– Алька, что ты говоришь такое… Ну тебя… – испуганно замахала руками Маруся и улыбнулась вымученно. – Ты, наверное, за что-то сердишься на нее, вот и наговариваешь…

– Ой, да чего ты так перепугалась, господи! Побледнела даже! Не обращай внимания на мою болтовню! А про вампирку – это так, аллегория… Ты и в самом деле для нее настоящий подарок. Все ж матери для сына хотят именно такую жену…

– Какую – такую?

– Ну, хорошую… Которая вечно будет мужа любить, ухаживать, сердечно о нем заботиться, в рот смотреть… Хотя это для нее, ты знаешь, не суть важно, как ты будешь ему в рот смотреть. Ей главное, чтобы ты в ее рот побольше заглядывала да во всем проявляла искреннюю любовь, привязанность и послушание. У тебя, Марусь, прямо на лбу так и написано: хорошая жена! А еще крупнее написано: хорошая невестка! Красными большими буквами! Да и облик твой весь этому соответствует. Из него, из облика, душевная чистота и сердечность так и прут…

– А та, первая… что, плохая жена и невестка была?

– Да нет, не плохая… Там другое… Ой, не буду я ничего тебе рассказывать! Меня Ксения убьет потом. Она и так меня не жалует, а я тут выбалтывать буду их семейные тайны…

– А что, есть какие-то тайны?

– Все, Марусь. Проехали. Не пытай меня больше. Вон, смотри, мужики наши идут…

После обеда, сердечно распрощавшись, гости уехали, оставив молодоженам гору немытой посуды. Вздохнув, Маруся принялась убирать со стола, стараясь устроить внутри себя полученную от Альки информацию. Никак не хотела эта информация вписываться, хоть убей. Не желала раскладываться по привычным полочкам. Вот же дурацкое у нее устройство какое – все надо в нужную табличку завести, и чтоб итоговая горизонталь с вертикалью сходилась, и сальдо высвечивалось правильное. А чуть что не так – все, полная сумятица в голове. Ну вот зачем, зачем ей эта информация о том, что Никита раньше женат был? Для чего она ей? Куда теперь ее впихнуть? И что с ней дальше делать? А может, вообще ее в расчет не брать, выкинуть из таблицы к чертовой матери?

– Марусь, что с тобой? Устала? Давай я посуду помою… – сунулся было к ней Никита с помощью, но она только задумчиво покачала головой – не надо, мол, – а потом неожиданно для себя спросила:

– Никит… А это правда, что ты был женат?

Как-то слишком уж странно дернулся он от ее вопроса. Как будто лицо мгновенной судорогой свело. Что это он? Ну, был женат… Ничего такого особенного она не спросила… Да и вообще, имеет право, между прочим…

– Да. Был женат. Но к тебе это не имеет абсолютно никакого отношения.

– Ну да… Ну да… Просто надо было раньше сказать…

– А что бы это изменило, Марусь? Ты что, замуж бы за меня не вышла?

– Ну почему? Просто я подумала сейчас, что ничего о тебе не знаю…

– Господи, Марусь… Зачем ты это сейчас говоришь? – загорячился он вдруг. Как-то неестественно загорячился, нервно очень. Она даже испугалась слегка.

– Успокойся, Никита. Ничего такого особенного я тебе не говорю.

– Да как это – ничего особенного? Что тебе такого надо обо мне знать? Вот он я, весь перед тобой. Сегодня и сейчас! Я, твой муж! А то, что было раньше, ушло! Все, нет его! Было и ушло! И надо жить сегодня и сейчас, а не копаться в прошлом!

– Да я и не копаюсь, Никит… Я просто спросила: почему ты мне раньше не сказал? Ну просто так, для информации? Просто чтоб я знала! Чтоб не попала в дурацкое положение!

– Да какое такое положение! Зачем, зачем это тебе?

Резким движением поднявшись из кресла, он круто развернулся, подошел к окну, стал пружинисто перекатываться с носка на пятку, засунув руки в карманы джинсов. Маруся, выходя из гостиной со стопкой тарелок в руках, оглянулась, и руки задрожали почему-то, и тарелки поехали вдруг в сторону – едва успела подхватить. Обиженное напряжение, идущее от Никитиной спины, передалось и ей, и задрожало что-то нервно в груди, забилось, требуя выхода. Чего это он с ней так? Ведь и впрямь – должен был сказать!

– Постой, Марусь… – глухо проговорил от окна Никита, не поворачивая к ней головы. – Давай мы с тобой раз и навсегда договоримся – никогда больше этой темы не заводить. Ни при каких обстоятельствах, ладно? Я сейчас тебе все скажу, и больше об этом вспоминать не будем…

– Да ладно… Можешь и не говорить… – также тихо произнесла Маруся, застряв в дверях со своими тарелками.

– Нет! Я скажу! Да, я был женат. Недолго совсем. Жена меня бросила. Понимаешь? Однажды взяла, собрала вещи и ушла. Навсегда ушла. И не спрашивай меня почему! Я и сам себе такого вопроса не задаю! Ушла и ушла! И все! Значит, и не было ее никогда! А раз для меня не было, значит, и для тебя не было…

– Ладно, Никит. Не было так не было.

Она дошла-таки со своими тарелками до мойки, включила горячую воду, выдавила моющее посудное средство на розовую губку – все как будто автоматически. Как заведенная кукла. И также автоматически принялась надраивать тарелки – одну за одной, одну за одной. Говорят, механическая работа плохие мысли глушит. Наверное, и правда глушит. Вода бежит из крана монотонно, тихо и деликатно позвякивает чистый фарфор, и красивые тонкие фужеры один за одним опрокинулись на чистое полотенце для просушки. Все. Надо пойти скатерть со стола в гостиной убрать…

Никиты в гостиной не было. Не было его и на втором этаже, и внизу, под балконом, тоже. Только вдали, за забором, на взгорке, меж терракотовых стволов сосен мелькнула его белая футболка. Пружиня на длинных сильных ногах, будто проверяя их на прочность, он медленно взбирался вверх, оскальзываясь на мягком от хвои подъеме. Там, за взгорком, Маруся знала, открывается чудесный вид на излучину реки, и слышно, как шумит ветер в сосновых кронах, и солнце бьет прямо в глаза, отражаясь от зеркальной глади воды. В прошлый раз вот так, хохоча, они вместе взбирались по этому склону, и он тащил ее за собой, крепко держа за руку. Интересно, а с той, с первой… тоже так же ее тащил? И смеялся так же? И… и все остальное – так же? Нет, лучше об этом не думать… Прав Никита – не было, не было ничего такого. Раз для него не было, то и для нее не было…

К вечеру приехали гости. То есть гости в свадебном смысле, конечно. Ксения Львовна обняла ее трогательно, назвала «милой доченькой», чем спровоцировала мамины сентиментальные короткие слезы, потом принялась отдавать короткие веселые команды: стол накрываем на веранде, шашлык жарим за домом, чтоб дым не мешал, невесту отправляем наверх, пусть приведет себя в порядок… В общем, получилась у них вечером еще одна маленькая свадьба, только более душевная. Даже песни у костра потом пели. О том, что «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Заодно и еще одно открытие она сделала в отношении своего мужа Никиты: как выяснилось, он замечательно играл на гитаре. И песни пел так душевно – прямо до слез. Слава богу, открытие это было приятным. Даже неуютность прежняя из души ушла и тревога тоже. Все встало на свои места. Вот он, ее муж. С ней. Здесь и сейчас. И всегда так будет. Когда гостей проводили, он притянул ее к себе, обнял большими сильными руками, прижался щекой к ее макушке, проговорил тихо:

– Ты не сердись на меня, рыжик, ладно? Все у нас с тобой хорошо. Все замечательно, лучше всех. Ты у меня такая… Живая, теплая… Мне с тобой очень хорошо…

– Комфортно, да? – тихо спросила Маруся сама не зная зачем.

– Ну да… Если хочешь, именно так… Именно комфортно… А это, знаешь, уже немало… Это очень даже хорошо, когда комфортно…

– Горская, зайди ко мне на минуту! – нарисовалась в дверях строгим сухим изваянием Анночка Васильевна, колко глянув на Марусю поверх очков.

Все уставились на Марусю выжидательно. Она и не поняла поначалу, что начальница обращается именно к ней. Забыла, что она теперь вовсе не Климова, а Горская. Надо же, как красиво звучит – Мария Горская… Как музыка. Это вам не Климова какая-нибудь, которая «прости любимого»… Встрепенувшись из-за компьютера, она быстро пошла к выходу, лавируя между столами. Комната у них вообще-то большая, зато и народу в ней сидит – как сельдей в бочке. И кому это в голову пришло так людей рассадить неудобно? Сидишь как на сцене, вся на виду. Хотя кругом такие же, как она, девчонки молоденькие, а все равно неприютно. Сердитые все какие-то. Гордые. Надменные. И как их только на работу подбирают? По какому такому принципу? Ну, по возрастному цензу «до тридцати», это понятно, это мода такая, сейчас везде так. Ну, стаж работы требуют не менее года. А остальные обстоятельства, выходит, от гордого и надменного вида пляшут? Так, что ли? Выходит, ее сюда, если бы пришла устраиваться просто так, с улицы, и не взяли бы никогда?

Зато у Анночки Васильевны кабинет – хоть в футбол играй. Светлый, просторный. Пока идешь до ее стола, десять раз сердце в пятки уйдет от страха.

– Я тут тебе новую зарплату выхлопотала. Будешь получать больше, чем другие экономисты. Только не распространяйся на эту тему, поняла? Считай, что это подарок к свадьбе.

– Спасибо, Анна Васильевна…

– Да ладно, чего там… И вообще, построже, построже себя держи. А то знаю я тебя…

– Да не умею я построже. Вы же знаете.

– Не умеешь – учись! Здесь тебе не кокуйский филиал, чтоб сопли распускать! Здесь чуть запнешься, тебя уже и в спину толкнут… Зачем в пятницу за Барышеву отчет делала?

– Так она не успевала…

– Мало ли что – не успевала! Ты мне эти штучки брось! Думаешь, она тебе спасибо скажет? А если бы ты ошиблась? Чтоб не было этого больше, поняла?

– Поняла…

– Все, иди работай, раз поняла. А Барышеву ко мне позови. Я сама с ней поговорю.

– Ой, не надо, Анн Васильна! Я ведь ей сама помощь предложила, она тут ни при чем… Ну, пожалуйста… Я больше так не буду, честное слово!

– Ладно, ладно, иди… Только учти на будущее…

Анну Васильевну Бритову, как Маруся сразу почувствовала, на фирме не любили. И боялись.

Видно, было за что. И называли за глаза Бритвой. Если по фамилии, то похоже, конечно. Марусе иногда очень обидно за нее было, так и хотелось заступиться – не знаете, мол, человека, а обзываете… Хотя, надо отметить, при Марусе редко кто из девчонок осмеливался вслух произнести это обидное прозвище. А если и проскакивало у кого, тут же спохватывались и косились в Марусину сторону испуганно. Что тоже, если честно, было обидно – что она, доносчица какая?

Вообще, девчонки с самого начала относились к ней очень уж настороженно. Не хамили, нет. Здесь вообще никто никому не хамил. Обстановка была такая… обезличенно-холодная. Ни смешка тебе лишнего, ни расслабленной позы, ни сплетен девчачьих в конце дня. Как говорила Анна Васильевна – ничего личного. Хотя кому самая чуточка этого «личного» на рабочем месте помешает? Может, человеку с грузом этого личного и податься больше некуда? Вот он и принес его с собой на работу… Если поговорит о наболевшем минут десять-пятнадцать, кому от этого плохо? Ну, выговорится и работать станет. И не будет уже весь день за собой этот личный груз таскать, как тяжелую котомку за спиной. Вот у них, в кокуйском филиале, все именно так и было, между прочим. Собирались все за утренним чаем, тащили на стол кто что из дома принес, прикладывались с утра душами друг к другу, а потом и работа лучше спорилась. А тут… Только проблемы себе создают этим отторжением личного! Куда ни посмотри – высокомерно-ревнивые взгляды, и прямые спины, и гордое выстукивание каблуками по проходу, и носы в компьютер… Нет, что-то перемудрили капиталисты с этим своим постулатом «ничего личного». Может, у них там он и более подходящ, а для русской природной простоты – сплошное душевное наказание. А если к нему прибавить еще и тесноту – так вообще… Куда ж это годится – десять человек в одной комнате! Экономисты вместе с бухгалтерами – все в одном флаконе. Плечо к плечу, нос к носу, никакого личного пространства. И на обед – по звонку. Даже обед этот в горло не лезет. Если б не загрузила ее работой Анночка Васильевна по самую маковку, с ума бы точно сошла. Иль от тоски взвыла. Ей-богу.

Хотя, пооглядевшись со временем, Маруся обнаружила, что происходит-таки в их молодо-зелено-женском коллективчике некое движение скрытых, но довольно теплых симпатий. Вроде дружбы тайно-масонской. Как говорила умная ее подружка-психологиня Ленка Ларионова, коллективное женское единение всегда стихийно направлено против общего неприятеля… Главное, мол, не как дружить, а против кого дружить. Это и объединят, и сплачивает, и дает пищу для обсуждений, для обмена информацией. Хотя информация в данном конкретном случае, надо полагать, была несколько однобокая – испуганная и обиженная. А какая она еще может быть? Ясно же, что против Анночки Васильевны они тут дружат. А потом поняла вдобавок, что и против нее существует такой же тайно-масонский заговор. Совершенно случайно поняла. В тот как раз день, когда отмечали день рождения Наташи Барышевой.

Отмечали – это, конечно, громко сказано, чего уж там… Никаких особенных отмечаний не было. Так, профанация одна. Рассаживались чинно вокруг стола, около каждой девицы чашка чайная с торчащим из нее хвостиком от разового пакетика да блюдце с треугольничком торта. Все чинно, благородно. Причесочки, строгие белые блузочки согласно требованиям дресскода, разговор какой-то мылкий, за уши притянутый. Господи, да разве так они в своем кокуйском филиале дни рождения справляли? Там же был майский всем день, именины сердца. И сравнить нельзя…