– Фантастика! – восхитилась я. – Я давно здесь живу, но не знала, что до моего дома можно добраться таким путем.

– Да, – с гордостью подтвердил Вадим Ефимович, выключая зажигание. – Это – мое изобретение. Два года назад на параллельной улице у меня были две пациентки – мать и дочь, я ездил к ним в течение трех лет каждую неделю.

– И где они теперь?

– В Израиле, – сказал врач, постукивая ладонью по рулю.

Разговор иссякал, поэтому я взялась за ручку дверцы и осведомилась:

– Когда мы встретимся в следующий раз?

– Давайте созвонимся до конца недели, – отозвался доктор и, подумав, добавил: – Берегите себя.

В подъезд я входила, неся в себе последние слова Вадима Ефимовича, словно драгоценную амфору.

Соседка Людка тащила огромные сумки, дыша полуоткрытым ртом, и меня не узнала. Удостоив ее поистине королевским кивком, я вошла в лифт.

Я совершенно забыла о том, что еще неделю назад собиралась выброситься из окна. Не вспомнила, что я неудачница и несчастна, а жизнь моя не удалась. Теперь все будет иначе!

Дома царила приятная светлая прохлада – терпеть не могу духоты. Какое счастье, что маляр, делавший ремонт в квартире пять лет назад, пропил мои чудные немецкие обои! С тех пор сосед Миша регулярно восстанавливал водоэмульсионкой бело-лимонный цвет моих стен, и квартира всегда казалась чистенькой и свежей.

Но что это? Серый тюль уныло свисает с карнизов, в спальне портрет прабабушки в парадном платье покрылся толстым слоем пыли, ковер затерся до неопределенного цвета, разномастная мебель разных поколений была втиснута во всевозможные ниши и углы. Я с изумлением оглянулась – я здесь живу? И это покои прекрасной Таис? А ведь именно так назвали меня родители, приставив к моему древнему имени безобидное окончание «-ия» для успокоения официальных лиц, заполнявших метрику.

Во мне проснулась жажда действий. Прикинув предстоящий фронт работ, нимало не комплексуя, я позвонила начальнику и выпросила два дня отгула – четверг и пятницу. Он явно удивился, услышав в трубке мой звонкий, напористый голос вместо обычного безжизненно-умирающего, и отгулы дал. Открывая шкафы, я выбрасывала старье, накопившееся за десятилетия, и безжалостно швыряла его в черный зев мусоропровода. Я словно отрекалась от последних бесцветных, безрадостных лет, а старые, ненужные вещи олицетворяли их.

Соседа Мишу обрадовала моя лишняя мебель и старый ковер, от которых я решительно решила избавиться. Перетаскивая к себе шкафы, столики и прочую дребедень, он мечтательно соображал, как все это разместится на его даче.

– Тайка, ты не думай, я не просто так. Недельки через две водоэмульсионочкой еще раз пройти можно, – пыхтя, бубнил он.

Разгребая вековые завалы на антресолях, я обнаружила старую картину, как уверяла меня когда-то бабушка Оля, подлинную, кисти очень популярного художника-авангардиста 30-х годов. Еще я наткнулась на старый ящик, с которым обычно ездят в экспедиции и заполняют различными находками. Я совсем о нем забыла!

В ящике кроме непонятного хлама, который я без сожаления выбросила, нашлись древние маски. Когда-то отец собирал маски – привозил из разных мест, любовно реставрировал, изучал их историю. Масок у нас, помнится, было очень много, и у каждой имелось имя, родословная, назначение. Все свои любимые маски папа, вероятно, забрал в Карелию, оставив на антресолях самые неинтересные.

Отец был твердо уверен в магической силе масок, недаром носить их в далекие первобытные времена имели право только старейшины племен и шаманы. Поэтому маски никогда не висели у нас на стенах, для них были сконструированы специальные ящички. В магию я не особо верила и, выудив маски, аккуратно их протерла и повесила на идеально белую пустую стену в коридоре. Кажется, я знала их названия – Маска ритуального танца, Маска судилища, Маска для вымаливания у богов хорошей погоды и еще какие-то. К вечеру квартира стала пустой, просторной и очень привлекательной. Легкий ветер надувал белоснежную занавеску словно парус, и мой двухкаютный кораблик бесстрашно отправился в новое плавание.

Следующий день я посвятила только себе. Оставив в салоне красоты всю наличность, не пропустив ни одной процедуры, я вышла в мир, ощущая себя настоящей Таис Афинской. «Еще не все безнадежно, начинается новая жизнь!» – ликовало что-то в моей душе.

Пришла пора принятия решения – я взяла телефонную трубку и набрала заветный номер. Мне разрешалось звонить Максиму один раз в месяц – совсем без него я прожить не могла. Обычно мы болтали о пустяках, а я до боли сжимала телефонную трубку в руке. Потом прощались, и все повторялось через месяц. Сегодня я нарушила правило и попросила Максима срочно прийти и помочь мне повесить картину. Видимо, мой звонкий голос убедил его красноречивее всяких слов. Когда Максим переступил порог моей похорошевшей квартиры, аккуратный чемоданчик с дрелью едва не выпал из его рук. Довольная произведенным эффектом, я гордо провела Максима в гостиную, где предполагалось повесить картину.

– Ух ты! – остановился он в коридоре напротив масок. – Вот чудища-то! Откуда?

– Старая история, – сморщилась я.

Мне не хотелось рассказывать ни о своем археологическом семействе, ни о масках. Но Максим, как приклеенный, стоял напротив маски главного воина племени и не собирался заниматься делом.

– Можно примерить? – несмело попросил он.

Я пожала плечами. Максим напялил черную, раскрашенную ритуальным узором маску и встал перед зеркалом. На главного воина племени он явно был не похож. Кажется, Максим понял это, так как уже через пару секунд повесил маску на место.

– Воняет ужасно! – раздраженно прокомментировал он свой поступок.

Наконец мы прошли в гостиную. Пока Максим в своей обычной манере сосредоточенно, медленно разматывал шнур от дрели, раскладывал «лучшие японские шурупы», прикидывал вслух, как лучше повесить мое произведение искусства, я смотрела на него оценивающим, острым взглядом. Почему я раньше не замечала, какой у него высокий, почти женский тембр голоса? И как он напрашивается на комплименты, самодовольно рассказывая об удачной сделке? Неужели семейная жизнь так повлияла на него?

Когда картина заняла почетное место на стене, я предложила утомленному тяжелой борьбой с отечественным железобетоном мужчине чашку чаю, на что он милостиво согласился. Видеть его, касаться рукой его руки, смеяться его шуткам – какое это было наслаждение раньше. Но сегодня…

– Ты стала какая-то другая, – словно подслушав мои мысли, сказал мой друг, допивая вторую чашку. – Квартиру изменила, сама похорошела. Влюбилась, что ли?

Последнее предложение было произнесено небрежно, однако с легкой ноткой ревности. Я усмехнулась про себя – проглотил наживку! Помню, прабабушка Лена втолковывала мне, тогда еще совсем глупой девчонке:

– Запах мужчины – вот что главное, детка. Если у дамы есть кавалер, то об этом легко догадаться. Мужчины сразу понимают это – они чувствуют запах соперника, и возбуждаются от этого. Так что, если ты хочешь, чтобы у тебя было много кавалеров, обязательно держи возле себя хотя бы одного.

Как всегда, подобные речи бурно опротестовывала бабушка Оля, но слова фрейлины Ее Императорского Величества прочно врезались в мою память.

Прабабушка никогда не ошибалась. Кавалер Максим ощутил запах соперника и, как всякий собственник мужского пола, заволновался. Пусть я ему нужна как рыбке зонтик, пусть мои звонки выводили из себя его самого, его жену и тещу, но сегодня что-то изменилось в привычном положении вещей. Мужское тщеславие было задето, а мужская логика требовала найти решение в образовавшейся нештатной ситуации. Вот и нашлось понятное объяснение: «Я влюбилась».

Вскоре он засобирался домой.

– Я позвоню через два дня, – хмуро пообещал он.

«Зачем?» – чуть не крикнула я вслед.

Я вернулась в гостиную с чувством обманутого вкладчика. Тело требовало разрядки, и, включив музыкальный центр, я поставила диск с самой ритмичной музыкой, какую только нашла. И выдала такой бешеный танец, какой не снился ни одному племени. Заскочив в коридор, я сорвала со стены маску ритуального танца. Поколебавшись, я приложила ее к лицу и продолжила свою сумасшедшую пляску. Пол закружился у меня под ногами, я ощутила, как ритмы мелодии вызывают во мне необыкновенную вибрацию, мне казалось, что в меня вливается новая сила. Я танцевала и не могла остановиться, пока не закончился диск. Отбросив маску, я без сил рухнула на диван.


Воскресным утром мне позвонил доктор.

– Куда вы пропали?! – закричал он. – Я уже стал волноваться! На работе сказали, что вы взяли отгулы, а дома трубку никто не берет. Что случилось?

– Я проводила инвентаризацию, – сообщила я, прохаживаясь с трубкой радиотелефона по изменившей свой прежний облик квартире.

– И как, успешно? – поинтересовался Вадим Ефимович.

– Кажется, да, – с чувством хорошо потрудившегося человека отозвалась я, подходя к зеркалу в спальне.

– Алло, алло! – всполошился доктор, услышав долгое молчание в трубке. – Алло, вы меня слышите?

– Слышу, – тихо отозвалась я. – Приезжайте, пожалуйста, сразу, как только сможете.

Нет, в зеркале не было ничего потустороннего. В нем отражалась я, обычная, всегдашняя. Почему я решила, что в моей жизни что-то изменится за эти три дня? Эйфория окончилась, Максим мне больше не нужен – это я поняла. Меня зазнобило – как будто холодный нож отхватил большой кусок территории, болезненно сужая мое жизненное пространство. Еще более тяжелая депрессия навалилась на меня.

Через час в дверь позвонили.

– Ого! – закричал Вадим Ефимович, проходя по коридору и останавливаясь напротив масок. – Вот это да! Недавно я такие видел у Сенкевича в передаче. Наверное, шаманские?

– Да, – хмуро подтвердила я, не желая продолжать экскурс в историю, и провела доктора в гостиную.

– Красота какая, как в голливудском фильме! У них всегда показывают огромные комнаты с небольшим количеством мебели.

Оптимизм врача был сегодня до тошноты неуместен.

Воздав должное картине авангардиста, Вадим Ефимович наконец подошел ко мне, заглянул в глаза и участливо спросил:

– Что, так плохо?

У меня даже не было сил говорить, доктор измерил давление, посчитал пульс:

– Вам надо поесть, выпить крепкого чаю и лечь.

Я отрицательно замотала головой. Зачем? Зачем все это? Какая я дура! Закипевшие в глазах слезы грозили вылиться в бурный поток. Вадим Ефимович ловко справился и с этим. Через полчаса я сидела на диване, под пресловутой картиной, укутанная в тяжелый теплый плед, потягивая крепкий чай, накормленная чем-то простым и вкусным, а неспешная речь врача объясняла, успокаивала. Оказывается, маленькие ростки надежды, поднявшиеся во мне после второй встречи с доктором, были так слабы, что марш-бросок просто истощил мои и без того скудные резервы.

– Сразу в корне изменить жизнь никому еще не удавалось. Менять надо потихоньку, в нюансах, штрихах, очень деликатно. Нельзя быть такой максималисткой! Помните, как в знаменитой книге старичок-протезист приносит обезноженному летчику протезы и как Мересьев тут же вскакивает? И как он оглушительно падает? Только упорная тренировка помогла ему научиться вновь ходить.

– Какая же тренировка нужна мне? – недоверчиво спросила я.

– Ага, интересно стало? – радостно воскликнул Вадим Ефимович и с жаром принялся объяснять: – Самая тяжелая тренировка – для души. Научиться радоваться себе и жизни – еще какой труд! А теперь давайте сюда вашу чашку и ложитесь, надо немного поспать. Вы закрываете глаза и слушаете мой голос, для вас существует только мой голос. Вы рас-с-л-а-б-л-я-е-т-е-с-ь…

Тягучий голос врача навевал дремоту, ресницы склеивала тонкая паутина, тело полностью растворилось в мягкости дивана.

Так прошел мой первый сеанс гипноза, и, надо сознаться, я с сожалением вынырнула из дремотного состояния на поверхность своей никчемной жизни. Первое, что я увидела, – спокойные глаза моего доктора. Он погладил меня по голове и пообещал вернуться к вечеру.

После его ухода я выпуталась из своего пледа-кокона, осторожно сделала несколько шагов. Уши уловили ребячий гомон, доносившийся сквозь открытое окно со двора. Кожа почувствовала жгучее прикосновение солнечного луча, нос осязал горьковатый запах увядающих пионов. Пожалуй, еще никто из мужчин так не ухаживал за мной, не закутывал заботливо в плед, не гладил по голове.

Что-то сдвинулось в моих мозгах, и мне безумно захотелось, чтобы Вадим все время был рядом, я представила себе его теплые руки, от которых невидимыми лучами исходит целительная сила, его карие глаза, теплый голос. Даже наигранный энтузиазм уже не казался таким противным. Поплавав в ласковом потоке фантазии, который принимал уже опасное направление, я больно ущипнула себя за руку: «Вернись на землю, Тая! О чем ты думаешь? Тебя пожалели, погладили по голове, а ты и растаяла! Ты сейчас похожа на собачку Каштанку, которая ищет ласкового хозяина. Опомнись!»