Фоска сразу поняла, о ком шла речь. Лиа, девушка, жившая в доме Рафа, предавшая их обоих Пьетро Сальвино, ибо она не хотела, чтобы Раф достался ей, Фоске. Лучше всего та девушка могла искупить свою вину, уведя Рафа из-под топора палача. Фоска мысленно представляла их вдвоем, и ее охватывал болезненный приступ ревности.

Она ежедневно встречалась с Паоло. Кормилицы мальчика приносили его в ее комнату, и она навещала его в детской. Ей не разрешали оставаться с ним наедине, кто-то обязательно был рядом – шпионы, готовые тут же сообщить Лоредану о любом ее бунтарском высказывании, которое могло бы совратить ребенка и настроить против «отца».

Во дворце или на загородной вилле она и Алессандро, проходя по коридорам или во дворе мимо друг друга, не обменивались ни единым словом, ни единым взглядом. Всякий раз, когда она попадалась на его пути, всякий раз, когда он проходил мимо нее, ее будто не существовало. Фоска ощущала, сколь сильно Алессандро не любит ее и осуждает. В ответ в ней самой закипала ненависть. Она испытывала побуждение вцепиться в его лицо ногтями, оскорбить, ударить, вывести его из себя. Но она этого не делала, не могла. Ведь он запретил бы ей встречаться с сыном, и тогда у нее не осталось бы ничего от Рафаэлло.

К ее разочарованию, маленький Паоло больше походил на Лоредана, чем на Леопарди: рассуждал логично и невозмутимо, был лишен эмоций и выносил проявления любви к себе со стороны матери лишь потому, что чувствовал, что ей приятно держать его на руках и нянчиться с ним. Ему нравилось играть одному или с Алессандро. Он рано научился читать, играть на пианино, говорить немного по-французски и на латыни. Он спокойно наблюдал за всем, и его глаза всегда выражали больше, чем говорил язык. О нем можно было сказать: маленький дипломат и консерватор. Ему не нравилось, когда в его жизнь вносили перемены или нарушали ее ход. Он, конечно, не был бунтарем, как его настоящий отец.

Фоска осуждала Алессандро за то, что тот отчуждает Паоло, формирует характер ребенка по своему образу и подобию, однако признавала наличие между Паоло и Алессандро естественного влечения друг к другу. Наиболее болезненно задевало Фоску то, что они исключили ее из круга своих привязанностей, и искренняя любовь Паоло к человеку, которого он считал своим отцом.

Она чувствовала, что в ней ничего не осталось от ее большой любви, ничего, кроме поблекших и истрепанных временем воспоминаний. Она проиграла. Раф, она была уверена, где-то по уши завяз в революции и наслаждается этим. Алессандро Лоредан – муж-рогоносец – получил сына. И только она, Фоска, потеряла все.


Римский посол вышел ей навстречу с распростертыми объятиями.

– Моя дорогая, я так рад! Я боялся, что в такую отвратительную погоду вы не рискнете выйти на улицу!

«Я бы решилась отправиться даже в ад, лишь бы уйти из дома», – подумала она, но улыбнулась и сказала:

– А что, в Риме не бывает дождей?

– Никогда, – ответил он решительно. – Они запрещены церковью! А теперь входите, садитесь у камина и согревайтесь. Разрешите мне снять с вас плащ. Как вы сегодня красивы! Вы единственная женщина, которая выглядит красивей воспоминаний о ней. Сегодня я вам могу предложить отличное бордо, из старых запасов, еще до якобинского террора. Прекрасный пример того, на что было способно роялистское общество.

– Мне пока не хочется, – сказала она, начиная расстегивать пуговицы на плотно облегающих рукавах. – А почему бы нам не начать?

– Конечно, моя дорогая, – сказал посол, пожимая плечами. – Как пожелаете.

Он обнял ее за талию, и они поднялись наверх в его спальню.


В отличие от мужчин, которые встречались на ее пути, посол был опытным и щедрым любовником. Когда все закончилось, он приподнялся и посмотрел на нее сверху вниз.

Посол принадлежал к тому типу мужчин, которые с возрастом становятся красивей. Седые волосы придавали импозантность его ординарному лицу, а бесконечный вихрь наслаждений, в который вовлекла его Венеция, свел на нет полноту, которую он приобрел за годы службы в Риме. – Вы, Фоска, странная женщина.

– В каком смысле?

– Я имею в виду ваше отношение к любви. Оно больше характерно для мужчин, чем для женщин. Вы знаете, чего хотите, а это лишает ее романтики.

– Вам не нравится? – спросила она, слегка улыбнувшись.

– Отнюдь нет, дорогая моя! Наоборот. Мне становится веселей и свободней, когда я не занимаюсь всей этой формальной волокитой. Хотя признаюсь, я очень быстро забываю о себе, когда оказываюсь с вами… И не устаю превозносить вашу красоту и обольщать вас.

– Ничего не имею против. Особенно если вы искренни.

– Я говорю искренне, – заверил он. – Для вас любовь – снадобье. Не так ли? Средство, способствующее забвению?

– Совсем нет. Для того чтобы забыть о своих невзгодах, у меня есть другие средства – вино, религия. И то и другое вгоняет меня в сон – неплохой способ забыть. А любовь… Любовь нужна, чтобы помнить о том, что я потеряла.

…Рафа. Ночи, которые они провели друг у друга в объятиях. Его улыбку. Его сердечность. Порой, когда она закрывала глаза и ощущала берущего ее мужчину, она почти верила, что она опять с Рафом.

* * *

Фоска была потрясена до глубины души, когда через несколько месяцев, минувших после рождения сына, она осознала, что ее тянет к мужчине острее, чем раньше. Время, проведенное ею с Рафом, настроило ее тело на любовь, и хотя разумом она отвергала эту мысль и считала ее предательством, тело горело страстным желанием. Сомнения попискивали как мышь. Желание рычало как лев.

Ее первым любовником стал чичизбео Антонио Валир. Выбор был вполне естествен. Разве он не был всегда нежным и внимательным в выражении любви? А она не разрешала ему переходить даже порог своего будуара.

– Антонио, – заявила она однажды вечером. – Я хочу, чтобы вы занялись со мной любовью.

– Моя любимейшая богиня, разве я не люблю вас в любой час дня и ночи всеми фибрами своей души?

– Нет, я говорю о настоящей любви. В постели. Вы готовы?

Он был смущен и расстроен прямолинейностью ее просьбы, но сделал вид, что она польстила ему, и изобразил восторг. Он поклялся, что с первой встречи с ней мечтал о таком завершении их отношений, но ему не хватало храбрости, наконец, дерзости, чтобы самому предложить это.

Они были совсем одни. Она сказала ему, чтобы он запер дверь на ключ, а сама опустила полог кровати. Они разделись, стоя спинами друг к другу. Антонио трепетал как лист. Да и Фоска чувствовала себя не лучше. Они сели на край кровати, нервничая как подростки, и немного поласкали друг друга.

Антонио был в ужасе, что провалился при первой попытке. Фоска лишь недавно пережила огромное сердечное потрясение и была слишком занята своими собственными переживаниями, чтобы в общении с ним проявлять терпение. Они легли рядом друг с другом, отдаваясь бесстрастным обоюдным ласкам, и между ними ничего не произошло. Наконец Фоска, разочарованная и рассерженная, вскочила и заявила, что она страстно желает кофе. Антонио был готов вот-вот расплакаться от чувства освобождения или позора.

Их дружба, как правильно предсказала Розальба Лоредан, дала трещину. Правда, Антонио продолжал навещать Фоску, сопровождая ее в прогулках по городу, ежедневно проводил с ней много времени, но что-то в их отношениях изменилось, возникла отчужденность. Находясь вместе, они больше не испытывали прежнего чувства легкости и раскрепощенности.

Двумя неделями позже, в день Вознесения – один из самых веселых праздников года, – Фоска предприняла еще одну попытку. Населению было разрешено появляться в масках. Из доков был доставлен искусно изготовленный золотой корабль «Бучинторо». На нем дож и сопровождавшие его лица проплыли мимо острова Лидо в Адриатику, где бросили в море золотое кольцо и провозгласили ее невестой Венеции. Состоялась праздничная регата и парад разукрашенных гондол и других лодок. В городе провели бои быков, конкурсы и всяческие увеселения. Словом, был отпразднован однодневный карнавал.

Фоска в праздничный день прогуливалась в лодке в сопровождении Антонию и Джакомо. Когда они вернулись домой, она сказала Эмилии, что очень устала, что у нее сильная головная боль и она хотела бы пораньше лечь спать. Когда берег опустел, Фоска надела маску и ускользнула из дома.

Она быстро прошла до Риалто – единственного моста через Большой канал. Фоска вознамерилась дойти до Ридотто или площади Сан-Марко, чтобы никто – даже гондольер – не видел ее.

В нескольких кварталах от Риалто она встретила матроса. Он бродил вдоль стены и угрюмо рассматривал протекавшую в канале воду. У него была тяжелая челюсть и грубое лицо. Улица была плохо освещена, и Фоска решила, что он похож на Рафа. Конечно, это было не так, но она хотела, чтобы он был именно Рафом, и думала, что если у них одна и та же профессия, то он обладает равной склонностью к любви.

Она смело подошла к нему и вежливо спросила, как дойти до Риалто. Он тупо смотрел на нее какое-то время и сказал, что не понял ее. Он был неаполитанцем.

– Итак, для гида вы не подходите, – сказала она, завлекающе улыбаясь. – Но тогда что вы умеете? Может быть, танцевать?

Он, может быть, и не понял слов, но правильно прочитал желание в ее глазах. У него была приятная улыбка, и она не возразила, когда он обнял ее за талию и потащил подальше в тень.

Она позволила ему поцеловать себя под маской. Он не привык иметь дело с масками, нетерпеливо фыркнул, сорвал ее, немного поцарапав лицо Фоски, и выбросил маску в канал.

– Перестаньте, – с трудом выдохнула она. – Как вы смеете…

Он не обратил внимания на ее протесты и потащил дальше в темь. Она сама приплыла в его руки, что оказалось для него даром небес, и он не собирался отпускать такую добычу. Он только что истратил в таверне последний цехин и не знал, как удовлетворить голод своих чресл.

Фоска тщетно сопротивлялась, поняв, какая опасность нависла над ней. Она закричала, но он стукнул ее кулаком по голове. На какое-то мгновение она перестала видеть, но слышала его дыхание, отдававшееся в ее ушах гулом пылающего горна.

Он опрокинул ее на спину в вонючую, пропахшую рыбой лужу и сорвал белье. Он грубо вошел в нее и двигался взад и вперед, а она лежала под ним, сомкнув веки. «Что я за дура, – думала она, – идиотка».

Он сделал свое дело и силой поставил ее на нога. Он хотел, чтобы она купила ему вина. У нее кружилась голова, и ее тошнило. Когда он расслабился, она вырвалась и побежала. Он легко поймал ее, полагая, что она затеяла какую-то игру. Фоска резко подняла колено и ударила его в пах. Он завыл от боли и выпустил ее. Тогда она изо всех сил толкнула его спиной в канал, подобрала юбки и побежала во дворец. Ей удалось, никем не замеченной, пробраться в свою комнату. Эмилия, однако, слышала, как она пришла, и увидела, что Фоска истерически рыдает. Эмилия раздела ее, помогла принять ванну, но ни слова не сказала.

Следующие три недели Фоска оставалась в своей комнате и не покидала дом. Она себя ненавидела и всячески поносила, ругала всеми известными ей дурными словами, но не могла загасить бушевавшее в душе пламя.

Вскоре после этого Алессандро попросил, чтобы она появилась на приеме во Дворце дожей, и там она познакомилась с молодым сенатором. Он стал тут же флиртовать с ней – весьма забавно. Фоска видела, что Алессандро наблюдает за ними, но знала, что никаких погрешностей в ее поведении он не заметил. Она и сенатор покинули бал одновременно и в ту же ночь стали любовниками. Он был добрым и внимательным и вернул Фоске чувство самоуважения. В Венеции по крайней мере один мужчина считал ее красивой и желанной.

Эта связь продолжалась все лето. Он часто посещал их загородную виллу. Но накануне возвращения Лоредана в Венецию они расстались.

– Я не понимаю вас, Фоска, – сказал он печально. – Я очень люблю вас. Я сделал все, чтобы заставить вас полюбить меня. Однако вы меня не любите.

– Я не могу любить вас, – нежно сказала она. – Не могу полюбить никого.

Фоска держала слово, данное Алессандро. Она была благочестива, как монахиня, на людях целомудренна, как это принято в Венеции. После случая с моряком никогда не выбирала себе в любовники человека, положение которого в Венеции могли бы счесть неподходящим.

Однако даже признание Алессандро Лореданом Паоло своим сыном не смогло полностью восстановить репутацию Фоски. В кругах, в которых она обычно вращалась, скрытно распространился слух о ее любовной связи с тем самым евреем. Она нюхом чуяла скандал. Когда она появлялась в толпе, то будто бы возникал электрический разряд. Ее больше не приглашали в фешенебельные салоны, а несколько старых друзей отца полностью разорвали с ней отношения. Остальные же терпели ее. Ведь она все-таки была из рода Долфинов и женой – пусть и дискредитировавшей себя – одного из Лореданов.

Фоска обнаружила, что оказалась на краю социального слоя, которого никогда раньше по-настоящему не замечала, – класса отверженных. То были дворянки, гордящиеся своими любовниками как завоеванными призами. Они жили скандалами и нисколько не заботились о своей репутации, глумились над существующими обычаями, по привычке наставляли рога своим ничего не подозревающим мужьям, позорили их знатные имена. Встречались подобные характеры и среди мужчин. Не такие обедневшие, как барнаботти, они шпионили, пускались в авантюры, поставляли высшему обществу шлюх.