Мадемуазель Жорж, с оголенными руками, в золотистой шали, надетой на одно плечо, встала в середине оставленного для нее пространства и, оглядев публику, начала произносить по-французски стихи, повествующие о преступной любви матери к сыну. Местами актриса возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и почти басила, закатывая глаза…

– Adorable, delicieux[20], – слышалось со всех сторон.

– Рядом с вами, маркиза, она вовсе не хороша, – услышала Анжелика за собой голос Анненкова.

Она обернулась.

– Вы приехали! – воскликнула взволнованно, глаза маркизы, цвета расплавленного золота, лучились.

– Да, мадам. И очень рад, что нашел вас здесь.

– Признайтесь, граф, – прошептала Анжелика, когда Алексей сел на медвежью шкуру рядом, – это вы принесли мне букет цветов утром?

– Не признаюсь, мадам, – ответил ротмистр, лукаво отведя взгляд. – Нет, это был не я…

– Я не верю, – Анжелика шутливо ударила его перчаткой по руке. – Кто же еще?

Тем временем актриса закончила монолог, и публика встала, бурно выражая свой восторг. Анжелика тоже аплодировала, хотя выступление ей не понравилось. Гусары окружили актрису, наперебой нахваливая ее искусство. Выстрелили пробки – шампанское полилось рекой, ему оказалось мало даже старинной ендовы, и Денис Давыдов предложил… пустое корыто. Цыганки – теперь их оказалось трое – снова пустились в пляс, звеня бубнами.

– Княгиня Лиз сказала мне, – произнесла Анжелика, радуясь, что их оставили с Алексеем наедине, – будто вы с юности принадлежите к лучшим ее друзьям и помогли ей в трудную минуту…

– Княгиня Елизавета Григорьевна очень добра, – ответил Анненков, чуть помедлив. – Действительно, мой отец когда-то удостоился покровительства ее батюшки, князя Григория Потемкина, и верно служил ему до самой смерти. Княгиня же Елизавета ныне заботится о тех, кого отличал ее отец. В том числе некоторое ее внимание достается и мне. Но это нельзя ни в коем случае назвать дружбой. В моем положении, маркиза, я не могу предложить свою дружбу императору. А это почти одно и то же.

Ответ Алексея показался Анжелике уклончивым, но в то же время искренним. Она видела его темно-синие глаза так близко от своих глаз, что на какое-то мгновение они заслонили от нее окружающее. Потом общее веселье отвлекло и закружило их обоих.

Наутро, только забрезжила заря, по русскому лагерю разнеслась весть – приказано отступать.

* * *

Рассмотрев положение армии, ее резервы и запасы, Кутузов пришел к неутешительному для себя решению – боя при Царево Займище не будет. Необходимо сосредотачивать силы, подождать подкрепление, да и позицию приглядеть повыгоднее.

Сняв лагерь, русские двинулись на Гжатск, а оттуда – к Можайску. В двенадцати верстах от города между двумя смоленскими трактами, Старым и Новым, квартирмейстеры присмотрели поле, представлявшее собой холмистую равнину, покатую к западу. Располагалось оно невдалеке от селения Бородино – все поле рассекала речка Колоча с крутыми берегами и многими притоками.

Осмотрев позицию, Кутузов все же остался недоволен, но отступать дальше уже выходило невозможным – до Москвы рукой подать. Главнокомандующий согласился на Бородино. Армия остановилась, и саперы на Шевардинских холмах заработали кирками да лопатами, возводя редут. Всем стало ясно – сражение, которого так долго ждали, наконец состоится.

– Вот оно, мое Бородино! – крикнул Денис Давыдов, сорвав с головы кивер. – Здравствуй, родная сторонка!

Анжелика, которая ехала за гусарами следом, не могла не заметить слезы в глазах поэта.

Дым биваков тянулся над зеленой равниной, поблескивали штыки среди несжатых хлебов на полях, войска покрыли собой холмы…

– Вот здесь, мадам, – Денис указал рукой на ближайшие взгорки, – я когда-то читал известия о завоевании Суворовым Италии. Там сейчас закладывают укрепления, – вздохнул он, – Николай Николаевич Раевский встанет со своими солдатушками. А мы с Базилем, бывало, ох, уж резвились там. А вон в тот красивый лесок я бегал на первые свидания, тайком от матушки, к крестьянской девчонке… – Он засмеялся, но в смехе Давыдова сквозила грусть. – Кто там встал ноне? – спросил он у Анненкова.

– Там егеря, Денис, – ответил тот.

– Вот то-то и оно, что егеря… Зато Главную квартиру Михайла Ларионович в нашем доме велел расположить[21], – снова заговорил гусарский поэт. – Так что всех приглашаю в гости, пока они там расставляются. Вперед!

Гусары медленно ехали по широкой и пыльной деревенской улице, занятой различными войсковыми частями. Наконец впереди показалась усадьба. При выезде из нее отдыхали только что подошедшие ратники московского ополчения. Давыдова окликнули:

– Батюшка барин!

Гусары остановились. Давыдов обернулся. Высокий ратник в белой рубахе с ополченским крестом на шапке, отделившись от товарищей, подошел к нему.

– Никифор! Ты! – воскликнул Давыдов и, соскочив с коня, обнял мужика. – Вот встреча-то? Ты как здесь?.. Старый солдат, воспитатель мой, – объяснил он своим спутникам.

– Так мы все бородинские в ополчение подались, Денис Васильевич. Горько родные места покидать. Как, барин, отдадут Бородино французам? – спросил солдат осторожно, посмотрев Давыдову в лицо.

– Не отдадут, – ответил Денис уверенно и бросил взгляд на Анненкова за подтверждением. – Все костьми ляжем, но не отступим больше, так и скажи всем…

Опускался вечер, ясный, прохладный. С грустью смотрел гусарский поэт с опушки тронутого позолотой леса, как солдаты разбирают бородинские избы и заборы для постройки укреплений, для костров…

– Мне кажется, мадам, – обратился к Анжелике граф Анненков, он говорил вполголоса, чтобы не потревожить Давыдова, – вам все-таки надо подумать о возвращении к французам. Пока есть возможность. Одному Богу известно, чем закончится это сражение. Будем мы ли живы, чтобы проводить вас, а доверять столь прекрасную даму малознакомым людям нам с Денисом не хотелось бы…

– Я не хочу возвращаться, граф, – Анжелика немного сдвинула на переносице красивые темные брови. – Если бы мне позволили, я все же осталась бы здесь пока…

– Но почему? – удивился Алексей. – Из французского лагеря вы прямиком отправитесь в Париж.

– Там меня никто не ждет, – вздохнула грустно Анжелика. – Там все очень рады моему отсутствию…

– Вас обидели? – спросил Анненков участливо.

– Более чем, граф. Предали… Я думала прежде, только подруга. А оказалась – не только она…

– Простите, мадам… Тогда, я полагаю, вам лучше всего переждать сражение в госпитале у княгини Лиз, – предложил Анненков.

– Я очень благодарна ее светлости. Но от меня так мало проку, что мне даже неловко находиться там. – Анжелика не призналась Алексею, она боялась признаться и себе самой, что обида на Коленкура неким образом переносилась в ее сознании и на княгиню Лиз, и как не старалась Анжелика подавить свои чувства, пока что ей не удалось это. Маркизе представлялось, что всякий раз, глядя на нее, и Лиз, и Анна внутренне насмехаются над ней. И хотя откровения княгини давали совершенно иное представление о ее жизни, чем Анжелика думала прежде, но тот, кто брошен и обманут, тот всегда смешон.

– В моем доме, где располагается сейчас штаб Кутузова, – откликнулся вдруг Давыдов, услышав их разговор, – полным-полно места. Я уверен, что даже главный квартирмейстер армии Карлуша Толь не найдет там все углы, известные мне. Потому, я полагаю, вам незачем утруждать себя наблюдением за изувеченными и страждущими, в конце концов вы, маркиза, гость в нашем лагере…

– Но я не желала бы стеснить главнокомандующего или помешать ему… – воспротивилась Анжелика.

– Я так думаю, что вы даже не попадетесь ему на глаза, – успокоил ее Давыдов. – Я покажу вам любимую комнатку моей крестницы, а к ней из сада ведет совершенно отдельная лестница и особый ключик. Комнатушка эта столь мала и располагается настолько далеко от главных покоев, что ее сочтут чуланом и в лучшем случае разместят в ней какой-нибудь армейский скарб. А скарб можно и вынести в коридор. Я поговорю с Толем…

– Я так признательна вам, Денис, – улыбнулась маркиза.

Она хотела еще добавить, что ей очень нравятся стихи гусарского поэта, но в это время их отвлек топот копыт невдалеке – и на опушку выскочил ротмистр Тройкин верхом на вороном коне.

– Вот вы где! – прокричал он издалека. – Я вас уж час разыскиваю. Князь Багратион возвратился от светлейшего и требует тебя, Денис, к себе. Велел сказать, чтоб ты особо торопился. Михайла Ларионович одобрил твой план и дает для пробы пятьдесят гусар и восемьдесят казаков… Я тоже напросился. Меня включили, – добавил ротмистр с гордостью.

– Дай боже! – Давыдов широко осенил себя крестом. – Ох, покажу я им всем, – забыв о присутствии Анжелики, он погрозил в сторону французов кулаком и сразу поинтересовался у Тройкина: – Когда выступаем?

– Так сразу ночью. Пока палить не начали!

– Вам лучше всего отправиться с ними, – быстро сообразив, заметил Анжелике граф Анненков, – Денис сумеет довезти вас незаметно под самый нос какому-нибудь французскому подразделению, а там уж…

– Я не поеду, – горячо воспротивилась Анжелика. – Я останусь с вами! – В синих глазах Анненкова мелькнуло удивление, и маркиза прервала себя, осознав, насколько странно прозвучало ее признание…

– Друг мой, – Давыдов уже подошел к Анненкову и обнял его за плечи. – Мне жаль, что мы расстаемся накануне битвы. Отправимся со мной!

– Я был бы рад, – ответил Алексей, вздохнув. – Но ты же знаешь, меня в партизаны не включат ни при каких условиях, князь Багратион не подпишет приказ…

– Точнее, его попросят не подписывать, – понимающе покачал головой Давыдов и тут же в сердцах произнес: – Бросал бы ты все это, Алексис, сколько раз тебе говорю. Свобода – она дороже. Ведь все равно проку нет. Не выгорит там, в Петербурге-то… А так как в плену…

– Я не могу бросить, – ответил Анненков сдержанно. – И хватит об этом.

– Прости, – нахмурился Денис. – «Не повторяй мне имя той, которой память – мука жизни…» – проговорил он по-русски. – Так, значит, расстаемся? Решено?

– Решено, – повторил Анненков твердо. – Я здесь, у твоего дома родного, Денис, постою перед французом и за себя, и за тебя…

– А я уж там, за фронтом, за двоих рубить стану… – Давыдов окинул Алексея теплым взглядом, затем порывисто притянул к себе.

Спрыгнув с коня, Тройкин присоединился к ним.

– О квартирмейстере ты не беспокойся, – произнес Алексей, стараясь подавить охватившее его волнение. – Езжай за предписанием и сразу – в путь. А я с Карлом Федоровичем сам поговорю.

– Ключ в третьей колонне справа в щелке внизу, – сообщил Давыдов. – А сама комнатушка, как в сад въедешь, так и увидишь ее с торца, еще балкончик ажурный при ней, почти под самой крышей… Думаю, маркизе будет удобно в ней. – Денис перевел взгляд блестящих глаз на Анжелику: – Мне жаль, мадам, что я не могу лично показать вам мой дом.

– Я буду каждый день вспоминать о вас там. – Анжелика хотела ободрить Давыдова улыбкой, но общее волнение передалось и ей – губы только неловко дрогнули…

Давыдов наклонился и поцеловал руку маркизы.

– Я тоже буду вспоминать о вас, мадам… – И уже садясь на коня, расспрашивал Тройкина: – От кого гусар берут?

– Да от Васильчикова и от Карпова, – быстро отвечал тот. – Князь Багратион сказал, с левого фланга разить французов, обозы и парки расстраивать, фураж отбирать, переправы ломать – таков приказ светлейшего…

Махнув на прощание Анненкову и Анжелике, оба гусара ускакали в штаб. Алексей проводил их взглядом, в котором маркиза совершено ясно прочитала горькое сожаление.

– Вам очень хотелось бы поехать с ними? – спросила она, мягко тронув ротмистра за руку.

– Конечно, – признался он. – Мы все дружны почти что с детства. Вся жизнь прошла бок о бок, а вот теперь, если смерть настигнет, – далеко окажемся друг от друга…

– Князь Багратион так высоко ценит вас, что не хочет отпустить? – поинтересовалась Анжелика осторожно. – Выше всех остальных? Выше Давыдова?

– Выше Давыдова?! – усмехнулся Алексей. – Он поручает Денису отдельное, очень важное дело! А выше Давыдова меня ценит не Багратион…

– А кто?

– Тот, кто не отпускает уже давно, и не отпустит никогда. Ни в партизаны, ни куда-нибудь еще, – ответил Анненков с плохо скрываемой грустью. – Давайте лучше, маркиза, отправимся в усадьбу и посмотрим апартаменты, которые так нахваливал Денис. А также поищем там главного квартирмейстера…

* * *

Над Бородино звонили колокола – созывали к вечерне.

Штаб русской армии, расположившийся в давыдовском доме, был почти полностью освещен и издалека напоминал муравейник: всюду сновали адъютанты, ординарцы, квартирмейстеры, пронырливые и деловитые денщики. Сам Михаил Илларионович занимал кабинет хозяина усадьбы, отца Дениса Давыдова, любезно предоставившего свои апартаменты. В маленьком зальце перед кабинетом расположилась канцелярия командующего.