Лорен Уиллиг - Маска Черного Тюльпана

Рядом с маркизой Генриетта чувствовала себя так же экзотично, как банальный липкий пудинг с тоффи.

Маркиза тем временем убрала в ридикюль купленную книгу и грациозно выплыла из магазина.

— Даже ее походка — поэма, — простонала Генриетта.

— Я не уверена, что Майлз впечатлителен, как ты, — сказала Шарлотта, ведя пальцем по корешку лежавшего рядом на столе романа. — Он, похоже, не стремится задерживаться рядом с ней.

— Ему и не надо, — неохотно ответила Генриетта, отказавшись почерпнуть для себя в словах подруги ложное успокоение. — Сегодня они едут вместе на прогулку. По предложению маркизы, — добавила она, не дожидаясь вопроса Шарлотты. — Но Майлз мог и отказаться.

— Есть только один способ проверить, правильно? — наклонилась к ним Пенелопа, сумочка у нее на руке раскачивалась, янтарные глаза блестели.

— Что ты имеешь в виду, — осторожно спросила Генриетта.

— Мы можем за ними проследить. Сядем в засаде в Гайд-парке и подождем, когда они будут проезжать мимо. Если Майлз не поддался на ее авансы, — тон Пенелопы предполагал это в высшей степени маловероятным, — тогда ты поймешь, что он стоит твоего внимания. Если же нет… — Пенелопа пожала плечами.

— Как романтично, — выдохнула Шарлотта. — Совсем как жена Зеленого Рыцаря, которая испытывала сэра Гавейна.

— Жуткая мысль! — не согласилась Генриетта. — И сэр Гавейн испытание, кажется, не прошел?

Шарлотта виновато порозовела.

— Ха! — Пенелопа ткнула в Генриетту пальцем. — Ты не хочешь согласиться, потому что боишься увидеть то, чего не хочешь увидеть.

— Не-е-е-е-ет. — Генриетта подбоченилась. — Я не хочу согласиться, потому что это жуткая идея. Абсолютно непрактичная. Во-первых, мы понятия не имеем, где проедет Майлз. Во-вторых, как мы увидим его, не показываясь ему на глаза? В-третьих… э… — Вот незадача, третьего у нее не было. Она знала, что первое было… и скорее всего четвертое, пятое, а также шестое, но ничего на ум не приходило, кроме общего ощущения возмутительного дурного предчувствия, которое Пенелопа, без сомнения, не примет в качестве довода.

— Где обычно катается Майлз? — спросила Пен.

— Вдоль Серпентайна, — пробормотала Генриетта.

— Он когда-нибудь отклоняется от этого маршрута? За все годы, что вы катались вместе?

— Он может это сделать!

— Мы замаскируемся, — с воодушевлением сказала Пенелопа. — Мы можем спрятаться за живой изгородью… или еще лучше, залезть на дерево! И когда он подъедет, мы просто посмотрим вниз и…

— Никогда, — категорично заявила Генриетта. — Об этом и речи быть не может. Так низко я никогда не опущусь.

— Неужели это действительно низко, когда ты на дереве? — осведомилась Шарлотта.

— Не могу поверить, что я это делаю, — бормотала Генриетта три часа спустя.

Она притаилась за кустом в Гайд-парке, рядом с ней сидела на корточках Пенелопа, а за Пенелопой — Шарлотта. Все они были одеты в зеленое — чтобы слиться с окружающей средой, как с удовольствием объяснила Пенелопа, — и напоминали то ли компанию заблудившихся лепреконов[29], то ли семейство лягушек, перепутавших парк с листьями кувшинок.

Генриетта поправила на голове зеленый шарф.

— Не понимаю, как я дала себя уговорить.

— У тебя есть идея получше? Давай ее рассмотрим. Нет у тебя идеи.

В том-то и дело — она права. Генриетта снова забилась под куст, но через мгновение опять подняла голову.

— Откуда мы знаем, что они вообще поедут этим путем?

— Если не поедут, мы просто вернемся домой.

— Почему бы не пойти домой прямо сейчас? — Генриетта начала подниматься.

Пенелопа рванула ее за рукав вниз.

— Сиди!

Генриетта со всего маху села на влажную траву.

— Не могу поверить, что я это делаю.

Шарлотта, зеленая и молча сидевшая по другую сторону от Пенелопы, внезапно взвизгнула.

— Тихо! Я их вижу! Я их вижу!

Генриетта снова подпрыгнула, достаточно высоко, чтобы увидеть, что делается за живой изгородью, достававшей ей до плеча.

— Где?

— Там!

Шарлотта указала на укатанную грунтовую дорожку, вьющуюся вдоль Серпентайна. Там — ошибки быть не могло — виднелся бледно-голубой, высокой посадки фаэтон Майлза, влекомый парой гнедых. Сидевшую рядом с Майлзом женщину тоже невозможно было не узнать; одета она была в темно-серое, в пурпурную полоску, платье для прогулок в экипаже, которое, несмотря на глухой вырез, подчеркивало все, что нужно подчеркнуть, если желаете обольстить, а не изображать живую изгородь.

Майлз, с некоторым самодовольством отметила Генриетта, сидел с самым пустым светским выражением лица, что означало — он совершенно не слушает маркизу. Периодически он вспоминал о своем долге поддерживать беседу, выдавливал на мгновение улыбку, медленно кивал и что-то негромко бормотал, что среди мужчин сходило за разговор. Генриетта прекрасно знала это выражение лица. С ней Майлз его больше не использовал, потому что не любил, когда его тычут в ребра.

Однако маркизу это, похоже, ничуть не волновало. Согревшее Генриетту удовлетворение померкло. Хотя находились они в общественном месте, маркиза вела себя с Майлзом с бесстыдной свободой. Она развернулась к виконту, ее лицо под крохотной шляпкой было так близко, что только и целуй. Улыбаясь в рассеянное лицо Майлза, она вела рукой по груди молодого человека. Святые небеса, эта женщина хочет забраться Майлзу под фрак? Генриетта как завороженная не сводила с них взгляда, полного отвращения.

Майлз рассеянно дернулся.

В этот момент Генриетте следовало бы пригнуться. Но она слишком увлеклась разглядыванием торса Майлза, пытаясь сообразить, что же такое выделывает своей рукой маркиза и есть ли способ заставить убрать ее — тихонько бросить камень например, — не выдав себя и не напугав лошадей. Вместо того чтобы спрятаться, Генриетта смотрела прямо на Доррингтона, поглядывая то на жилет в желто-голубую полоску, то на лицо Майлза, стремясь увидеть, как он реагирует на столь смелое покушение на его персону.

Она в очередной раз подняла на него глаза — и встретилась с Майлзом взглядом.

Генриетта застыла, по телу ее пополз ужас; он начал распространяться от пальцев ног, миновал муравья, который взбирался вверх по ее ноге, и поднялся до широко раскрытых испуганных глаз, не отрывавшихся от очень знакомых карих глаз, которые все приближались со скоростью везущих их лошадей. О нет! Он не мог смотреть в ее сторону. Не мог.

Генриетта могла бы улыбнуться и помахать Майлзу рукой. Могла сделать вид, что гуляет. Могла спокойно пойти в другую сторону, словно бы не узнав его. Могла выйти из создавшегося положения массой абсолютно естественных способов, и ни у кого и мысли не возникло бы, будто она преследует мужчин.

Но, бросив на Майлза полный паники взгляд, Генриетта ничком бросилась за кустами на землю.

— Вполне. — Майлз обаятельно улыбнулся сидевшей рядом с ним женщине. — Полностью.

Сказать, что Майлз был слегка озабочен, значило сказать, будто принц-регент[30] испытывает некоторую склонность к трате денег. Невзирая на роскошные прелести сидевшей рядом с ним женщины, ум его был целиком поглощен другими вещами. Оперной певицей, если быть точным.

Верный своей решимости, Майлз в тот же день зашел в оперный театр в «Хеймаркете», собираясь переговорить с недавно прибывшей мадам Фьорилой. Небольшой предварительный сбор информации помог Майлзу узнать — первое ее выступление состоялось три дня назад, при полном аншлаге. Накануне она присутствовала на частном приеме — нет, поспешил добавить информатор Майлза, не такого рода приеме. Просто песенный вечер, устроенный пожилой аристократкой с музыкальными претензиями.

Разодевшись как истый денди, Майлз отправился в театр под видом страстного обожателя, готовый вытащить из мадам Фьорилы все, что ей известно о лорде Воне, Париже и таинственном адресе по улице Никуаз. В одной руке он держал затейливый букет цветов, в другой — билет со вторничного спектакля (добытый у неизменно любезного Болвана Фитцхью) для придания правдоподобия его рассказу о том, как он слушал ее пение и был сражен ее красотой и очарованием. Само собой, он надеялся, что она красива, — в противном случае его история захромала бы. Если она почтенная дама с бюстом, похожим на пуховую подушку, влюбленность Майлза объяснить будет трудновато.

До этого дело так и не дошло. Мадам Фьорила, сообщил ему швейцар, посетителей не принимает. Она нездорова. Шестипенсовику не удалось повлиять на содержание ответа швейцара. Полкроны помогли не больше, но добились-таки дополнения, что мадам Фьорила внезапно отменила сегодняшнее выступление и все ангажементы на следующей неделе. Она, повторил швейцар, нездорова. Майлз оставил цветы вместе со своей визитной карточкой, уговорив швейцара сообщить ему, если в состоянии леди наступят какие-либо перемены.

Очередная ниточка оборвалась. Конечно, предстояло еще узнать, где она живет, обследовать ее жилище и испытать множество других средств, находящихся в его распоряжении, но было крайне неприятно, что нельзя повидаться с мадам Фьорилой лично. Тогда он хотя бы смог понять, профессиональный у Вона к ней интерес или амурный.

Посещение иностранного ведомства с целью выяснения личности носившего плащ с капюшоном собеседника Вона оказалось не более успешным. Не лучший день, подумал Майлз. Мадам Фьорила неуловима, от иностранного ведомства никакого толку, и он до сих пор не имеет ни малейшего понятия, кто же напал на него минувшей ночью.

Поначалу, исходя в основном из того, что он видел занесенную над своей головой трость с серебряным набалдашником, Майлз определил в нападавшие Вона. Но Джефф, которого он допросил в Пинчингдейл-Хаусе в неурочный час утра (в любом случае до полудня), категорически отрицал такую возможность. Несколько раз. С нарастающей настойчивостью. Нет, он не выпускал Вона из поля зрения. Нет, он действительно вполне уверен. Нет, Вон не мог покинуть помещение незамеченным. Может, Майлз желает, чтобы он поклялся на Библии?

Майлз вежливо отклонил последнее предложение. Нет, решительно Джефф в последние дни чересчур обидчив.

Джефф также упомянул, в качестве доказательства своей полной сосредоточенности на передвижениях Вона, что тот подходил к Генриетте, приглашал танцевать и повторно выразил надежду, что этим вечером она посетит его скромное жилище.

Что-то уж слишком много мужчин проявляют интерес к Генриетте. Сначала Фробишер, теперь Вон. Если бы знать, что охрана Генриетты от влюбленных поклонников обернется работой на целый день, он предложил бы Ричарду самому смотреть за сестрой. Оставалось только, чтобы на Генриетту обратил внимание принц, и тогда уже проблем не оберешься.

Неужели она не может хотя бы попытаться уменьшить свою привлекательность?

Могла бы, скажем, причесаться более гладко. Эти завитки на затылке так и просятся, чтобы их погладили. Потом — ее платья. От этих платьев надо избавиться. Майлз сильнее, чем собирался, натянул поводья. Нет, не так. Платья, само собой, должны на ней остаться. Никакого мысленного раздевания. Совсем никакого. Он сделает вид, будто преступной маленькой цепочки мыслей не было. Он имел в виду, что легкие платья нужно заменить, предпочтительнее на одеяния из плотной, тяжелой ткани, которая не станет облеплять ее ноги при ходьбе. И каким бы оно ни было, застегиваться оно должно до самой шеи. Да будь оно все неладно! О чем думает леди Аппингтон, позволяя Генриетте разгуливать полуголой?

Майлз ослабил галстук.

— Не по сезону теплый день для мая, не правда ли? — спросил он маркизу.

По крайней мере он открыл рот, чтобы сказать это маркизе. Да так с открытым ртом и остался, не произнеся ни звука. Ведь, повернувшись к своей спутнице, он заметил очень знакомый лоб.

Боже великий, это… Генриетта? Майлз заморгал, спрашивая себя: может, и в самом деле есть правда в этих россказнях — мол, если достаточно настойчиво подумаешь о человеке, он появится. Для плода его воображения Генриетта выглядела совершенно телесной. И зеленой. Очень зеленой.

Пока Майлз пытался разрешить эту загадку, их взгляды встретились. Светло-карие глаза Генриетты расширились, и выражение неописуемого ужаса отразилось на ее лице. Не успел он помахать рукой, как девушка исчезла. Взяла и исчезла. Сейчас она здесь, а в следующее мгновение ее нет.