— Вы не пытаетесь меня разыгрывать? — спросила она, и почти мгновенно лицо ее приняло обеспокоенное выражение. — Боже мой! Неужели вы хотите сказать, что лорд Мэпплтон обвенчался с мисс Роллингз? Но они же только что познакомились и она ему совсем не пара. Эта ужасная, назойливая, фривольная женщина. Необходимо что-то предпринять. Я…

— Прекрати это, ангел, — прервал ее Томас. Он услышал достаточно, чтобы раз и навсегда убедиться в том, что не ошибся в своих подозрениях. На сердце у него стало тяжело. — Кого-то, возможно, и смог бы обмануть твой возмущенный вид, но не меня.

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Она не мигая смотрела ему в лицо. Ложь давалась ей легко, и любого другого, скоре всего, ввели бы в заблуждение полный сожаления голос и беспокойство, кажущееся вполне искренним. — Не далее как сегодня утром я постаралась встретиться с сэром Перегрином и рассказать ему, как сильно меня огорчило то, что мисс Роллингз сочинила целую историю, чтобы быть представленной дедушке и мне.

— Да, держу пари, ты это сделала. — Томас сдвинул на затылок шляпу, размышляя о том, много ли можно сказать Маргарите, не вспугнув ее, и решил, что, имея дело с женщиной, не стоит волноваться из-за того, что сказал слишком много.

— Ты думаешь этого достаточно, чтобы замести следы? Или ты намерена лично пойти к Мэпплтону и умолять его не совершать необдуманного поступка, не жениться на женщине, ниже его по положению? Если так, то позаботься обзавестись свидетелями, поскольку едва ли стоит рассчитывать на то, что этот ошалевший от мыслей о деньгах дурак запомнит твой визит.

Маргарита выпрямилась и воинственно вздернула подбородок.

— Что за зловещие намеки. Я поверить не могу, что между нами происходит подобный разговор, и не могу понять, почему я стою здесь, выслушивая ваши оскорбления. Всего доброго, Донован.

— Это здесь ты встречаешься со своим мастером-картежником? Здесь, у конюшен? И сколько же еще времени Чорли будет выигрывать, прежде чем ты лишишь его последнего пенни, обрекши на позор и бесчестие? — спросил Томас, когда она повернулась к нему спиной, бесстрастно наблюдая, как напряглись и снова расслабленно опустились ее плечи.

Она медленно повернулась, склонив голову набок, и посмотрела на него так, будто он только что сообщил, что нашел утерянную формулу философского камня и хочет продать ее Маргарите за определенную сумму.

— Чего вы хотите, Донован?

Он не обратил внимания на ее вопрос.

— И не странно ли, что сэр Перегрин заговорил о какой-то расшифрованной им древней карте буквально на следующий день после того, как ты при мне пригласила его сходить с тобой в книжную лавку? Ты ведь приглашала его в книжную лавку?

— Если и приглашала, то что из этого?

— Я и сам сначала так подумал. Простое совпадение, подумал я. Но потом я сказал себе: Томас, а может, это не совпадение? Может, сказал я себе, она что-то замышляет? Замышляет какую-то каверзу.

— Понятно. — Маргарита натянуто улыбнулась. — И часто вы так сам с собой разговариваете?

Томас, проигнорировав ее шпильку, продолжал:

— Я подумал о сэре Перегрине. Он одержим идеей сделать себе имя в научных кругах и ухватится за любую возможность доказать всем свои исключительные способности. Он, что же, поплывет на днях в Италию искать несуществующие римские сокровища? Этого ты и добиваешься — порочить всех? Но нет, это не объясняет Джорджианы Роллингз.

— Вы сумасшедший, вы это знаете? Когда вы ложитесь в постель и закрываете глаза, вам не кажется, что под кроватью прячутся волосатые чудища? Или вы видите гоблинов, таящихся по углам? А может, вы любитель готических романов и вам повсюду мерещатся шпионы и злоумышленники?

И снова он не обратил на ее слова внимания.

— Я еще не вычислил, что ты запланировала для Хервуда. Но, как мне кажется, Хервуд несчастлив, а несчастливые люди уязвимы во многих отношениях. Остается граф Лейлхем. Я обо всех догадался, или есть и другие? Впрочем, неважно. Пятерых вполне достаточно, чтобы забот было по горло. Но лучше держись подальше от Лейлхема, Маргарита. Он не станет ничего предпринимать лично, а пошлет кого-нибудь разобраться с тобой. Хотя иногда, — Томас притронулся к едва зажившей руке, — он делает исключения.

— Я не собираюсь стоять здесь и слушать этот вздор ни секундой дольше, — с чувством воскликнула Маргарита. — Очевидно, в вашей пустой голове появилась одна навязчивая идея. Я вижу, что невозможно заставить вас прислушаться к голосу разума. Люди, о которых вы говорите, мои друзья. Очень хорошие друзья с самых моих детских лет. Да что там говорить, они из кожи вон лезут, чтобы облегчить мне выход в свет, поскольку знают, что я сирота. Я бы никогда не пожелала им ничего плохого.

Томас улыбнулся и широко развел руки.

— Твои друзья. Иуда однажды назвал Иисуса другом, так, по крайней мере, меня учили. Хотя, думаю, мне не следует сравнивать кого-то из этой пятерки с персонажами Евангелия. Признаюсь, ангел, ты для меня загадка. Любопытная, завораживающая загадка. Готов поспорить на новую трость Пэдди, ты что-то замышляешь, но ради спасения собственной жизни я бы не смог догадаться, что именно. Просто мне не повезло, и я невольно влез в ваши интриги.

Помолчав, Маргарита улыбнулась Доновану и, медленно приблизившись, положила руку на складки его галстука.

— А что потребуется для того, Донован, чтобы ты из них вылез?

У него неровно забилось сердце. Причиной тому были ее близость, ее лишь слегка завуалированное предложение, но больше всего — отвращение к ней и к себе самому за то, что ему очень хотелось сказать, что для этого потребуется. Ее губы, прижатые к его губам. Ее руки, крепко его обнимающие. Ее тело, мягкое и уступчивое под его руками.

— Они тебя обидели, да, Маргарита? — спокойно спросил он, пытаясь разглядеть на ее лице признаки внутренней боли, намек на то, какие чувства ею двигали. — Ты слишком горда и не стала бы делать того, что ты сейчас делаешь, не стала бы жертвовать своей невинностью в обмен на мое молчание, если бы эти люди не совершили чего-то непростительного. Что они сделали?

Ее пальцы зарылись глубже в складки его галстука, и он почувствовал их жар сквозь тонкую ткань рубашки.

— У меня есть вопрос получше, Докован. Что они сделали тебе? Почему ты так упорно ищешь с ними встречи, когда в Лондоне полно лордов и министров, пользующихся куда большим влиянием, способных оказать тебе большую помощь в выполнении твоей миссии миротворца? А Стинки вообще не занимает никакого поста в правительстве. Какой же выгоды ты ищешь? Почему так заботишься об их благополучии? Какие секреты хочешь скрыть?

Он обнял ее за талию и медленно привлек к себе, возбужденный еще более этой игрой в кошки-мышки, сознанием того, что в этой молодой женщине он, видимо, встретил достойного соперника в искусстве двойной игры.

— Сдаюсь, Маргарита. У тебя свои секреты, у меня свои. Только, пожалуйста, будь осторожна, не заходи слишком далеко.

Она выпустила его галстук и выскользнула из его объятий прежде, чем он успел ее удержать.

— Согласна. А сейчас, Донован, если не возражаешь, я тебя оставлю, и на сей раз не нужно меня удерживать. Ты можешь раскланяться со мной, если нам еще придется встретиться, но разговаривать вовсе не обязательно.

— Ты хочешь, чтобы я притворился, будто тебя не существует, — спокойно проговорил Томас, обретший равновесие так же быстро, как и она. — Но мы вращаемся в одном и том же узком кругу. Думаю, я не сумею выполнить твою просьбу. Кроме того, — он подмигнул ей, — ты и не хочешь, чтобы я ее выполнял. Можешь отрицать это, можешь залезть на крышу и кричать оттуда, что ты меня ненавидишь, но твое сердце говорит совсем другое. Разве не так, Маргарита?

Она набросила на голову капюшон, и его складки скрыли от него ее лицо.

— Опять ты ошибся, Томас Джозеф Донован. У меня нет сердца. Когда-то было, но оно разбилось некоторое время тому назад и склеить его оказалось невозможным. Может быть, если бы мы встретились в другое время, в другом месте, что-то интересное из этого и вышло бы.

Томас стал медленно, шаг за шагом приближаться к ней, не желая, чтобы она уходила, не желая терять то, что, как он знал, он еще не обрел окончательно.

— Интересное? О да, моя маленькая Маргарита, и возбуждающее, и приятное, и значительное, и долговечное.

— Такое же долговечное, как весенний снег.

— Ах, ангел, твои слова ранят меня. Неужели тебе совсем не любопытно?

— Нисколько. — Она отошла от него на шаг.

— В самом деле? Неужели ночью без сна, как это бывает со мной, представляя, каково нам будет вместе, тебе и мне? Двум авантюристам, которые могут приручить друг друга.

— Ну и ну! Вы только послушайте. Он называет себя авантюристом. Я бы назвала тебя упрямым, самоуверенным болваном.

— Две родственные души, — продолжал он, словно не слыша ее слов, — умеющие использовать недостатки других людей и достаточно независимые, чтобы в нарушение общепринятых правил получить то, что им нужно.

— Я знаю, что мне нужно, Донован, и это, увы, не ты.

Его это замечание нисколько не обескуражило.

— Два сердца, два ума, два тела, подходящие друг другу, как подходит к руке сшитая на заказ перчатка.

Она оглянулась, определяя расстояние, отдалявшее ее от кустов.

— Прекрати, Донован. Клянусь, я стукну тебя, если ты не прекратишь.

— Естественно. Мы будем бороться, Маргарита, — гнул свое Томас, — кусаться и царапаться, как две кошки, посаженные в один мешок, но когда мы займемся любовью, это вознаградит нас за все. Подумай об этом, ангел. Подумай о любовных утехах… и о любви.

Она вытянула перед собой руки, словно хотела оттолкнуть его и его слова.

— У меня нет на это времени, Донован, — запротестовала она, качая головой и продолжая в то же время отступать к кустам и к надежным стенам дедовского особняка. — У меня нет времени для тебя. Неужели ты не понимаешь?

Томас внезапно застыл на месте. Ему послышался какой-то шум в конце дорожки, там, где она выходила в проулок. Все его чувства, занятые секунду назад Маргаритой, теперь были обращены на то, чтобы обнаружить возможную опасность. Жестом призвав Маргариту к молчанию и прищурив глаза, он стал вглядываться в темноту, пытаясь определить, нет ли там кого.

— Что это? — спросила Маргарита, кладя ладонь ему на руку. — Что ты услышал?

И действительно, Томас разглядел в конце дорожки человеческую фигуру. Зажав рукой Маргарите рот, он обхватил ее за талию и буквально втащил в кусты, где ее не было видно. Затем, подтолкнув, заставил встать на колени.

— Тише, по-моему, там Хервуд.

Маргарита затихла, прекратив попытки вырваться из его объятий, но, видно, не смогла смириться с тем, что он зажимал ей рот. Томас понял это не потому, что хорошо знал ее, а по той простой причине, что ее острые зубы впились ему в ладонь, вынуждая убрать руку.

— Ральф? — прошептала она, наклоняя к нему голову, пока он тряс укушенной рукой. — Ты уверен? Это не уловка с целью заставить меня в страхе прижаться к тебе, как какую-нибудь глупую девицу? Это было бы нечестно, Донован, и я бы тебе этого никогда не простила.

Томас мысленно поздравил себя с правильной оценкой мужественного характера Маргариты. Она не собиралась визжать, падать в обморок, одним словом, вести себя так, как повела бы себя любая другая женщина, застигнутая в темноте с мужчиной.

— Он последовал за мной из Ричмонда, но я считал, что оторвался от него. Упорный сукин сын.

— Последовал за тобой? И ты привел его сюда. Боже мой, у тебя действительно пустая голова. Как ты думаешь, он уже давно здесь? О Господи, неужели он слышал наш разговор? — Она присела на корточки и яростно уставилась на Томаса. — Черт тебя побери, Донован, от тебя одни неприятности. Если он слышал нас…

— Не слышал и не услышит, если ты будешь вести себя тихо. Не думаю, что он подойдет ближе.

— Я не собираюсь петь во весь голос, — прошипела она, широко раскрывая глаза и оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что кусты и деревья не позволяют увидеть их с дорожки. — Более глупого положения и представить себе нельзя. И как меня угораздило попасть в такую смехотворную переделку.

Сколько времени нам придется тут прятаться, прежде чем ему надоест и он уйдет?

Томас пожал плечами, придвигаясь поближе к ней. Как бы там ни было, а он не собирался упускать представившуюся возможность.

— Понятия не имею, моя сладкая. Час? Два? Ты лучше его знаешь.

Маргарита уронила голову на руки.

— Не думаю. Ральф слишком любит уют собственного дома и не станет расхаживать всю ночь по аллеям. — Подняв голову, она улыбнулась. — Я чувствую себя ужасно глупо, Донован. Я уже сто лет не играла в прятки.

Он нежно снял приставший к ее волосам зеленый весенний листок.

— Готов поспорить, что ты пряталась лучше всех.

— Не совсем так. Я всегда шла сначала на кухню в надежде, что повариха пекла что-нибудь в тот день, а потом, набрав побольше печенья или пирожков, залезала в ближайший буфет. Как мне ни стыдно в этом признаваться, но в детстве я была почти толстушкой. Папа говорил, что он находил меня по крошкам на полу. И вот я сидела в буфете, довольная собственной сообразительностью, а тут дверца распахивалась, и папа смотрел на меня, всю перемазанную клубничным джемом.