Кира Буренина - Маска счастья

Так весело закончила свой рассказ фрау.

В это время наш самолет совершил посадку, и в иллюминатор захлестали струи ливня. Выйдя на трап, мы поежились от пронизывающего холода и дождя. «Вот тебе и Африка», – сказала я себе.

Конечно, нас никто не встречал. У выхода из здания аэропорта роились частники. «Такси, такси», – заклинали они нас. «Ja, ja, Taxi». – Фрау Де Рока с высоко поднятой головой направилась прямо под дождем к оранжевому «Москвичу». В маленьком провинциальном городке, куда мы прибыли спустя два часа, свободных мест в единственной гостинице, конечно, не было. Понадобилось несколько долларовых купюр, чтобы нам открыли номера, которые держали на брони.

Ночь прошла под бесконечный шорох дождя. Меня мучил старый кошмар – снилось, что я должна сдавать в школе выпускной экзамен по математике, с ужасом понимая: я ничего не знаю и ничего не помню. Все мои попытки использовать калькулятор провалились – в калькуляторе отсутствовала нужная клавиша. Я хорошо знаю, к чему мне снится этот сон – к большим проблемам.

Так как буфет в гостинице был закрыт на ремонт, мой дорожный набор – кипятильник, банка растворимого кофе и пачка крекеров – в очередной раз оказался кстати. Фрау Де Рока восхитилась моей предусмотрительностью и, макая печенье в чашку с кофе, прикидывала вслух план на сегодняшний день.

Мы спустились в холл, я попросила телефон и набрала номер приемной главного инженера Филиппова. Мой голос там хорошо знали, любезно поздоровались. Но когда секретарь главного инженера услышала, что мы в городе, в нескольких минутах езды от завода, в трубке воцарилась поистине вселенская тишина. Потом трубка коротко тукнула – секретарша побежала в кабинет докладывать начальству о ЧП. Через десять секунд в трубке раздался голос Филиппова.

– Раз приехали, – произнес он с явной досадой, – высылаю машину. Ждите!

Фрау Де Рока потирала руки от удовольствия: «Первый барьер взят».

Нас сразу провели в переговорную комнату, похожую на огромный стеклянный куб, продуваемый всеми ветрами, и оставили одних. Потом дверь, скрипнув, отворилась, и в темном проеме нарисовалась долговязая фигура.

– Старший инженер Сычков, – представилась фигура. – Я побуду тут вместе с вами.

– Фантастиш, – обрадовалась мадам, ласково глядя на робеющего молодого человека, – ну расскажите нам что-нибудь.

Старший инженер поведал нам о жизни завода – в городе не было дома, где хотя бы один член семьи не работал на нем. Продукция качественная, производство – современное. Каждую неделю сидят то американцы, то французы. Их цены выше, чем в России или в Украине, но все равно продукцию «отрывают с руками».

– Замечательно. – Мадам постучала колпачком золотой ручки по зубам. – Это все бизнес. А теперь расскажите нам, юноша, о светской жизни в вашем городе.

– Какой? – округлил глаза старший инженер.

– Что здесь можно посмотреть, где развлечься вечером, – пояснила фрау Де Рока, явно забавляясь ситуацией.

Сычков поскреб затылок. Потом еще раз. Потом прошелся пятерней по волосам, но так и не смог выудить никакой информации о развлечениях в родном городе. Я ясно читала в его глазах ответ: «Летом работа на участке, да водка с телевизором весь год». В присутствии австрийской дамы он постеснялся озвучить свои мысли.

Вскоре милого Сычкова сменил главный инженер. Он сел за стол напротив нас и долго, пытливо вглядывался в наши лица. Пауза затягивалась.

– Да, – кисло произнес Филиппов, подведя итог своему осмотру.

Мы с мадам переглянулись. Фрау Де Рока затараторила со скоростью пулемета. Она перечислила все неудобства, которые нам пришлось перенести во время путешествия, не забыла упомянуть об отсутствии холодной воды и завтрака в гостинице, посетовала на неприветливую погоду. Она прямо обвинила Филиппова в пережитых неприятных минутах, напомнив о том, что мы всего лишь слабые женщины.

– Так почему же, – ее голос поднялся до драматических нот, – вы, как джентльмен, не можете дать нам хотя бы маленькую партию вашей продукции?!

Она протянула к нему руки, словно главный инженер мог вложить в ее ладони эту маленькую партию со склада. Момент был в высшей степени эмоциональный. Господин Филиппов был потрясен.

– Мне надо посоветоваться с директором, – резко дернулся он в сторону двери.

Через двадцать минут в переговорную Филиппов ввел директора завода. Директор поздоровался, остановился напротив фрау и взглянул на Филиппова, как бы спрашивая: «Эта, что ли?» Филиппов кивнул. Директор протянул фрау Де Рока свою визитную карточку, пожал ей руку и пробасил:

– Я дал задание печатать контракт для вас.

– Ура! – Мадам была готова расцеловать стоящих перед ней мужчин.

Филиппов благоразумно отошел на несколько шагов назад. Вечером он принес нам в гостиницу готовый, подписанный контракт. «Данке шён», церемонно принял он из рук фрау Де Рока подписанный ею экземпляр.

Дождливым пасмурным утром заводская машина отвозила нас в аэропорт. Водитель гнал как сумасшедший.

– Мы же не кирпичи, – возмущалась мадам.

У обочины дороги стояли закутанные в целлофан тетеньки, продававшие виноград.

– Остановите, пожалуйста, – попросила я шофера.

Притормозив у женщины, обставленной симпатичными корзиночками разных размеров, я, не торгуясь, купила одну, с душистым, сладким молдавским виноградом. Он благоухал почти на весь салон самолета, летевшего в Москву.

Дождь хлестал и там, в небесах, наш лайнер раскачивало, и табличка «Пристегните ремни» горела все время.

– Вам сок, минеральную, вино? – вежливо осведомился стюард.

– Вино, – попросила фрау Де Рока.

И в момент, когда рука стюарда протянула к сидевшей у окна фрау бокал вина, самолет тряхнуло, и рубиновая жидкость выплеснулась мне на юбку.

– Майн Готт! – вскричала фрау Де Рока. – Я вас как сглазила!

Она не успокаивалась весь полет, меняя разные салфетки, пытаясь оттереть пятно.

В Москве ярко светило солнце, началось бабье лето. Нас встречал улыбающийся, такой родной Сева.

– Ух ты, спасибо, – обрадовался он винограду. И, кивая на мою юбку, спросил: – Небось там все время вином угощали? Везуки! Ну, как там погода? – И, не дожидаясь моего ответа, добавил: – А у нас здесь – Африка!

Я с отвращением смотрела в окно – такое ощущение, что сидишь в колодце, и только можно увидеть голубой лоскуточек неба – наше трехэтажное здание совсем затерялось среди высоких слепых стен окружающих домов.

Наш «колодец» глубок и тенист даже в самый солнечный день. Отчаяние и тоска захлестывали меня, как утлое суденышко девятый вал. Вот почудилось, будто окно приблизилось ко мне, словно приглашая распахнуть заскорузлые рамы и перебросить свое тело за подоконник. А как же родители? Они так будут горевать – и окно вновь отодвинулось назад.

Я действительно не хочу причинять страданий своим родителям – бывшим археологам, романтикам до мозга костей, перекопавшим в поисках стоянок первобытных людей не одну тонну земли и песка от Урала до Средней Азии и осевшим теперь в выстроенном собственными руками деревянном «дворце» в Карелии. Они и там делают удивительные находки, сдают их в местный краеведческий музей, пишут необыкновенные письма-монографии своей непутевой дочери в Москву.

Мое воспитание было весьма своеобразным – родители привыкли любить меня на расстоянии. До четырнадцати лет меня опекали две бабушки – бабушка Лена и бабушка Оля.

Бабушка Лена, на самом деле моя прабабушка, сохранила до самой смерти ясный, трезвый ум, необыкновенную красоту и фрейлинский шифр, которым гордилась больше всего.

Родом из обедневшего, но знатного дворянского семейства, выпускница Смольного института, бабушка Лена рано вышла замуж за героя полковника, причем по взаимной и страстной любви, получила почетное звание фрейлины двора Ее Императорского Величества и оставалась ею вплоть до рождения дочери. Прадедушка погиб во время Первой мировой войны, кроме дочери у прабабушки никого не осталось, и она уехала в подмосковное имение.

Непостижимо, но лихие тридцатые годы, сталинские репрессии обошли прабабушку стороной. Может, причиной тому была ее жизнь, посвященная детям, – до глубокой старости она руководила школой, где и учителя и ученики с равным трепетом относились к ее знаниям, благородству души и несгибаемой воле. А может быть, моя бабушка, комсомолка Олюшка, оградила свою мать от страшных сталинских лагерей.

Настоящий «красный дьяволенок», бабушка Оля свято верила в идеалы мировой революции, успела выйти замуж и овдоветь, и больше уже замуж не вышла. Бабушки сообща воспитывали моего отца, а потом меня. Я росла без сказок – рассказы бабушки Лены о быте дворянских семей, генеалогия основных дворянских родов открывали мне настоящую российскую историю. А бабушка Оля вместо колыбельных пела мне на ночь комсомольские песни, рассказывала о героях Гражданской войны, о великом светлом будущем, которое ожидает народы.

Когда мне исполнилось четырнадцать, бабушки Лены не стало, и наш дом опустел. Бабушка Оля часто хворала, она вся как-то съежилась, постарела, и из бескрайных песков очередной пустыни были срочно вызваны мои родители-археологи. Тот факт, что у них незаметно выросла дочь, озадачил их невероятно, они как-то совсем перестали ориентироваться во времени и представляли меня все еще пятилетней крохой с большим белым бантом в волосах.

Разлучаться им не хотелось, но пришлось – теперь в экспедициях поочередно пропадали то мама, то отец. Но когда кто-нибудь из них бывал рядом, о чем только не было переговорено! Мои родители словно старались наверстать упущенное время общения и рассказывали, рассказывали… Загадочный мир древних курганов, этруссков и скифов прочно занял свое место в моем сердце, нимало не потеснив ни бесконечного почтения к царской фамилии и дореволюционному российскому укладу жизни, ни ностальгической любви к «красным дьяволятам».

После смерти бабушки меня стали брать в экспедиции. Об археологической экспедиции нельзя рассказать – в ней надо побывать, подышать тем воздухом, порадоваться и погоревать вместе со всеми, и набить огромные кровавые мозоли на руках.

А дальше – МГУ, археология. Бесконечно счастливые годы. Мне до сих пор снятся сны, навеянные впечатлениями от наших экспедиций – керамика раннеземельческих племен Средней Азии, украшенная простыми узорами розовой и красной краской по золотистому фону; удивительные находки, хранившиеся в днепровских курганах – женские статуэтки, медная кухонная утварь…

Потом все исчезло – прекратили финансирование, закрыли темы. Родители нашли себя в снежной Карелии, а я осталась между небом и землей со смешной профессией «археолог» и недописанной диссертацией. Два языка, выученные еще в детстве, знание машинописи мне очень пригодились в новой жизни. Одна благословенная контора сменялась на другую, постепенно я превратилась в секретаршу Таечку. О моем археологическом прошлом никто не знал, да мне и самой с трудом верилось, что когда-то были экспедиции, настолько круто изменилась моя судьба. Да, недостойной оказалась я своих славных предков! Все они были Личностями с большой буквы, но, как говорится – в семье не без урода.

Нынешняя фирма оценила мои способности и усидчивость, повысив звание и оклад. Теперь я – «Специалист по реализации и обработке информации». Проще говоря, второй эшелон, следующий за победным первым, состоящим из моих более удачливых и уверенных коллег, заключающих контракты, получающих за них премии. Мне же достаются отслеживание платежей, сверки технических спецификаций, ночные звонки в дальневосточные порты, отгрузки и, конечно же, рекламации. Меня знают на всех предприятиях отрасли – начиная от инженера отдела внешнеэкономических связей и ниже, в то время как мои «звездные» коллеги имеют дело с «генералами» – гендиректорами и президентами фирм.

Обеденный перерыв закончился, я нажала неприметную черную пипочку настольной лампы, и маленькое солнышко золотым кружком легло на заваленный факсами, записками и прочей бумажной дребеденью стол.

Каждый день я прихожу к девяти, пишу письма, обзваниваю клиентов, перевожу факсы. Изредка до меня доносятся сведения о международных археологических экспедициях, снаряжаемых какими-то фондами и ассоциациями, где мелькают имена моих сокурсников, но это все так далеко… Золотая, звенящая романтическая пора прошла, и невидимый гигантский нож четко отсек территорию, в пределах которой мне допускается передвигаться…

Мне двадцать восемь, я живу в центре Москвы в двухкомнатной квартире. Моего заработка хватает на удовлетворение основных потребностей и некоторых прихотей. У родителей своя жизнь. Все мое прочее окружение отличается некой аморфностью, киселеообразностью, неуверенностью и противоречивостью – «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Да и зачем обращаться к друзьям, когда тебе тяжело – непременно услышишь ответ: «А кому сейчас легко?» Театры, музыка, книги – вот и все, что мне остается.