— Там, — терпеливо повторил Колин, опуская луч, и на сей раз я увидела фрагменты пейзажа, совершенно не относящиеся к природе.

— Это они?

— Печально, правда? — согласился Колин, ведя лучом по, окну, исчезнувшему из-за отсутствия стен. — Половина окрестных зданий выстроена из донвеллского камня.

— Наверное, можно посмотреть на это как на вторичную утилизацию сырья, — сказала я, обозревая обкраденные развалины, — но все равно это кажется разорением.

От старого монастыря мало что сохранилось. Уверена, летом, когда сквозь разрушенные здания пробивается зелень, это смотрится живописно, но осенью темные, голые, обвалившиеся хоры, где прежде пел так сладко соловей[58], казались зловещими, а не причудливыми. Когда-то по периметру внутреннего дворика шли аркады. Теперь же торчали только наполовину ушедшие в землю камни да редкие остатки колонн. Стены высотой по колено скорее сохраняли память о помещениях, чем сами эти помещения, и иногда среди увядших сорняков можно было различить что-то, что в прошлой жизни являлось каменной плитой дорожки.

Когда мы подошли поближе и пространство, охватываемое лучом света, расширилось, я увидела — стены выше, чем казалось на расстоянии, местами они доходили до плеча, местами были выше меня, поднимались и опять понижались. Только одна комната, в самом конце сооружения, сохраняла большую часть изначальных стен. Остался даже кусок потолка, сделанного из тяжелого камня, но просевшего и похожего теперь на перевернутый корпус корабля.

В уцелевшую комнату я и последовала за Колином, осторожно пробираясь по полу. Он сохранился лучше, чем в других кельях дальше по периметру: большая часть каменных плит осталась на месте, но они были истертые и неровные, потрескавшиеся в самых неожиданных местах. Другими словами, ад для каблуков.

— Вот я и в монастыре, — легко проговорила я, лишь бы что-нибудь сказать, и почувствовала себя идиоткой, едва эти слова вылетели у меня изо рта. «Вот я и в монастыре» — почти такая же глупая реплика, как «я несла арбуз» в «Грязных танцах».

— Сегодня это уже не монастырь, — насмешливо сказал Колин, хотя трудно было сказать, относится насмешка ко мне или ему смешно вместе со мной. Луч света уперся в пол и выхватил следы недавних посиделок. Пустая банка из-под кока-колы, пакет из-под чипсов со вкусом сыра и лука. — Он очень популярен у местной молодежи.

— Популярен?

— Я сам приходил сюда пару раз, — добавил Колин с улыбкой-воспоминанием.

— Угу, — отозвалась я и наморщила нос, глядя на каменные плиты пола. — Тут не очень-то удобно. И негигиенично.

Колин прислонился к одной из оставшихся стен в позе наглого мужского самодовольства. Думает о прошлых победах, не иначе.

— Вы бы удивились. Несколько одеял, бутылка вина…

— Избавьте меня от рассказов о вашей разгульной юности, — напористо сказала я и, отвернувшись, провела рукой по краю пустой глазницы окна, ощупывая пальцами выступы и выбоинки изысканной флорентийской лилии.

— А ваша такой не была? — Его тон сделался теплым, дразнящим.

Я оглянулась через плечо.

— Я о своих поцелуях не болтаю.

— Или только о поцелуях в монастырях?

— Меня это не привлекает. — Я порылась в своей коллекции неточных цитат, подыскивая оружие нападения. — «В могиле не опасен суд молвы, но там не обнимаются, увы!»[59]

— А, но это келья, а не могила, — сказал Колин, направив свет на одну из скамей в нишах; свет веером лег на стену.

— Разновидность могилы, — заспорила я, облизнув губы и чуть-чуть отступив назад. Я уже так давно ни с кем не кокетничала, что практически забыла, как это делается. А ведь мы флиртовали, не так ли? — Могила утраченных надежд и амбиций. Интересно, что эти люди должны были чувствовать, когда монастыри распускали и они вдруг видели, что весь образ их жизни идет… ну, в могилу. — Я сама не понимала, что говорю, сознавала лишь — губы у меня шевелятся, вылетают слова, но за содержание я не отвечала. — Кроме того, это же монастырь, — упрямо сказала я. — Здесь менее всего уместны романтические развлечения.

Колин засмеялся:

— Вы не читали вашего Чосера?

— Нельзя верить всему, что написано у Чосера, — возразила я, но без особого жара, потому что Колин как-то так ненавязчиво оперся рукой о каменную стену у меня над головой.

Я предприняла героическое усилие взять себя в руки и сосредоточиться на своих словах, вместо того чтобы смотреть на губы Колина и гадать… Впрочем, нет нужды углубляться в то, о чем я гадала. История, твердо напомнила я себе. Вот ради чего я здесь. Шпионы. Монахи. Шпионы, переодетые монахами.

Меньше всего меня сейчас волновало, что кто-нибудь вплывет в эту комнату в большом цветочном костюме с табличкой: «Твой Черный Тюльпан здесь». Все мои нервы настроились на мужчину, крича: «Приближается!» Я чувствовала тепло, исходившее от его груди, вдыхала чистый запах порошка, оставшийся на воротнике его рубашки, и мои губы покалывало от того особенного шестого чувства, включающегося только тогда, когда мужчина наклоняется слишком близко и здравый смысл отключается.

Глаза у меня закрылись.

ДР-Р-Р-РИНЬ!

Что-то резко и пронзительно задребезжало, словно враз сработали пять пожарных сигналов тревоги. Я оцепенела с закрытым глазами и поднятым лицом. Должно быть, я походила на крота, вытащенного на свет из его норы. Над собой я чувствовала Колина, точно так же застывшего от жуткого вибрирующего звука. Это был не сигнал воздушной тревоги. Это даже не была Джоан, пришедшая отомстить. Звонил мой телефон. Извещая о приходе сообщения.

Я мысленно чертыхнулась.

И не открывала глаз в тщетной надежде, что если я буду стоять очень-очень тихо и очень-очень горячо молиться, то звук прекратится и мы с Колином продолжим с того же места, как будто ничего не случилось.

ДР-Р-Р-РИНЬ! ДР-Р-Р-РИНЬ!

Мой телефон снова сигналил. Беспрерывно.

Приятная смесь моющего средства и лосьона после бритья отдалилась, сменившись холодным воздухом. Я приоткрыла глаза и оторвалась от стены, пашмина косо свисала с моих рук.

— Вы меня извините? — мучаясь от унижения, спросила я, нащупывая в сумке вибрирующий телефон. Благодаря его несвоевременному вмешательству все остальное вибрировать перестало — за исключением моих раздерганных нервов. — В смысле… это просто… мало ли, что-то случилось, — неуклюже закончила я.

— Конечно, — вежливо сказал Колин, настолько вежливо, что я спросила себя, не приснилось ли мне все предыдущее.

Подобно Чеширскому коту он снова возник у стены в нескольких шагах от меня. Опирается рукой на проем разрушенного окна и выглядит совершенно невозмутимым, как будто все время там и стоял.

Может, и стоял. Может, я все это выдумала.

Выдумки выдумками, но кошмарный звук, идущий из моей сумки, оставался вполне реальным. Телефон все еще завывал в своем чехле от «Коуч». Обдирая замерзшие пальцы о молнию, я вытащила телефон из плотно набитой сумки, всмотрелась в крохотный экран. Он светился злым неоновым светом в темной келье.

«ПЭММИ», — объявил экран.

Я готова была убить ее. Честно, взаправду убить.

Я сделала глубокий вдох и подавила желание швырнуть телефон на пол и топнуть по нему как Гном-Тихогром[60].

Может, Пэмми серьезно заболела. Может, ее бросил… ой, как же его зовут? Они никогда не задерживаются настолько, чтобы я запомнила. Приемлемым поводом для сообщения может быть и похищение мафией с требованием в двадцать четыре часа собрать выкуп. А в Англии хоть есть мафия? Пусть только попробует не быть, мрачно подумала я.

И нажала на кнопку просмотра, текст сообщения Пэмми появился на экране.

«Он еще не сделал шага?»

Для некоторых людей и похищения мафией мало.

Украдкой оглянувшись, я склонилась над телефоном и коротко ответила: «Нет».

Имя подруги мгновенно снова высветилось на экране.

«Почему нет?»

Мои пальцы сами запорхали над кнопками. «Может потому, что некоторые без конца шлют мне сообщения!!!»

Пусть думает что хочет. Я нажала кнопку отправки, за ней — отключения и сунула телефон в сумку. Телефон перестал светиться, отключившись с металлическим воем. Слишком поздно. Ну почему я сразу не додумалась его отключить?

Я трижды мысленно чертыхнулась.

— Кто-то интересный? — спросил Колин.

— Пэмми, — ответила я, хотелось бы, чтобы тоном удрученного удивления, но получилось больше похоже на ворчание типа «ты — Тарзан, я — Чита».

Колин отделился от стены. И хорошо сделал, учитывая состояние остального сооружения; мне не очень-то верилось в его прочность. С другой стороны, перевязывание ушибленного лба даст мне возможность нежно похлопотать над Колином. Оставим без внимания тот факт, что в школе я завалила экзамен по оказанию первой помощи. Трижды.

Может, и хорошо, что он не упал.

— Что натворила на сей раз? — спросил Колин.

— О, все то же самое, — рассеянно ответила я, прикидывая, удастся ли незаметно переместиться в его сторону, не грохоча каблуками по выщербленным каменным плитам пола, будто паля из орудий. Но это все испортит, верно? Ведь необходимо выяснить, интересно ли ему переместиться в мою сторону, а не наоборот. — Вы же знаете Пэмми.

— Да, знаю, — с таким нажимом ответил он, и я невольно спросила себя…

Колин и Пэмми?

Пэмми знакома с сестрой Колина с тех пор, как в десятом классе переехала в Лондон. Серена и Пэмми не очень близки, но пококетничать со взрослым старшим братом Серены ей всегда представлялась масса возможностей. Нет. Я этого как-то не представляю. Кроме того, Пэмми рассказала бы мне. Да? Хм. Я оставила эту мысль на потом.

— Мм… Чосер. — Я снова закуталась в позаимствованную пашмину в бесплодной попытке вернуть ситуацию туда, где мы находились до Пэмми и Рокового Послания. — Вы что-то говорили о Чосере.

В слабом свете фонарика я увидела, как Колин покачал головой:

— Это не важно.

— А мне показалось интересным, — уныло сказала я.

— Да?

Он произнес это слово тихо, но его оказалось достаточно, чтобы мои руки покрылись «гусиной кожей», вызванной отнюдь не ноябрьской прохладой. Даже тени сгустились и затаили дыхание, дожидаясь, какие действия могут последовать за бархатным обещанием, крывшимся в одном коротеньком слове.

— Где вы?

Бодрый голос эхом разнесся по старой келье, разогнав тени и далеко-предалеко отправив романтическое напряжение.

Что дальше? Классная руководительница моего пятого класса? Парад в честь Дня святого Патрика? «Живой» концерт группы «Флитвуд Мак»? Сомневаюсь, что даже в своем первоначальном виде и населенный монахами Донвеллский монастырь не пользовался такой популярностью.

Где-то хихикал Купидон. Я пожелала ему напороться на свою же собственную стрелу.

Сэлли легко и быстро оказалась рядом и остановилась, ухватившись для равновесия за стену. Если что-то и присутствовало в атмосфере помимо плодов моего буйного воображения, она, похоже, не заметила.

— Простите, что задержала вас! Только сейчас удалось уйти. Джоан не могла найти лед. — Она тряхнула буйной гривой волос, по-сестрински критикуя: — Безнадежно. Просто безнадежно.

Очень похоже на подпись под моей ситуацией.

— Колин уже все вам показал? — спросила Сэлли.

— Да нет. — Колин непринужденно пересек келью. — Окажешь эту честь, Сэл?

— И получше тебя, — отрезала девушка. — Не могу поверить, что за все это время он ничего вам не показал!

Колин напустил на себя обиженный вид.

— Если ты собираешься меня оскорблять, я иду выпить.

Я хотела сказать: «Я бы тоже не отказалась», — и пойти за ним к бару, но подавила в себе данный порыв. Я еще не настолько низко пала. Ключевое слово «настолько». Припомнив свои довольно неуклюжие попытки пококетничать, я порадовалась, что темнота скрыла мое внезапно перекосившееся лицо.

— На здоровье! — сказала я вместо этого и весело ему помахала. — И пусть будет двойной.

— Двойной алкоголь?

— За двойное оскорбление, — мило объяснила я.

— В точку! — воскликнула Сэлли. — Молодец!

— Я, — Колин повернулся и погрозил Сэлли пальцем, — больше тебя не люблю. А что до вас…

Я попыталась изобразить, что не затаила дыхание.

— Да?

— Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю.

И на весьма загадочной ноте он нас покинул.

Для угрозы этому заявлению явно чего-то не хватало. Конкретики, например. В качестве заигрывания…

Я словно хватанула здоровый глоток «Вдовы Клико», настоящего, пьянящего вина, отличного брюта двусмысленности. Мне не следовало придавать этому слишком большое значение. Я это знала. Но тем не менее…