Но больше всего Генриетту раздражала она сама.

День изначально не задавался. Середину дня она потратила, начиная письма и комкая их, беря книги и возвращая их на место, слепо глядя в окно, а в целом — не находя себе места, занятия и злясь. С запозданием Генриетте пришло в голову, что, вероятно, стоило поехать с Шарлоттой на примерку, просто чтобы хоть чем-то заняться. Мысль об этом, опоздавшая на три часа, только еще больше разозлила Генриетту.

Больше же всего, больше всего остального она была раздражена на себя за то, что в подробностях знала о передвижениях этого противного Майлза, противного Доррингтона. Генриетта протанцевала десять танцев, поболтала с Летти, младшей сестрой Мэри Олсуорти, задержала Пен на пороге балкона, предотвратив вытекающее из этого падение в глазах света, и долго обсуждала с Шарлоттой романы Сэмюэла Ричардсона и спорила, является ли Ловлас романтическим героем (Шарлотта) или вероломной скотиной (Генриетта) — и все это время обращая внимание на всякое и каждое движение Майлза.

С момента их прибытия на бал Майлз принес ей лимонаду, удалился в карточный салон, спустя полчаса вернулся посмотреть, не нужно ли ей чего-нибудь, и затеял длинный разговор с Болваном Фитцхью о лошадях. Генриетта знала — на двадцать минут он выходил на балкон с манильской сигарой и двумя приятелями, станцевал танец долга с леди Мидлторп и очень живо описал подробности вчерашнего боксерского матча в назидание семнадцатилетнему сыну Мидлторпов.

Это бесило, это был какой-то идиотизм, это… это не Майлз там?

Нет. Не Майлз. Генриетта поняла: странный скрежещущий звук издают ее собственные зубы.

Она ведет себя, твердо сказала себе Генриетта, как самая натуральная дура.

Что ей нужно, решила девушка, раздраженно дернувшись, когда эта несносная оборка царапнула руку, так это отвлечься. По-видимому, она умирает со скуки, иначе не стала бы играть с собой в глупые игры именно из-за Майлза. Ведь это же всего лишь Майлз, в пятнадцатый раз за вечер напомнила себе Генриетта. Майлз. Человек, однажды водрузивший ночной горшок на крышу церкви Святого Мартина-в-Полях. Тогда его едва не отлучили от церкви. Еще он тот самый человек, который умудрился свалиться в утиный пруд в Аппингтон-Холле, играя в мяч с ныне покойным корги[16] Ричарда. Правда, ему тогда было тринадцать лет, но вместо этого Генриетта вспоминала плеск, ругань и кряканье (последнее издавали утки, а не Майлз). Не говоря уже о незабываемом выступлении в роли монаха-призрака из Донвеллского аббатства. Генриетту потом неделю мучили кошмары.

Справедливости ради надо сказать, он также помогал ей забираться в домик на дереве, предназначенный только для мальчиков, стащил для нее первый в ее жизни бокал шампанского и подарил ставшую самой любимой мягкую игрушку — зайца Зайку (Генриетта была не самым творчески одаренным ребенком). Но Генриетте не хотелось быть справедливой. Ей хотелось восстановить свою способность не обращать на Майлза внимания. До сей минуты она никогда не считала это особым талантом.

Ей явно требовалось какое-то занятие. Поиск французского шпиона станет идеальным отвлечением — от удачной мысли Генриетта немного приободрились, — но она ни малейшего понятия не имела, с чего начинать поиск. Письмо Джейн, в конце концов, лишь известило о присутствии нового агента, но никак его не описало. Сегодня днем, в момент отчаяния, Генриетта чуть было не решила переговорить на эту тему со своим связным в галантерейном магазине на Бонд-стрит, но данные ей на сей счет инструкции были предельно четкими: она никогда не должна разговаривать с продавщицей больше, чем требуется для покупки лент. В противном случае она подорвет секретность всего предприятия. Кроме того, насколько она знала, продавщица лент пребывала в таком же неведении.

Нет, единственной надеждой оставалась Амели. Она наверняка подаст идею, откуда начать. У Амели всегда куча идей. Генриетта пустилась в лихорадочные подсчеты. Даже если предположить, что Амели сядет отвечать на письмо в ту же минуту, как получит его — разумеется, Амели с легкостью может отвлечься, оставить его на письменном столе и обнаружить месяц спустя, но Генриетта отказалась рассматривать подобную возможность, — но если предположить лучшее: Амели напишет ответ со скоростью, с какой женщины никогда доселе не писали, и отдаст его курьеру, едва тот успеет выпить стакан эля в кухне Селвик-Холла. Если предположить, что на всей дороге курьера будут ждать свежие лошади и он будет мчаться так, будто за ним по пятам гонятся десять разбойников. Если предположить все это… это все равно займет не меньше еще одного дня, мрачно заключила Генриетта.

О-ой!

— Посмотри-ка! — воскликнула леди Аппингтон, ткнув дочь в руку. Генриетта раздраженно потерла ушибленное место. Великолепно. Теперь она в чесотке и в синяках. — Майлз танцует с Шарлоттой. Как мило с его стороны.

— Ужасно мило, — с кислой миной отозвалась Генриетта, проследив за обвиняющим перстом леди Аппингтон в сторону танцующих, где Майлз, рука об руку с Шарлоттой, выписывал элегантные фигуры кадрили.

Любому — или по крайней мере Генриетте — видно было, что он предпринимает героическое усилие, ведя с Шарлоттой беседу, хотя ни малейшего понятия не имеет, что сказать. По легкому прищуру глаз Майлза и напряженно сведенным бровям можно было подумать, что он размышляет над серьезной философской задачей. Должно быть, он что-то придумал, скорее всего замечание о погоде, потому что на лице Майлза явственно обозначилось облегчение. Брови взлетели, рот приоткрылся, и все лицо осветила широкая улыбка.

Сердце Генриетты сжалось так, как просто не смело сжиматься из-за Майлза.

Поверх головы Шарлотты Майлз перехватил взгляд Генриетты и улыбнулся.

Генриетта вздрогнула, покраснела и разом проглотила полбокала шампанского, которое попало не в то горло.

Как же жгут в носу противные пузырьки!

Когда Генриетта справилась с сильнейшим приступом кашля, леди Аппингтон устремила пытливый взгляд на сипящую дочь.

— Знаешь, дорогая, ты, по-моему, сегодня не в настроении.

Генриетта подавила желание зарычать, ведь подобное поведение сочли бы неблагородным, а кроме того, горло ее словно ободрало шампанским.

— Я прекрасно себя чувствую.

— Дорогая. — Леди Аппингтон бросила на нее полный глубокого упрека взгляд, говоривший: «Не пытайся лгать своей матери». — Что случилось?

— Ничего! Я прекрасно провожу время. Прекрасно. Чрезвычайно, абсолютно прекрасно. — Генриетта воздела руки, достигнув тем самым злополучного побочного эффекта — оборка получила полный доступ к чувствительной коже внутренней стороны руки. Генриетта запыхтела от злости. — Рукав царапается.

— Я не советовала тебе брать эти кружева, — без всякого сочувствия сказала леди Аппингтон, помахав знакомой.

Не поздно в двадцать лет попросить кого-нибудь об удочерении?

Под взглядом Генриетты Майлз проводил Шарлотту до места, где сидела ее бабушка, сделал мужественную попытку увернуться от смертоносной собачонки герцогини и быстренько ретировался. Прямо в их сторону. Генриетта рывком опустила руку, автоматически взлетевшую, чтобы пригладить волосы.

Не одна Генриетта наблюдала за передвижениями виконта — едва Майлз двинулся в их сторону, на перехват устремилась дама в темном. Сегодня она была в дымчато-пурпурном вместо черного, но фигура под платьем угадывалась безошибочно. Та женщина! При ближайшем рассмотрении она оказалась даже еще более раздражающе красивой — ну почему у нее нет недостатков? Пятен? Очаровательного красного пятна, которое так отлично выделялось бы на идеальной белой коже.

Несправедливо ненавидеть ее только за то, что она заставляет всех женщин в радиусе пятидесяти футов казаться троллями, ругнула себя Генриетта. Посмотрите, в конце концов, на Елену Троянскую и Афродиту, которые столько претерпели из-за своей красоты — и, честно говоря, это свидетельствует не в их пользу. Тяжело, наверное, иметь такую внешность. Быть ненавидимой женщинами и терпеть преследования мужчин, и все незаслуженно. Может, она стеснительная?

Генриетта хмыкнула. Даже она не могла заставить себя поверить этому. Никакого стеснения в том, как маркиза повисла на руке Майлза, не наблюдалось. В таком случае почему бы ей просто не повиснуть у него на шее, да и дело с концом? Словно прочитав мысли Генриетты, маркиза выбрала именно этот момент, чтобы коснуться затянутой в перчатку рукой щеки Майлза.

Ну хватит! Генриетте надоело разинув рот торчать, так сказать, в зале, точно зритель на плохой пьесе. В данный момент ей следовало танцевать с Болваном Фитцхью, но раз Болван не пришел востребовать свой танец, она не видит причин, почему бы не развлечься, поболтав со старым другом Майлзом.

Вооружившись, как щитом, ослепительной светской улыбкой и держа бокал шампанского, как кавалерийский офицер — жезл, Генриетта решительно подошла к Майлзу и дотронулась до его руки.

— Здравствуй! — весело сказала она.

— А, здравствуй, — ответил Майлз, захлопав глазами при ее нежданном появлении.

Решив дать ужасной женщине шанс, Генриетта повернулась к маркизе с самой дружелюбной улыбкой, какую смогла изобразить, и сказала самым теплым тоном:

— Я весь вечер любуюсь вашим платьем. Кружева восхитительны!

Маркиза взглянула на нее, как могла бы взглянуть на назойливого хорька.

— Благодарю вас.

Генриетта ждала положенного ответного комплимента. Его не последовало. Мисс Селвик испытала определенное мрачное удовлетворение, поняв, что эта женщина столь же неприятна вблизи, как и на расстоянии. Хорошо. Теперь ей не нужно стараться быть с ней любезной.

Майлз с запозданием вспомнил о своем долге.

— Мадам де Монтваль, могу я представить вам леди Генриетту Селвик?

— Селвик?

Маркиза в задумчивости поджала губы, и ее это не испортило.

Есть ли у этой женщины хоть одно неудачное выражение лица? Генриетта с готовностью отдала бы все содержимое Аппингтон-Холла, включая три картины Каналетто, разнообразных Ван Дейков и фамильную тиару, чтобы маркиза перед зеркалом продемонстрировала весь арсенал выражений своего лица.

— О, конечно! — Легко рассмеявшись, маркиза развернула веер. — Благородная Пурпурная Горечавка! Вы родственники?

— Мой брат, — коротко ответила Генриетта.

— Те из нас, моя дорогая, кто пострадал от последних бедствий, слишком хорошо знают, чем обязаны ему. Но вы были слишком юны, чтобы помнить.

— Ползала в детской на четвереньках и пускала слюни, — таким сладким тоном подтвердила Генриетта, что Майлз резко поднял на нее глаза. Девушку так и подмывало отпустить какое-нибудь замечание насчет неюного возраста маркизы, но она благородно решила не опускаться до ее уровня. Кроме того, она не успела придумать, как бы половчее облечь его в слова.

Пока Генриетта колебалась, маркиза снова переключилась на Майлза, ласково погладив его по руке.

— Мне так понравилась наша сегодняшняя прогулка в парке, — проворковала она.

Генриетта едва не ахнула от возмущения. Прогулка в парке! Но… но… это же была ее прогулка. Разумеется, это она отвергла приглашение, но данная мысль нисколько не смягчила жалящей боли.

— Никогда не знала, что Серпентайн может быть таким чарующим, — продолжала маркиза, глядя на Майлза из-под длинных темных ресниц.

Что может быть чарующего в Сернентайне? Водоем. С утками.

— Все зависит от того, с какой точки на него смотреть, — скромно заметил Майлз.

Предпочтительнее, подумала Генриетта, с воды, во время нападения рассвирепевших бойцовых уток.

— Или, — со страстной улыбкой возразила маркиза, — от спутника.

Майлз издал звук, долженствующий означать скромное отрицание.

Маркиза продолжала настаивать.

Генриетта подавила в себе желание помахать рукой перед их лицами и крикнуть: «Эй! Я здесь!»

— Лично я предпочитаю кататься по центральной аллее, — громко сказала она, только бы не молчать.

— Нет, ничего подобного, — заметил Майлз.

Генриетта сердито на него посмотрела:

— Я недавно пришла к такому мнению.

— Ты ненавидишь центральную аллею. Ты сказала, что только напыщенные фаты и чересчур разодетые…

— Да! — перебила его Генриетта. — Спасибо, Майлз.

— В юности, — понимающе вмешалась маркиза, каким-то образом ухитряясь смотреть на Генриетту сверху вниз, хотя обе они были приблизительно одного роста, — мнения меняются очень быстро. Когда вы станете постарше, леди Генриетта, вкусы у вас устоятся.

— Да. — Генриетта так же понимающе кивнула. — Я представляю, что именно это и происходит, когда человек уже не может так свободно двигаться. Вы очень страдаете от скованности суставов? У моей матери есть замечательное средство от этого, если пожелаете.