От всего услышанного решение маркизы вернуться к французам, и поскорее, только укрепилось. Подложив под голову горностай и почти до подбородка укрывшись мехом чернобурой лисы, маркиза уже представляла себе, как она появится перед Коленкуром в поверженной Москве, но тут же былые сомнения снова охватили ее. А как ее встретит Арман? Он наверняка спросит ее, почему она не вернулась сразу. Он конечно же предположит, что оставалась она здесь неспроста. Снова начнутся подозрения, ревность. Будучи послом в Санкт-Петербурге, Коленкур хорошо знает русское светское общество и его щеголетоватых франтов… Он не поверит ни за что, будто Анжелика оставалась… А собственно, почему она оставалась? И так ли уж не прав будет Коленкур, приревновав ее к Алексею Анненкову?

Размышляя над этим, Анжелика решила действовать осторожно и начать со своих братьев. Ее действительно волновало, как чувствует себя Пьер и как перенес ранение Александр. Потому она решила использовать встречи на аванпостах маршала Мюрата и генерала Милорадовича, о которых рассказывали за ужином генералы, и передать через Мюрата письмо своим братьям, в тайной надежде, что говорливый Мюрат конечно же не утерпит и сообщит Коленкуру в ставке, что она нашлась. Как поступит Арман? Анжелике очень хотелось бы, чтобы граф первым предпринял какие-либо шаги, – тогда ей намного легче будет вернуться к нему…

Успокоенная правильным, как ей казалось, решением, маркиза заснула под утро. Проснулась она оттого, что в дверь чулана постучали и княгиня Анна пригласила ее к завтраку.

Решив написать Мюрату через генерала Милорадовича, проще всего, казалось, было обратиться к Анне за посредничеством. Но маркиза побоялась сделать это. Она не могла даже предположить, как отнесется Анна к ее просьбе, и опасалась, что княгиня не постесняется ей отказать. Анжелика предпочла дождаться Бурцева, который время от времени приезжал к главнокомандующему с донесениями Милорадовича. Вот его она и попросит отвезти ее просьбу командующему арьергардом. С Бурцевым Анжелика чувствовала себя не так скованно, как с обеими знатными русскими дамами.

На накрытом к завтраку столе пыхтел самовар. Выпив чаю с еще теплыми – с пылу с жару – пирогами, Анжелика поблагодарила княгиню Орлову и направилась в канцелярию при штабе армии к уже знакомому ей генералу Коновницыну.

* * *

За несколько недель стоянки в Тарутино русская армия хорошо обжилась на новом месте. Прежде все обмундирование солдат и офицеров носило следы Бородинской битвы – порванные мундиры, обгоревшие головные уборы, – теперь же всех одели в новенькое. У офицеров появилось прежнее петербургское щегольство. В армию со всех концов страны везли кто что только мог: масло, мед, крупу, яйца. Приходили пополнения, доставлялись снаряды и порох. С самого раннего утра ржали кони, звонко перекликались кузнечные молоты – это полковые кузнецы ковали подковы, обивали железом колеса, стучали топоры, слышались крики торговцев…

Подойдя к избе, занимаемой канцелярией армии, Анжелика поморщилась – из открытой настежь двери валил густой черный дым. Денщик генерала Коновницына топил печь и готовил для всей канцелярии завтрак. Прикрыв нос платком, чтобы не чихнуть, Анжелика поднялась на крыльцо и, войдя в избу, попросила у генерала несколько листов бумаги, а также перо и чернила.

Вернувшись к себе, она заперлась в чулане и, набросав свою просьбу генералу Милорадовичу, долго сочиняла, как ей изложить свои злоключения старшему брату, а потом еще дольше мучилась над тем, писать или не писать Арману. В конце концов решилась написать. Написав же – сразу испугалась и хотела порвать в клочки, но остановила себя. Снова идти к генералу и просить еще бумаги она сочла неловким. Генерал и так поинтересовался, зачем это очаровательная маркиза берет столько листов сразу, и пошутил, не собирается ли мадам написать на досуге свои мемуары о встречах с Бонапартом и размышления о Бородинской баталии. «Очень интересно было бы послушать, – пояснил он. – Дамский взгляд на войну».

Теперь оставалось только дождаться Бурцева. В ожидании Анжелика несколько дней подряд заглядывала в «секретную квартирмейстерскую канцелярию», как именовали молодые офицеры овин во дворе Кутузовского дома, где проводили свои собрания. Она знала, что, передав донесения и получив новые указания от фельдмаршала, Бурцев обычно засиживается здесь допоздна. Маркиза волновалась, не столкнется ли она в «клубе» с графом Анненковым – ведь при штабе Кутузова у Алексея водилось немало дружков. Тот же Саша Голицын, к примеру.

Обида маркизы на красивого русского полковника, который столь холодно оценил ее заботы о нем, еще не улеглась и теперь ощущалась даже острее, чем прежняя неприязнь к Коленкуру. Оставаясь наедине с собой в своем тесном и темном чулане, она нередко спрашивала себя, почему? Почему ее так задело невнимание Анненкова, что буквально душило до слез?

Анжелика не могла не признать, что если еще накануне Бородинской баталии она лишь искала в молодом ротмистре «лекарство» от тоски по Коленкуру, то в тот момент, когда Алексей на флешах бросился под ядро, закрыв собой Сашу Потемкина, он заслонил собой не только сына княгини от смерти, он заслонил для Анжелики Армана… Да, он заслонил его! Геройство русского офицера произвело огромное впечатление на маркизу. «И как же теперь ты отправишься к Коленкуру в Москву? – иронизировала она над собой. – Будешь взирать с Кремлевской стены на русский лагерь и думать о русском гусаре? А ведь он еще в театре задел твое сердце…»

Даже написав Арману полное самых нежных выражений письмо, Анжелика гораздо чаще ловила себя на мыслях об Анненкове, чем возвращалась ими к Арману… Однако Анненков в овине не появлялся. Она вообще больше ни разу не увидела полковника в русском лагере. А вездесущий Сашка Голицын сказал ей, что Алексей вполне поправился и занимается комплектованием своих гвардейцев где-то у соседней деревни Леташевки… Анжелике очень хотелось поехать в эту труднопроизносимую Леташевку, чтобы посмотреть на полковника хотя бы издалека, но она сдержалась.

Офицерский «клуб», который теперь часто посещала Анжелика, представлял собой низенький домик без окон, чем-то напоминавший чулан маркизы, но намного просторнее. Официально здесь проживал комендант Главной квартиры полковник Ставраков, а на деле дневали и ночевали все, кому не лень. В овине не было уже печи, но даже ночью и рано утром здесь не страдали от холода – курились бесчисленные трубки, заваривались и разливались бесконечные чаи, и Анжелике оставалось только удивляться, сколько же можно… За чаем штабная молодежь и всякий заезжий-приезжий вели долгие беседы о том о сем. И Анжелика, вспоминая свой давний визит в Петербург, теперь с удивлением признавалась себе: напрасно она считала прежде, что русские очень похожи на французов. Возможно, в танцевальных залах и на торжественных приемах они и соответствовали ее прежним представлениям, но на деле просто не походили ни на кого! Взять хотя бы этот чай с бараночками… Тем не менее Анжелику принимали здесь радушно, наперебой ухаживали, но первенствовал над всеми конечно же ротмистр Голицын.

Бурцев появился только через четыре дня после того, как Анжелика дрожащей рукой составила свои послания. Подходя к овину, когда уже почти стемнело, маркиза услышала его тенорок, которым тот выводил частушки.

– Я гляжу, господа, вы все в трезвенники здесь записались, – заговорил он с кем-то насмешливо. – А у нас на аванпостах казаки чаи не пьют, все вишневку норовят или сливянку… С Дона навезли.

– Так ты бы и нам доставил, – ответили ему.

– А ты думал – нет? Казаки – народ не жадный, да и мы, гусары, – тоже! Разливай…

– Вот это дело!

Заметив Анжелику, Бурцев радостно приветствовал ее:

– Как поживаете, мадам? Наше почтение, – он легко перешел на французский, ловко разливая из большой деревянной бутыли по чаркам напиток, пахнущий медом и ягодами. – Не хотите ли отпробовать казацкого угощения? Крепковато, правда, для дам, но такого вы в Париже не попробуете. Хотя, я думаю, Бонапарт в Москве уже откушал…

– С удовольствием, – согласилась Анжелика, усаживаясь рядом с ним.

– Слышь, Бурцев, – окликнул того Сашка Голицын. – Расскажи, чего там Мюрат-то…

– Мюрат-то? – рассмеялся Лешка. – Мюрат, ребята, – это картина, одно слово. Поляком тут заделался: шапочку с пером нацепил. Скачет, и все нашему Михайле Андреевичу свистит: «Как бы это нам, месье женераль, защитить французских фуражиров от поэт-партизан и его взбалмошного народа?» Уж тормошит их там Денис Давыдов с отрядами, спуска не дает – нигде покоя француз не знает. А Мюрат морщится: «Противно это правилам войны!» Вы извините, маркиза, – Бурцев повернулся к Анжелике, – что я так о вашем знакомом, о Мюрате то есть…

– Ну а наш чего?

– А наш – молодцом! Глаза голубые вытаращит на него и тоже свое гнет: «Какие партизаны? Ничего не знаем, не слышали. А мужики – так они и есть мужики. Неграмотные. Кто ж им объяснит про правила? По-французски они не понимают. А по-ихнему, по-русски, так мы и сами плохо говорим. Вот так-то, уважаемый месье маршал. Как русский язык подучим – так сразу и поможем!» И посочувствует еще. Мюрат злится.

Вокруг захохотали. Чарки с вишневкой быстро опустели, Бурцев налил еще.

– А вы, маркиза? – удивился он, взглянув на Анжелику. – Так и не решились отпробовать?

– Мне нужно сказать вам несколько слов наедине, – произнесла она, смущаясь. – Вы не выйдете на минуту?

– Он выйдет даже на две минуты, а то и вовсе до утра, – пробасил хозяин «клуба», полковник Ставраков. – Бурцев, ты уж там не плошай перед французом, партизань как надо.

– А ну прикусите языки, – нахмурился притворно Лешка. – Без вас разберусь. Пейте себе. Мало, что ли?

– Да, хватит пока..

– Мне неловко просить вас, в самом деле, – начала Анжелика, когда они вышли из клуба и пошли вдоль чернеющего берега Нары, – но я совершенно в безвыходном положении.

– А что случилось? – Бурцев сразу отбросил шутки и спросил участливо: – Что-то с Алексеем? – Он имел в виду Анненкова. – Ему хуже?

– Нет, что вы! – Анжелика улыбнулась. – Алексей вполне здоров. Я говорю о себе.

– Я слушаю, мадам.

– Не могли бы вы, месье, – начала она, робея, – передать от меня письмо… – она запнулась и, решившись, выдохнула: —…маршалу Мюрату. Точнее, не вы, а генерал Милорадович, который встречается с ним. А вас я хотела бы просить стать посредником между мной и вашим генералом, которого я не могу попросить лично, так как он не появляется в лагере…

– Вы хотите вернуться к французам? – догадался Бурцев, и Анжелика заметила, что голос его погрустнел.

– Да, мне уже пора, – подтвердила она, – Алексей поправился. Я становлюсь лишь обузой тут…

– Я, конечно, сделаю, что вы просите, – немного помолчав, заговорил Бурцев. – И это ваше дело, маркиза. Но я считаю своим долгом предупредить: вам не понравится в Москве. Там все сгорело, грабежи, голод. Французская армия, увы, не такова, какой вы знали ее прежде. Она разваливается.

– Разваливается?! – ужаснулась Анжелика. – Этого не может быть! А где же император?

– Император там, где и всегда, – при армии, – ответил Бурцев. – Но он не может справиться с такими противниками, как голод, холод, страх…

– Я не верю, – прошептала Анжелика, схватив Бурцева за руку.

Он с нежностью пожал ее пальцы.

– Оставайтесь с нами, маркиза, – предложил, понизив голос. – Победа будет на нашей стороне. Зачем страдать? Или там, во французской армии, есть кто-то, кто очень дорог вам? Тогда почему вы тянули так долго?

– Там, во французской армии, у меня два брата, – ответила ему Анжелика. – Один из них – совсем юноша, немного старше сына княгини Лиз. Я сомневалась, но в конце концов решила дать им знать о себе. Они наверняка считают меня погибшей. Так пусть хотя бы порадуются. Если мои братья простят мне мое отсутствие и позовут меня, то я вернусь к ним. И если французской армии предстоят трудные времена, как вы говорите, – то как же я брошу юного Пьера?!

– А как вы бросите нас? – спросил вдруг Бурцев. – Меня и Лешку Анненкова?

– Граф Анненков в последнее время очень холоден со мной, – призналась маркиза и, не утерпев, спросила: – Вы наверняка знаете, скажите мне, у него здесь, в лагере, есть дама сердца?

Теперь уж Бурцев молчал значительно дольше.

– То, что он был холоден, – так вы не обижайтесь, мадам, – произнес наконец гусар. – Я уверен, это никак не связано с вами. Он благодарен вам. А насчет дамы… Простите, Анжелика, но я не могу открывать чужих секретов, – проговорил виновато. – Он сам скажет, если сочтет нужным. Я передам генералу Милорадовичу вашу просьбу, а он наверняка поговорит с Мюратом. Если с французской стороны поступит ответ, – не сомневайтесь, я привезу.

– Спасибо вам, – Анжелика обрадовалась и поцеловала Бурцева в щеку.

Он смутился.

– Мне бы хотелось, чтобы вы целовали меня не так, – признался он, – но даже не смею мечтать. Повезло там кому-то у французов. Тому, кому вы пишете сейчас. Уж не Мюрату ли? – пошутил он, чтобы скрыть смущение.