Мужики остановились, приладив поплотнее носилки на плечах, потом снова пошли, попав, наконец, в ногу.

– Куды везти-то? – крикнул с фуры возничий. – А, ученый?

– Матушка Лизавета Григорьевна велели в госпиталь к ним, – ответил доктор, возвращаясь в перевязочную палатку.

– А где ж он? – снова крикнул возничий.

– Езжай к штабу, там, в березняке, увидишь…

– Скоро ли тронутся они? – спросила Анжелика у ротмистра. Она не понимала по-русски, но видела – раненых должны вот-вот увезти.

– Сейчас поедут, – ответил Алексей. – Мы – сразу же за ними…

– А куда их везут?

– В госпиталь ее высочества великой княгини Екатерины Павловны, – последовал ответ. – Как видите, маркиза, не только офицеры гвардии стремятся участвовать в войне, но и самые знатные дамы помогают армии.

– Я очень сожалею о своих словах, – призналась ему Анжелика честно. – Если возможно, забудьте о моем легкомыслии.

Наконец фуры двинулись. Ехали они медленно, чтобы легкораненые, бредущие вокруг них, вполне поспевали за их движением. Из повозок слышались хрип, стон, плач и ругань. Некоторые бредили. Воронье, почуяв кровь, злобно налетало на фуры, но санитары отгоняли птиц.

Вскоре показался госпиталь. Он состоял из десятка раскинувшихся на краю березняка палаток с подвернутыми полами, совсем недалеко от штаба Второй армии князя Багратиона. Направляясь в штаб, миновать его было никак нельзя. Вдалеке виднелись такие же длинные фуры, стоящие в лесочке, только уже пустые – с них разгрузили раненых, и лошади, отдыхая, жевали овес, делясь им с подпрыгивающими вокруг воробьями.

Подъехав ближе, Анжелика с ужасом увидела, что вокруг палаток почти нет свободного места. Всюду лежали, сидели, стояли окровавленные люди в разноцветных военных одеяниях. В какой-то момент маркиза даже зажмурила глаза – так поразило ее скорбное зрелище. Не задумываясь о том, сколько смертей и разрушений несет с собой война, она часто думала о ней, как почти о праздничном параде в Париже, где под бой барабанов выступают чистенькие, отутюженные полки старой гвардии Бонапарта. Конечно, Анжелика знала, что на войне убивают и проливают кровь многие, – но она никогда не видела воочию прежде, как выглядят те, кто только что вышел из сражения.

Из палаток слышались то громкие злые вопли, то стенания и плач. В двух шагах от Анжелики стоял, опершись на сук, высокий унтер-офицер с перевязанной головой. Он был ранен в голову и в ногу пулями. Не обращая внимания на ранения, унтер увлеченно рассказывал что-то собравшимся вокруг него легкораненым и носильщикам и даже размахивал рукой, изображая кавалерийскую атаку. Заметив взгляд Анжелики, офицер подмигнул ей.

– Алексей Александрович, друг мой, здравствуйте! – ротмистра по-французски вдруг окликнул какой-то женский голос.

Анжелика повернулась. Им навстречу от одной из палаток шла стройная женщина в простом темном платье, наглухо закрытом по рукавам и воротнику. Через плечо на грудь у нее свешивалась толстая русая коса, перевязанная обычной коричневой лентой. Анжелика не сразу узнала в этой женщине блестящую русскую княгиню Анну Орлову, ту «владелицу половины России», которую также встречала прежде в Петербурге.

О богатстве Анны Орловой-Чесменской в Париже слагали легенды. Казалось, на каждом ее пеньюаре украшений и драгоценностей было больше, чем может позволить себе на выход сама французская императрица. Наряды Анны Алексеевны всегда отличались особой роскошью – они ослепляли. Но теперь Анжелика видела княгиню перед собой совсем иной – усталой, одетой просто. На белом переднике княгини, повязанном по талии поверх платья, маркиза заметила бурые, расплывшиеся пятна. Это была кровь. Анна Орлова самолично перевязывала раненых!

– Здравия желаю, ваша светлость! – Граф Анненков соскочил с седла и поцеловал руку княгини. – Давно ли прибыли?

– Всего несколько часов, – ответила та. – Три ночи ехали без единой остановки, торопились очень. Екатерина Павловна беспокоилась, что не успеем к Цареву Займищу, вдруг опять дадут приказ об отходе… Только прибыли, а солдатиков – вон уж сколько, – она обернулась к госпиталю. – Михайлу Андреевича не видали ли, Алексей? – сразу спросила она о Милорадовиче.

– Вчера видел при штабе, ваша светлость, – ответил Анненков. – Жив, здоров, не ранен, слава богу. Письмо от вас показывал…

– Доставили, значит? – Анна радостно улыбнулась. – Ну, хорошо, коли так, – и тут же взглянула на Анжелику. На ее бледном лице, лишенном румян, отразилось искреннее удивление. – Маркиза де Траиль, если не ошибаюсь? – узнала она. – Вы ли? Откуда?

– Маркизу захватили казаки, – пояснил граф Анненков. – Случайно. Теперь вот едем к князю Петру Ивановичу, чтоб решить, как маркизе вернуться назад…

– А из Парижа-то вы зачем сюда приехали, в Россию? – спросила у Анжелики Орлова, и в голосе ее прозвучала враждебность. – Посмотреть, как мы страдаем?

Словно иллюстрацией к словам княгини из палатки вынесли на носилках человека, покрытого до горла простыней, багровеющей от крови. Человек судорожно рыдал и захлебывался. Анжелику охватил озноб.

– Что вы?! Я вовсе не думала о том! – она хотела вскрикнуть, но едва выдавила из себя сказанное. Конечно, маркиза прекрасно осознала про себя, что ничего иного, кроме осуждения и враждебности, в лагере русской армии она не встретит.

– Анна, где ты? – из крайней палатки послышался голос княгини Лиз. Вскоре вышла и она сама – в таком же строгом платье. Единственным украшением его служил золотой крест с ликом Богородицы в финифти на перекрестье, висящий у Потемкиной на груди. Пышные волосы княгини скрывала крестьянская косынка.

С самой ранней юности своей Елизавета Григорьевна Потемкина считалась одной из самых красивых женщин России. Вельможи постарше, кто служил при императрице Екатерине и хорошо помнил отца княгини Лиз, блистательного князя Тавриды, с уверенностью говорили о том, что лицом и статью великая княгиня пошла в него. Гармоничное сочетаний линий, изящество форм отличали Елизавету Григорьевну и не изменили ей с годами. От матери, императрицы Екатерины Второй, состоявшей с князем Потемкиным в морганатическом браке, княгиня Лиз унаследовала свой властный, ироничный, а иногда и грозный нрав, а также недюжинный ум и умение расположить к себе окружающих. Особую славу Лиз снискали ее великолепные зеленоватые глаза, которые иные поэты сравнивали со сверкающими изумрудами, а иные – с задумчивой, холодной яшмой. С самой юности ее глазам никогда не было свойственно выражение наивной девичьей мечтательности, они сохраняли серьезность, взгляд их притягивал необыкновенной проницательностью и увлекал.

От Армана де Коленкура Анжелике было известно, что в молодости будущий император Александр Павлович был страстно влюблен в Лиз, и она отвечала ему взаимностью. Александр всерьез мечтал видеть Лиз своей законной супругой и императрицей России. И даже просил об этом Екатерину. Но политические соображения взяли верх, и венценосная бабушка оставила желание внука без внимания. Она настояла на женитьбе Александра на красивой, но нелюбимой им немецкой принцессе. Свою же дочь, родившуюся, когда Екатерине давно уже минуло сорок лет, императрица выдала замуж…

Анжелика не могла точно вспомнить фамилии покойного супруга княгини Потемкиной, которую так никто и не величал по его фамилии. Тот был значительно старше Лиз. По слухам, отцом ее сына являлся не он, а великий князь Александр Павлович, император России.

Бабушка рассчитывала, что со временем юношеская привязанность Александра к Лиз остынет и молодая законная жена займет достойное место в жизни ее внука. По той ли причине или просто по случайности – несчастливой, ужасной – при венчании по православному обряду будущую императрицу нарекли так же: Елизаветой. Хуже ничего и нельзя было придумать. Едва появившись при русском дворе, императрица Елизавета Алексеевна, писаная красавица и умница, оказалась самой несчастной и одинокой из всех русских императриц, царствовавших до нее. Говорили, что перед самой свадьбой с Александром, ей, тогда еще немецкой принцессе, явился во сне князь Потемкин и предупреждал ее…

Что во всей это истории соответствовало правде, а что уже домыслили дворцовые сплетники, как часто случается, Анжелика не знала. Но так или иначе княгиня Лиз Потемкина уже много лет оставалась близким другом императора, и ее влияние на Александра Павловича не ослабевало – оно было огромным.

Выйдя из операционной палатки, княгиня сразу же оказалась в кругу солдат:

– Матушка, долго ль ждать нам еще, скажи, – спрашивали они наперебой. – Сколько ж костоправы еще мучить будут?

– Потерпите, потерпите, миленькие, – уговаривала их Потемкина. – Докторов мало, а вас вон сколько. Каши наварили, сейчас поесть принесут…

– Вот дожили до чего, матушка, – проговорил рядом с княгиней старый, седой как лунь солдат. – Сколько уж солдатскую лямку тяну, а не видал такого позору. При батюшке твоем пацаном желторотым на речку Рымник ходил с Ляксан Васильичем. Далеко было, – он потер рукой слезящиеся глаза, – а тута по своей земле топаем. До самой Москвы, почитай, дотопали-то…

– Ты, старик, очереди не жди, – решила Потемкина. – Куда ранило тебя?

– Да вота, в бок царапнуло, покажу сейчас. Перевязать – перевязали, а чо внутри – бес знает…

– Я доктора попрошу, он тебя вперед возьмет.

– Не надобно, матушка, – запротестовал солдат. – Куды мне вперед? Тута и потяжелей меня есть. А я крепок еще. Вота поправлюсь, вернусь в строй, может, и доживу – погоним мы хранцуза, а? Государь-то как думает?

– Государь, как ты, отец, думает. – Потемкина обняла старика за плечи, усадила на ящик. – Присядь. В ногах правды нет. Так же думает государь: погоним мы француза, отец, за милую душу погоним. Доживем. А если не доживем, помянут нас те, кто доживет-то…

– Да ты не трогай меня, не трогай ручками-то белыми, – засмущался старик, – грязный я…

– А я грязи солдатской не боюсь, – ответила Лиз просто. – Батюшка мой, князь Григорий Александрович, не боялся, ел и спал с солдатами на походе. А мне ж чего? Ну, погоди, погоди пока.

– Посмотри, Лиз, кого привез к нам граф Алексей Александрович, – заметила княгиня Орлова, когда Лиза, оставив солдат, подошла к ним. – Маркиза де Траиль, если помнишь?

– Как же не помнить – помню, – кивнула Потемкина, и бледные губы ее тронула легкая улыбка. – Где добыли столь прекрасный трофей? – повернулась она к Анненкову, и Анжелика заметила беглое, мимолетное движение зеленоватых глаз княгини, выразивших радость и теплоту. – Господа гусары уже дошли до Парижа? Пока мы здесь, как тот солдат сказал, к Москве топаем… Могу даже угадать героев дамского похода: наверняка вы, граф, ваш приятель Тройкин и наш поэт Денис Васильевич Давыдов… Он, кстати, тоже из гвардии вон вышел. Вы не знаете? К вам в ахтырцы записался. По рапорту. Хочет заняться партизанской войной.

– Увы, ваша светлость, – слегка склонил голову Анненков. – К сему геройству и добыче мы с Денисом отношения не имеем. Отличились казаки атамана Платова. Вот захватили мадам в полон. «На ясырь», как они выражаются.

– Хороша добыча! – язвительно заметила Потемкина. – Матвей Иванович себе не изменяет, – обратилась она к Орловой. – Под Вильно схватил бывшего куафера императрицы Жозефины, который нынче у Бонапарта писарем пристроился, – чтобы он нам всем прически делал. А теперь вот – маркизу. А вы отбили, Алексей, мадам у казаков и везете в гусарский полк? – предположила княгиня. – Анжелика, оставайтесь с нами, – пригласила она. – Там у них теперь веселья нет. Не то что в Петербурге бывало: только стычки да перестрелки…

– Маркиза хотела бы вернуться к своим, – сообщил Алексей.

– К своим? – переспросила Лиз с удивлением. – Что ж в этом трудного? Французов нынче кругом пруд пруди.

– Мы едем к князю Багратиону, чтоб он решил…

– Что ж, поезжайте, – пожала плечами Лиз. – Но если князь Петр Иванович вас, маркиза, по какой-то причине не отпустит, приезжайте к нам. Конечно, если вы не боитесь крови и не очень часто падаете в обморок.

– Благодарю, – ответила та с признательностью. – Я обязательно загляну перед отъездом…

Анжелика сказала и вдруг поймала себя на том, что говорит о возвращении в госпиталь так, как будто собирается заехать на светский раут. Она снова почувствовала неловкость и очень надеялась, что княгиня Потемкина не заметила ее бестактность.

– Заглядывайте, заглядывайте, ma chère, – ответила та, однако в голосе ее чудилось осуждение и скрытая насмешка.

* * *

Получив пакет с донесениями разведки, князь Багратион был очень удивлен, когда пред ним предстала золотоволосая француженка в черном дорожном костюме, изрядно запыленном после постигших ее приключений. Гораздо больше озабоченный передвижениями французских войск, князь лишь мельком взглянул на маркизу, и она не могла не заметить выражение крайней усталости в твердых и мужественных чертах русского командующего. Однако не проявить внимания к даме вовсе генерал не мог позволить себе даже на войне. Улыбнувшись немного неловко, князь оторвал усталые, воспаленные глаза от карты и проговорил по-французски: