверь повернул вслед за ним.

– Огонь! Огонь! – крикнул Браулио и одним прыжком вернулся в засаду, откуда раньше нанес удар копьем.

Ягуар следил за ним. Лукас исчез. Тибурсио позеленел, как оливка. Он прицелился, но заряд пропал даром.

Хосе выстрелил: ягуар снова заревел, изогнулся, словно пытаясь укусить самого себя в хребет, и тут же гигантским прыжком бросился на Браулио. А тот, ловко проскользнув среди дубов, бегом помчался к нам, чтобы подхватить копье, которое бросил ему Хосе.

Теперь зверь повернулся к нам мордой. Заряженным оставалось только мое ружье. Я выстрелил: ягуар сел на хвост, покачнулся и рухнул.

Браулио невольно оглянулся, чтобы узнать, попал ли последний выстрел в цель. Хосе, Тибурсио и я были уже рядом с ним, и все в один голос издали победный клич.

Из пасти зверя выступила кровавая пена, глаза его остекленели, в последних судорогах он вытягивал дрожащие лапы и бил великолепным хвостом, взметая палую листву.

– Знатный выстрел!.. Вот это выстрел! – воскликнул Браулино, поставив ногу ягуару на голову. – Прямо в лоб! Ничего не скажешь, меткая рука!

Хосе еще не совсем твердым голосом (славный старик очень любил своего будущего зятя) сказал, вытирая рукавом пот со лба:

– Ну, ну… тут не до шуток! Боже правый! До чего хорош зверь! Дьявол, а не зверь! Попадись такому в лапы, живым не уйдешь!..

И он печально посмотрел на трупы трех собак:

– Бедняжка Кампанилья! Больше всех ее жалко… Такая красивая собачка!

Он погладил остальных трех, которые, вывалив языки и стараясь отдышаться, беззаботно разлеглись рядом, словно просто загоняли в корраль слишком резвого бычка.

Хосе, расстелив на траве свое пончо, сказал:

– Садитесь, сынок. Сейчас мы, как полагается, снимем шкуру, она ваша. Лукас! – крикнул он.

Браулио расхохотался:

– Он, верно, уже сидит дома в курятнике.

Хосе не понял и снова закричал:

– Лукас! – Но, увидев, что все мы смеемся, спросил: – Да что это с вами?

– Дядя, ведь храбрец этот сбежал, сразу как я дал промашку с копьем.

Хосе смотрел на нас, словно никак не мог взять это в толк.

– Ну и мошенник!

И, спустившись к реке, он закричал так, что все горы подхватили его голос:

– Лукас, чертов сын!

– У меня с собой отменный нож, сразу и освежуем, – предложил Тибурсио.

– Не в том дело, дружище, беда, что этот чертов трус утащил сумку с едой, а наш бедный друг наверняка хочет есть… да и я не прочь… только здесь на угощение надеяться нечего.

Но желанная кошелка оказалась цела, точно указывая, с какого места сбежал Лукас. Обрадованный Хосе подтащил сумку поближе к нам и стал развязывать ее, велев Тибурсио наполнить речной водой кокосовые посудины.

В сумке оказалось белое и золотистое чокло,[20] свежий сыр и великолепно зажаренное на вертеле мясо; все это было тут же разложено на платановых листьях.

Затем Хосе извлек завернутую в салфетку бутыль с темно-красным вином, хлеб, чернослив и вяленую смокву, сказав:

– Всему свое место.

Из карманов появились ножи. Хосе разрезал и раздал нам мясо, – вместе с чокло это было царское угощение. Мы прикончили вино, на хлеб и не взглянули, а чернослив и смоква моим товарищам пришлись больше по вкусу, чем мне. Не обошлось и без панелы[21] – услады путников, охотников и бедняков. Вода была холодная как лед. После этого лесного банкета задымились мои ароматные сигары.

Хосе благодушествовал, а Браулио теперь наконец решился пригласить меня в посаженые отцы.

Тибурсио с завидной ловкостью освежевал ягуара, вырезав сало, которое нужно было ему для какой-то неведомой цели. Мы разложили по заплечным мешкам шкуру, голову и лапы зверя и отправились в обратный путь. Хосе взвалил на плечо мое ружье вместе со своим, свистнул собак и пошел впереди. По временам он останавливался и еще раз вспоминал какую-нибудь подробность охоты или отпускал новое проклятие по адресу Лукаса.

Легко понять, что женщины, едва мы показались вдали, принялись нас считать и пересчитывать; даже когда мы были уже совсем близко от дома, они все еще не знали, радоваться или бояться, ведь мы изрядно задержались, а по доносившимся до них выстрелам они догадались о грозившей нам опасности.

Первой выбежала навстречу заметно побледневшая Трансито.

– Убили его? – крикнула она.

– Да, дочка, – ответил ей отец.

Все окружили нас, засыпая вопросами; прибежала даже старая Марта, держа в руках наполовину ощипанного каплуна.

Лусия, подойдя ко мне, спросила, где мое ружье, и когда я показал его, прошептала:

– И ничего с вами не случилось?

– Ничего, – ласково ответил я, проведя зеленой веточкой по ее губам.

– А я уж думала…

– Не приходил сюда этот дуралей Лукас? – спросил Хосе.

– Нет, не видели, – ответила Марта.

– А где же убитый зверь? – сказала, заставив наконец всех замолчать, сеньора Луиса.

– Здесь, тетушка, – отвечал Браулио. С помощью невесты он принялся развязывать мешок, а сам тем временем что-то тихонько ей рассказывал. Она посмотрела на меня с особым выражением, побежала в комнату за табуретом и усадила меня на террасе, откуда все было хорошо видно.

Когда в патио расстелили огромную бархатистую шкуру, женщины невольно вскрикнули. Но когда на траву выкатилась голова, они в ужасе попятились.

– Но как же вы убили его? Расскажите! – воскликнула сеньора Луиса. – Что это вы все как в воду опущенные?

– Расскажите, расскажите нам, – просила и Лусия.

Тогда Хосе, взяв в руки голову ягуара, сказал:

– Зверь бросился было на Браулио, а тут сеньор (кивнул он на меня) всадил ему сюда пулю.

Он показал дыру, красовавшуюся прямо посреди лба.

Все повернулись ко мне, и каждый взгляд был еще одной наградой за мою ловкость.

Хосе, продолжая рассказ со всеми подробностями, осматривал раненых собак и вздыхал о тех, что погибли.

Браулио с помощью Тибурсио растягивал' на земле и прибивал колышками шкуру.

Женщины вернулись к своим делам, а я прилег вздремнуть в столовой на скамье, где Трансито и Лусия подстелили мне вместо тюфяка шерстяные пончо. Вскоре я заснул, убаюканный журчанием реки, гоготом гусей, блеянием отары на ближних холмах и пением девушек, стиравших в ручье белье. Природа успокаивает нас, как любящая мать, когда душой нашей овладевает печаль; а если нас приласкает счастье, она нежно нам улыбается.

Уступив просьбам моих друзей, я пробыл у них до четырех часов и после долгих прощаний отправился в путь вместе с Браулио, который вызвался проводить меня. Он нес мое ружье, а через плечо перебросил какой-то мешок.

Дорогой я заговорил о его скорой свадьбе и счастье в будущей семейной жизни, – ведь сразу видно, как Трансито его любит. Он слушал меня молча, но улыбка его была выразительнее слов.

Мы перешли реку и стали уже спускаться по ущелью с последней горной вершины, как вдруг из тутовых деревьев вышел на тропинку Хуан Анхель и, умоляюще сложив руки, проговорил:

– Я вернулся, хозяин… я шел… не делайте мне ничего, ваша милость… я больше не буду бояться.

– Да что ты натворил? Что с тобой? – прервал я его. – Тебя послали из дома?

– Да, хозяин, да, сеньорита послала, и ведь ваша милость велели мне вернуться…

По правде говоря, я забыл об этом.

– Значит, ты не вернулся со страху? – расхохотавшись, спросил Браулио.

– Да, да, так оно и было… Сначала Майо пробежал совсем перепуганный, а еще ньор Лукас встретился мне на мостике через реку и сказал, что ягуар убил ньора Браулио…

Браулио просто зашелся от хохота, а потом спросил у струхнувшего негритенка:

– И ты целый день просидел в кустах, как кролик?

– Да ведь ньор Хосе крикнул, чтобы я возвращался пораньше, что одному ходить там наверху нельзя… – пробормотал Хуан Анхель, разглядывая свои ногти.

– Ладно, так и быть, заступлюсь за тебя, – смилостивился Браулио, – но только при условии, что на следующей охоте будешь идти рядом со мной, нога в ногу.

Негритенок недоверчиво взглянул на него, не решаясь принять прощение на таких условиях.

– Согласен? – спросил я, потешаясь про себя.

– Да, хозяин.

– Тогда пошли. А ты, Браулио, не трудись, не надо провожать меня дальше. Возвращайся домой.

– Да я хотел…

– Нет, нет, ты же видел, как переволновалась Трансито. Передай всем привет от меня.

– А как же быть с мешком… Ладно! – продолжал он. – Бери-ка все ты, Хуан Анхель. Ты не уронишь ружье своего хозяина? Смотри, ведь я обязан ему жизнью. А вот так-то лучше, – сказал он, увидев, что я взял ружье сам.

Я пожал руку отважному охотнику, и мы расстались. Отойдя уже довольно далеко, он крикнул нам вслед:

– Там в мешке образцы минералов, ваш отец наказал дяде прислать их.

И, убедившись, что я понял его, он скрылся в лесу.

Я остановился на расстоянии двух выстрелов от дома, на берегу потока, с шумом низвергающегося с гор до самого нашего сада.

Двинувшись дальше, я поискал глазами Хуана Анхеля, но его и след простыл. Должно быть, опасаясь моего гнева, он решил поискать более надежной поддержки, чем защита Браулио, обещанная на таких неподходящих условиях.

К негритенку я относился с особой нежностью. Ему в то время исполнилось двенадцать лет; это был славный парнишка и, пожалуй, даже красивый. Он отличался природным умом, но нрав у него был несколько дикарский. Правда, жизнь, которую он вел, мало способствовала развитию его характера: мальчика изрядно избаловали. Фелисиана, его мать, – служанка, которая вырастила всех детей в семье и потому пользовалась всеобщим уважением, – прочила своего сына мне в слуги. Но он только и научился прислуживать за столом и в комнатах да искусно готовить кофе, а в остальном был растяпой и увальнем.

Подойдя совсем близко к дому, я увидел, что вся семья была еще в столовой, и понял, что у нас в гостях Карлос с отцом. Я свернул вправо, перепрыгнул садовую ограду и прошел через сад, решив проскользнуть к себе в комнату незамеченным.

Я повесил на место охотничью сумку и ружье. Из столовой доносились необычно громкие голоса. В эту минуту ко мне вошла мама, и я спросил у нее, что это за шум.

– Дело в том, – отвечала она, – что приехали сеньоры де M., a ты ведь знаешь, дон Херонимо всегда разговаривает так, словно кричит с одного берега реки на другой.