Джанет Дейли - Маскарад

– Здрас-сьте, мистер Варнье! – Выговор парня тоже свидетельствовал отнюдь не об аристократическом происхождении. – А вы, верно, мистер Жардин, да? Вы уж извините, что я не встаю, это из-за ноги.

Эмиль заметил костыли, прислоненные к стене. Правая нога адвоката безжизненно свисала со стула.

– Да вы садитесь! – радушно улыбнулся Гораций и указал на три стула, поставленные полукругом возле стола.

Эмиль проигнорировал его приглашение. Как только он увидел Горация, у него не осталось ни малейших сомнений в том, что свидание окажется предельно кратким.

– Давайте не будем тратить время попусту, мсье Тейт, – глухо сказал старик.

И вдруг откуда-то сзади послышался голос:

– Что верно, то верно. Время – деньги.

Эмиль резко повернул голову и замер.

Броуди спокойно встретил его взгляд, закурил сигару и, сделав пару затяжек, спросил:

– Вы удивлены?

Эмиль Жардин побагровел.

– Что это значит, господин адвокат? Я не позволю… Это кощунство! – Он стукнул палкой об пол. – Пойдем, Симон. Мы не можем здесь больше оставаться.

Произнеся последнюю фразу, Эмиль вызывающе посмотрел на Броуди, словно предлагая ему: попробуй, останови меня! Но Броуди равнодушно пожал плечами.

– Не хотите – не оставайтесь. Мне лично все равно. Но, думаю, перед уходом вам будет небезынтересно ознакомиться с некоторыми бумагами.

Эмиль сверкнул глазами, но спорить не стал и, обратившись к своему помощнику, проворчал:

– Дай мне взглянуть, что там у них такое.

Гораций Тейт молча подал документы Симону Варнье, который так же без слов протянул их Эмилю Жардину.

– Подставь ему стул, Симон, – усмехнулся Броуди. – Я полагаю, ему захочется сесть.

Не успел Эмиль дочитать первый абзац, как руки у него задрожали, а от лица отхлынула кровь.

– Что это?

Он бессильно опустился на стул, вовремя поданный Симоном.

– Там все написано, – горько улыбнулся Броуди. – Вам ведь не терпится уничтожить «Кресент Лайн»? Вот я и решил поставить вас в известность, что эта компания мне больше не принадлежит.

Старик нервно теребил уголки бумаг.

– Нет… это невозможно… я… я не позволю!

– Дело уже сделано. Все законно, честь по чести: подписи собраны, печати поставлены. Конечно, вы можете и дальше гнуть свою линию, но хотелось бы посмотреть, как вы будете требовать погашения векселей от своего правнука. Ах, пардон! Совсем забыл – вы же выдаете Жан-Люка за своего дальнего родственника. Но в таком случае вам, как его опекуну, следует иметь в виду, что моя компания и дом принадлежат отныне ему. Прочтите до конца, и вы узнаете, что я назначил присутствующего здесь мистера Тейта, отца Мэлона и Адриенну душеприказчиками моего сына, которые будут распоряжаться его собственностью, пока мальчику не исполнится двадцать один год.

– Но как… как… – задыхаясь от волнения, воскликнул старик.

– Как я выяснил, что Жан-Люк – мой сын? – бесстрастно продолжил Броуди. – Народная мудрость гласит: «На чужой роток не накинешь платок». Сколько бы вы ни старались заткнуть рот моим осведомителям, вам не удалось заставить замолчать всех до единого.

– Ты не сможешь доказать, что он твой сын!

– А я и не собираюсь. Достаточно того, что мы с вами это знаем. – Броуди перестал прикидываться равнодушным и посмотрел на Эмиля с ненавистью, явно нарываясь на скандал.

Эмиль сбросил бумаги со стола.

– После того, что ты сделал, негодяй, тебе не жить!

– Возможно. Но моя смерть – от чьей бы руки я ее ни принял – не изменит одного обстоятельства: Жан-Люк, несмотря ни на что, останется моим сыном. И пусть он носит вашу фамилию. В его жилах все равно течет кровь Донованов.

На этом спор прекратился. Эмиль Жардин с трудом поднялся из-за стола и, тяжело опираясь на палку, пошел к двери.

Донесшийся с улицы автомобильный гудок вернул Реми к действительности.

– Значит, Броуди подарил «Кресент Лайн» своему сыну… Но тогда нельзя сказать, что Эмиль Жардин украл у него компанию!

– Формально нельзя, а по сути можно, – заявила Нэтти, вставая с кресла.

– И что потом случилось с Броуди?

– В августе того же года он умер.

Реми содрогнулась, вспомнив угрозу Эмиля.

– От чего? Неужели дедушка Адриенны…

– Это никому не известно, кроме Эмиля и самого Броуди. Ходили слухи, будто бы Броуди свела в могилу желтая лихорадка. Может, оно и так. Летом пятьдесят третьего года в Новом Орлеане разразилась страшная эпидемия, такой больше никогда не было. Кто говорит, погибло пятнадцать тысяч жителей, а кто – и все двадцать. В ту неделю, когда умер Броуди, болезнь выкосила около тысячи шестисот человек. Покойников не успевали хоронить, властям было не до бумажек, поэтому никакого свидетельства, в котором бы указывалась причина смерти Броуди, никто не выдал. К тому моменту в городе уже не хватало могильщиков, и гробы ставили друг на друга, словно ящики на складе. А потом вообще стали сбрасывать трупы в общие могилы. Так что, где похоронен Броуди, до сих пор неизвестно. Да… ужасные были времена.

– А Адриенна осталась жива?

– К счастью, их семейству удалось избежать гибели. Они, как всегда, уехали из города первого мая, до начала эпидемии. Но Адриенна, конечно же, знала, что творится в городе. Тогда вся страна только об этом и говорила. Люди из разных уголков присылали в Новый Орлеан еду и деньги. – Нэтти немного помолчала и продолжила: – Замуж Адриенна так и не вышла. И до самого своего конца носила траур. Люди считали, что по брату, но я думаю, и по Броуди тоже. В день Всех Святых она приносила цветы на братские могилы – бедняжка ведь не знала, в какой именно похоронен Броуди. Старый Эмиль наверняка был недоволен, но Адриенну это уже не заботило. Лихорадка доконала и отца Мэлона. А спустя пять лет Горация Тейта тоже не стало: он решил навестить своих родных в Сент-Луисе, поплыл по Миссисипи на пароходе, а там взорвался котел.

– В результате распоряжаться имуществом сына пришлось Адриенне.

– Да, и Эмиль скрепя сердце взял бразды правления в свои руки. А во время гражданской войны, когда северяне устроили блокаду, старик сколотил на перевозках грузов приличное состояние. Да он за один рейс умудрялся заработать полмиллиона долларов, представляешь? А ведь война продолжалась целых четыре года, и каждый корабль делал по пять или даже по десять рейсов в год! Большинство южан война разорила, а старый Эмиль Жардин разбогател. Верней, не Эмиль, а Жан-Люк, потому что старик толком не успел этим попользоваться. Он умер в семидесятом году, когда Жан-Люку стукнуло восемнадцать.

– Выходит, Жардины нажились на чужом горе… – задумчиво прошептала Реми. – Но как об этом узнал Коул? Наверное, раскопал дарственную Броуди, а может, нашел и какое-нибудь упоминание о его смерти…

Однако это все равно не объясняло, зачем Коул вытащил на свет Божий портрет Донована и повесил его вместо портрета дедушки Эмиля. Он же не мог не понимать, что ее родные – особенно отец – будут расстроены! Чего добивается этот человек? Зачем ему ссориться с Фрезером Жардином?

– Ты по-прежнему хочешь принять душ и переодеться? – спросила Нэтти.

Реми кивнула, думая о своем.

– Тогда я принесу чистые полотенца.

Нэтти отправилась за полотенцами, а Реми, снова охваченная непонятной тревогой, заметалась по комнате. Она распахнула стеклянную дверь и вышла на балкон. Две магнолии, словно часовые, стояли на лужайке перед входом в дом. Эти деревья Броуди посадил когда-то по совету Адриенны…

Реми приблизилась к изящной балконной решетке и рассеянно скользнула взором по лужайке, металлической ограде и тихой улочке, к которой был обращен фасад дома.

У бровки тротуара стоял ярко-синий пикап. За рулем сидел человек необычной внешности.

«Надо же, какое странное сочетание! – подумала девушка. – Волосы черные как смоль, а борода совершенно седая…»

Человек что-то записывал. Наверное, коммивояжер, решила Реми. Неожиданно бородач поднял голову, и Реми поспешно вернулась в комнату, опасаясь, как бы он не принял ее любопытный взгляд за приглашение поддержать коммерцию.

Когда Реми вошла в комнату, ее взор невольно упал на старинную кровать. Наверное, после смерти деда Адриенна и Жан-Люк переселились сюда. Как, должно быть, несчастную женщину тревожил призрак Броуди, если он даже ей, Реми, спустя столько лет не дает покоя!

Неожиданно перед ее носом появилась ярко-розовая ладонь.

– Эй! Очнись! – замахала рукой Нэтти.

Реми оторопело заморгала.

– Прости… Я тебя не заметила.

– Вижу, – сухо сказала негритянка. – В общем, так: полотенца лежат на полочке, а твой халат висит на двери.

– Спасибо, – словно эхо откликнулась Реми.

– Да что с тобой, детка? – изумилась негритянка. – Ты как будто в транс впала.

– Я думала об Адриенне… ведь она так любила светскую жизнь и искренне жалела свою незамужнюю тетю Зизи. И все же повторила ее незавидную судьбу. Откуда только у нее силы взялись?!

– Эх, милая, – мудро и печально улыбнулась Нэтти. – Женщина похожа на чай в пакетике: пока его не опустишь в кипяток, нельзя определить, крепкий он или не очень.

Реми рассмеялась, однако ее так и не покинуло чувство, что рядом, может быть, совсем близко притаилась беда.

Музейный комплекс на Джексон-сквер явно не был тем местом, куда подсознательно стремилась Реми. По крайней мере, придя туда, она не почувствовала никакого душевного трепета. Сейчас она стояла у телефона в служебном помещении, куда не допускались посетители музея, и, рассеянно наматывая на палец витой провод, разговаривала с Гейбом.

– Если тебе не хочется ехать в музей, – сказал Гейб, – то оставайся дома. Ты сегодня так рано встала.

– Да я тебе из музея звоню.

– Правда? – Гейб был неприятно удивлен. – А я думал, ты зайдешь за мной в половине третьего и мы поедем вместе…

– Я собиралась к тебе заехать, но…

Реми до полудня бесцельно слонялась по дому и чуть с ума не сошла от скуки. Потом позвонил брат, который спешил ей сообщить, что ему наконец-таки удалось отговорить отца от идеи отправить Реми в психиатрическую клинику. В разговоре она случайно обмолвилась, что хочет сходить в музей, и Гейб вызвался составить ей компанию. Реми не возражала, но, попрощавшись с братом, решила поехать туда одна, чтобы никто не отвлекал ее посторонними разговорами и она могла бы спокойно оглядеться, покопаться в памяти, разобраться в своих впечатлениях.

– Мне не сиделось дома, и я приехала сюда одна, – виновато сказала Реми, не вдаваясь в подробности.

– Тогда ты, наверное, уже все осмотрела и без моей помощи.

– Да. – В голосе Реми прозвучало плохо скрытое разочарование.

– Ты… расстроена? Неужели совсем ничего не удалось вспомнить? – Увы, – вздохнула Реми.

Все, буквально все было ей здесь незнакомо: и экспозиция, и сотрудники. Этакая мертвая зыбь… Реми равнодушно посмотрела на мониторы, показывавшие, что делается в залах музея, и… заметила пожилого мужчину с темными волосами и белой бородой. Точь-в-точь как у того человека, который сидел в машине напротив ее дома! Пожалуй, она ошиблась, приняв его за коммивояжера. Наверное, он турист. Тогда непонятно, отчего он в костюме и при галстуке… туристы так не одеваются, особенно днем. Странно… Да и экспозиция его явно не интересовала. Мужчина оглядывался по сторонам, будто кого-то искал.

– И какие у тебя теперь планы? – спросил Гейб. – Ты еще побудешь в музее или поедешь домой?

– Не знаю. Я…

– Не говори! Я сам догадаюсь, – перебил ее Гейб. – Ты заглянешь в «Кэнал-Плейс» и купишь себе какую-нибудь обновку.

Его голос звучал так уверенно!

– Откуда ты знаешь? – удивилась Реми.

– Потому что, когда у тебя плохое настроение, ты всегда так делаешь.

– Неужели?

– Честное слово! – В тоне Гейба Реми послышалась легкая ирония. – Я бы с удовольствием помог тебе нести покупки, но мне еще нужно просмотреть ворох бумаг. Давай встретимся в «Луизиане»… ну, скажем, в полпятого. Надеюсь, за три часа ты управишься?

– Думаю, да, – согласилась Реми, хотя не чувствовала ни малейшего желания ходить по магазинам.

Гейб, вероятно, уловил ее колебания и сразу насторожился.

– Послушай, Реми… Ты только не вздумай опять потеряться… или отправиться в порт.

– Не волнуйся. Все будет нормально, – улыбнулась Реми.

– Ладно. Значит, договорились. В полпятого.

– До встречи в «Луизиане», – ответила Реми и, услышав короткие гудки, повесила трубку.

По пути в зал ей повстречалась девушка лет двадцати с небольшим, очень коротко стриженная, но с пышной челкой, падавшей на глаза.

Девушка остановилась перед ней и радостно воскликнула:

– Реми! Ты когда вернулась?

– Вчера вечером, – ответила Реми, мучительно гадая, кто это может быть.