Реми вспомнила Персервейшн-Холл, старое, обшарпанное здание, из открытых дверей которого почти каждый вечер доносились дерзкие звуки трубы. И тут же перед ее мысленным взором предстало лицо Коула, захваченного этой музыкой, не замечающего ничего вокруг. Но, когда она попыталась вспомнить что-то еще, образы моментально потускнели.

Расстроенная тем, что в ее памяти оживают только мимолетные, разрозненные впечатления, Реми забросала Коула новыми вопросами:

– А как мы проводили выходные? Неужели сидели дома? Наверное, у нас все-таки были какие-нибудь другие развлечения?

– Ты обычно таскала меня на блошиный рынок – все надеялась обнаружить среди хлама бесценное сокровище. А если узнавала, что где-то на окраине устраивают аукцион, непременно тащила меня туда. Особенно, когда в списке лотов значился фарфор.

– И часто я что-нибудь покупала?

– Нет. Только однажды ты приобрела по дешевке, всего за пятнадцать долларов, мейсенскую вазу. Но потом тебе стало стыдно, и ты пожертвовала ее на благотворительные цели. Обычно я в таких местах был покупателем, а ты ходила просто чтобы развлечься.

– Помню! Ты купил пластмассовую лошадку, – воскликнула Реми. – Такие раньше давали на карнавалах в качестве призов. Ты мне еще рассказал, что, когда был маленьким, отец взял тебя на карнавал и выиграл в тире игрушечную лошадку. Поэтому тебе и захотелось купить ее подобие, да?

Коул молча кивнул.

Почувствовав, что она вот-вот вспомнит что-то еще, Реми не дала ему вставить ни слова.

– Но, по-моему, мы по выходным не только торчали на аукционах.

– Да. В плохую погоду мы брали в видеотеке пленки и смотрели дома кино.

Реми радостно улыбнулась и сделала шаг навстречу Коулу.

В памяти всплыла еще одна сцена…

Стоял ноябрь. В субботу с утра зарядил дождь. Он барабанил по стеклу, предупреждая, что на улицу соваться не следует. Они с Коулом сидели в обнимку у телевизора, положив ноги на журнальный столик, пили пиво и закусывали воздушной кукурузой.

Потом Коул встал поменять видеокассету и шутливо шлепнул ее по попке. Она не осталась в долгу и, приняв боксерскую стойку, мгновенно вошла в роль уличной шпаны.

– Ты чего лезешь? Я тебя трогала, да? – Реми сделала пару выпадов, но Коул ловко заслонился от них рукой.

– Никудышный из тебя боксер, – усмехнулся он.

– Никудышный? Да я… я могла бы стать чемпионом! – воскликнула Реми и деловито поинтересовалась: – Слушай, а почему боксеры на ринге всегда утирают нос? У них что, хронический насморк?

– А ты как думаешь? Это же у них чуть ли не самое уязвимое место, – откликнулся Коул и щелкнул Реми по кончику носа.

А когда она возмущенно замахнулась, сгреб ее в охапку.

– Иди сюда, глупышка.

Реми притворно сопротивлялась.

– Это нечестно! Входить в клинч не разрешается!

– Отчего же? Это наилучший способ почувствовать противника, – возразил Коул и неожиданно защекотал ее под мышками.

– Ой-ой-ой! Не надо! – Задыхаясь от хохота, Реми упала на ковер.

Коул рухнул рядом с ней, и они покатились по полу. Реми извивалась, брыкалась, визжала, но быстро запросила пощады:

– Все! Все! Я сдаюсь!

Коул сжалился и отпустил ее. Она, еле переводя дух, растянулась на полу. А когда немного пришла в себя, прошептала:

– Я так счастлива! А ты, Коул?

Его глаза вмиг посерьезнели.

– Да… Стоит тебе зайти в комнату, Реми, у меня на сердце становится светло. – Он запнулся, подбирая нужные слова. – Ты… ты для меня отрада.

– А ты для меня. – Она была благодарна ему за то, как удивительно точно он выразил ее чувства. – Скажи, Коул… Кто была та женщина, которая тебя так обидела? Ты ведь боишься, что я окажусь на нее похожа?

Коул вздрогнул и отшатнулся. Почувствовав, что он пытается отгородиться от нее, Реми обняла Коула за шею и почти насильно притянула к себе.

– Ты любил ее?

– Мне было девятнадцать, – пожал плечами Коул. – Много ли я тогда понимал в любви!

За напускной небрежностью скрывалась смертельная обида.

– Расскажи мне о ней, – тихо попросила Реми.

– Да нечего рассказывать. – Коул все-таки отодвинулся и сел, повернувшись к ней спиной.

Реми тоже села, но предпочла не надоедать ему сейчас своими объятиями.

– Как вы встретились?

Коул долго молчал. Она даже решила, что ничего из него не выудит, но потом Коул хрипло произнес:

– Она любила бокс… Мордобой, вид крови и потных парней приводили ее в восторг. Ее вообще возбуждало все первобытное, примитивное. Она увидела меня на ринге и… после матча уже стояла у служебного входа. Это была женщина из высших слоев… я с такими раньше не сталкивался. Меня ослепило ее великолепие.

– И вы начали встречаться, – негромко подсказала Реми.

– Изредка. Я учился в колледже, и мне приходилось работать, чтобы платить за обучение. Да еще бокс отнимал немало времени. Обычно она приходила ко мне на тренировки, а потом мы пили пиво. Вернее, я пил пиво, а она предпочитала вино. Ее не отвращало то, что у меня нет денег на дорогие рестораны типа «У Антуана». Главное, чтобы мы были вместе. По крайней мере, мне тогда так казалось.

– Ну а потом?

– Потом я совершил ошибку – неожиданно заявился к ней домой. Соскучился, дурак, решил навестить. Видела бы ты ее лицо! Она была так шокирована и возмущена! «Как ты смеешь? Ты поставил меня в неловкое положение!» Я покраснел, ушел и больше не возвращался. – Коул запрокинул голову и уставился в потолок. – Удивительно, но больше всего меня мучило, зачем я рассказал ей об отце. Дело в том, что я ни с кем никогда об этом не говорил. Я…

Он умолк и опустил голову.

– Твой отец… – осторожно произнесла Реми – Он умер, когда тебе было восемь лет, да?

– Да. – Коул опять надолго умолк, а затем посмотрел на нее с каким-то новым, ожесточенным выражением. – Наша машина столкнулась в лоб с машиной бывшего сенатора, вашего соседа по кварталу. Он был пьян.

У Реми перехватило дыхание. Она сразу же поняла, кого имеет в виду Коул. Сенатор был близким другом ее дедушки. В результате аварии сенатора парализовало, и его блестящей политической карьере пришел конец. В детстве Реми сто раз слышала эту историю.

– Но я всегда считала… – в замешательстве пробормотала она.

– Что не он, а мой отец был пьян? – подхватил Коул. – Это наглая ложь. Я был там и все видел собственными глазами.

– Ты… сидел в машине?

– Да.

У Реми сжалось сердце. Она моментально вспомнила свои ощущения в тот несчастный день, когда на ее глазах перевернулся катер ее жениха Ника Остина. Онемев от ужаса, Реми молила Бога, чтобы Ник вынырнул на поверхность и помахал ей рукой: не волнуйся, все в порядке. Но он не появился. Лишь спустя четыре часа спасатели нашли его бездыханное тело. Воочию убедившись в изменчивости судьбы, увидев, что жизнь человека эфемерна и может оборваться в любую минуту, Реми долго не могла оправиться от потрясения. Отчасти поэтому она и переехала жить к родителям – родные стены давали ей ощущение защиты. Когда разыгралась эта трагедия, Реми было двадцать четыре. А Коул потерял отца в восемь лет, совсем ребенком! Сколько же горя ему пришлось хлебнуть!

– Коул… – прошептала Реми, и на ее глаза навернулись слезы.

– В тот день он повез меня в зоопарк. Мама работала и не смогла поехать с нами. Мы хорошо погуляли и возвращались домой. Внезапно хлынул дождь… Потом нас ослепил свет фар. Помню, отец что-то крикнул и прижал меня рукой к спинке сиденья. А еще через секунду раздался звон разбитого стекла и металлический грохот… – Коул прерывисто вздохнул. – Когда я очнулся, отец лежал у меня на коленях. Все было залито кровью. Я сразу понял, что папе нужна помощь, но не мог открыть дверь. Пришлось вылезать в окно. Полиция уже подоспела. Я потащил полицейского к нашей машине, но напарник крикнул: «Хадсон! Иди скорее сюда!» Полицейский сунул мне в руку платок и велел бежать к отцу, а сам кинулся ко второй машине. «Господи, да это ж сенатор! – воскликнул он. – Нализался, как свинья». Они начали суетиться вокруг сенатора, а я плакал и прижимал платок к шее отца… но остановить кровотечение не мог… я был слишком мал, а полицейские так и не помогли мне. Они спасали жизнь сенатору.

«А заодно спасли и его репутацию, обвинив в столкновении человека, который уже не мог защититься, не мог ничего доказать», – с горечью подумала Реми.

Но говорить ничего не стала, а просто обняла Коула и крепко прижала его голову к своей груди.


Реми и сейчас не могла вспомнить эту сцену без боли. Захваченная воспоминаниями, она даже не сразу сообразила, что сидит, судорожно вцепившись в спинку дивана. Костяшки ее пальцев побелели от напряжения. Взгляд Реми рассеянно скользнул по выключенному телевизору и… остановился, словно застряв на темном экране.

– Я помню, как-то раз мы с тобой смотрели телевизор, но… не фильм, а… – Реми нахмурилась, напрягая память, и вдруг удивленно воскликнула: – Там показывали тебя! Ты выступал в программе новостей. Только вот почему? Погоди-ка… Вспомнила! Под Рождество ты устроил банкет для сотрудников на борту нашего корабля. Да-да! Палуба была украшена разноцветными лампочками, гирляндами. Получилось так красиво, что этим даже заинтересовалось телевидение.

Реми вспомнила ослепительно красивую мулатку, ведущую телепрограмм.

– Это потрясающе, мистер Бьюкенен! – заявила та, одарив Коула и зрителей белозубой улыбкой. – Скажите, пожалуйста, а как вам пришла в голову идея отпраздновать Рождество на корабле?

Коул, который вообще-то был не особенно щедр на улыбки, просиял.

– В нашем городе такое обилие развлечений, что мы легко упускаем из виду главное: ведь Новый Орлеан – второй по величине порт в стране. Он уступает только Нью-Йорку. Компания «Кресент Лайн», созданная сто пятьдесят лет тому назад, гордится тем, что ее колыбелью был Новый Орлеан. Но, если изо дня в день сидишь в конторе, понемногу начинаешь забывать о воде и кораблях. Я был совершенно потрясен, выяснив недавно, что большинство сотрудников компании – не говоря уж об их семьях – ни разу не ступали на палубу наших судов… Ну и когда мы собрались устраивать рождественский ужин, я решил, что это прекрасный повод изменить ситуацию к лучшему и напомнить всем, чем занимается на деле «Кресент Лайн».

– Примерно три месяца назад «Кресент Лайн» потеряла корабль, – сочувственно сказала мулатка. – Может быть, это тоже повлияло на ваше решение устроить банкет на палубе?

– Да, действительно, один из танкеров попал в шторм. К счастью, обошлось без человеческих жертв. А значит, нам тем более есть что отпраздновать.


На этом интервью закончилось. Что было потом, Реми не помнила, хотя вполне могла догадаться. Однако ее это сейчас не интересовало. Ей хотелось спросить Коула о другом.

– Мы отпраздновали это Рождество вместе?

– Не совсем. Мы были вместе в сочельник, – уклончиво ответил Коул.

– И что мы делали? – Реми подошла к кожаному дивану, на который улегся Коул.

– Поехали на Сент-Джеймскую площадь и смотрели, как на набережной жгут костры.

– Да-да, чтобы осветить путь Санта-Клаусу, – подхватила Реми, вспомнив обычай, принесенный в эти края первыми поселенцами.

В канун Рождества на берегу Миссисипи всегда разводили костры, чтобы Санта-Клаус нашел дорогу к домам людей. Реми улыбнулась, вспомнив семилетнего скептика, который старательно изображал перед взрослыми, что он уже вырос и глупые детские забавы кажутся ему смешными.

– Ты веришь в Санта-Клауса? – спросил его Коул.

– Нет! – гордо ответил малыш.

Коул присел перед ним на корточки и серьезно произнес:

– Ну и ладно. Зато Санта-Клаус в тебя верит. И всегда будет верить!

Когда Коул выпрямился и подошел к Реми, она нарочито громко сказала:

– А ты до сих пор веришь в Санта-Клауса, правда?

– Правда, – без тени улыбки ответил Коул.

И Реми заподозрила, что он не шутит…

Она отвлеклась и прослушала половину рассказа Коула о том сочельнике.

– …Потом мы вернулись ко мне, подарили друг другу подарки и пошли в церковь.

– И что ты мне подарил? – поинтересовалась она.

– Старинную брошь.

Реми почувствовала: это был не простой подарок. Видно, Коулу эта вещица особенно дорога.

– Брошь досталась тебе от мамы?

– Нет, от бабушки.

Реми ахнула и схватилась за горло.

– Брошь с топазом, да?

Та, что была на ее платье в Ницце!

– Коул! Почему мы расстались? Из-за чего поссорились? – Реми так разволновалась, словно от его ответов зависела ее жизнь.

– Да все из-за того же: тебе не понравилось, что я упрекаю твоих родных в непомерной жадности, – помрачнев, ответил Коул. – Вот и сейчас стоит мне об этом упомянуть, как ты начнешь кипятиться.

Коул был прав. Реми взбесили его слова, и она этого не скрывала.