Все делалось по правилам: было оплачено занесение имени Ким в «списки талантов»; глянцевые фотографии с ее изображением, на оборотной стороне которых были отпечатаны краткие сведения о ней (расписывающие, хоть и сдержанно, ее достоинства), имелись чуть ли не во всех рекламных агентствах.

Бетт просматривала объявления в газетах «За кулисами», «Шоу-бизнес», не оставляла без внимания и журналы «Век рекламы» и «Бродкастинг». Она пока никак не могла решить окончательно, где начнется «большой прорыв» Ким, — на Бродвее, в рекламе или в качестве модели. Больше же всего она рассчитывала попасться на глаза нужному человеку.

Из этого вытекало, что Ким всегда надо было выглядеть «должным образом». Она никогда не выходила из дому — даже просто вынести мусор — без того, чтобы не быть тщательно одетой, причесанной и наманикюренной. В эпоху моды на очки «времен моей бабушки», растрепанных волос и линялых джинсов, в обществе, взбаламученном сексуальным взрывом, наркотиками и рок-н-роллом, Ким выглядела анахронизмом: юная леди в белых перчатках, будто сошедшая с экрана из фильма пятидесятых годов с участием Дорис Дэй.

Деньги были для Вестов постоянной проблемой. Им с трудом удавалось сводить концы с концами: они становились приходящими няньками и вообще брались за любую временную работу, даже с неполным рабочим днем. Как-то Ким посчастливилось сняться в телевизионном рекламном ролике, заказанном продавцом автомобилей для сельской местности, — она открывает дверцу подержанного «бьюика» и улыбается. Но на этом ее карьера модели и застопорилась.

— У нее слишком большой бюст, — сказали Бетт в одном из главных рекламных агентств. — Журналы мод «Мадемуазель» и «Очарование» предпочитают в качестве моделей девушек с менее пышными формами. Вообще-то сейчас делают операции по уменьшению груди… Вы на это не согласны? Что ж, тогда вам следует обратиться в журналы для мужчин.

Бетт пришла в ярость: «Гастлер»?! «Пентхаус»?! Ее Ким в роли «Подружки Месяца»? Можно ли представить себе менее подходящее занятие для невинной и неиспорченной девушки?!

Искусство — другое дело. Особенно настоящее искусство. Поэтому Бетт заинтересовалась предложением одного издателя принять участие в выпуске серий рекламных плакатов по этой тематике. То, что серия называлась «Экзотическая пресса», не имело значения, ведь цель ее носила чисто эстетический характер.

— Никакой обнаженной женской натуры, это богопротивно! — воздевал руки к небу мистер Будериан. — Мы используем классические сюжеты.

Каждая фотография будет представлять собой как бы новое прочтение шедевров живописи, уверял он Бетт, только центром их будут женские образы на фоне какой-нибудь американской достопримечательности. Мона Лиза в черном шифоновом платье на фоне Манхэттена. Боттичеллиевская Венера, выходящая из фонтана в Центральном парке, чья нагота целомудренно скрыта под великолепными волосами. Ким же видится ему «Спящей цыганкой» Руссо.

— Красота вашей девочки такого же призрачного, сказочного плана.

Вся серия направлена на общеобразовательные и воспитательные с точки зрения художественного вкуса цели. Он уже нанял фотографа-венгра, специалиста высшего класса; они ожидают широкого спроса на свою продукцию. И хотя гонорар Ким довольно скромен, отдача, «я имею в виду отдачу в лучшем смысле этого слова», от ее участия в проекте будет потрясающей.

По совету мистера Будериана Ким отправилась на следующий день в Музей современной живописи, чтобы посмотреть на картину Руссо. Она долго сидела перед ней, очарованная. Картина и вправду была какой-то призрачной, нереальной: смуглая женщина спит на земле, рядом с ней гитара. Одежда спящей приглушенных, размытых тонов. Пустынный пейзаж, озаренный холодным лунным светом… Над женщиной стоит лев с поднятым хвостом и опущенной головой.

Ким была озадачена. Что лев собирается делать: изнасиловать цыганку? Съесть ее? Да и существует ли он вообще — может, только в сновидении женщины? Кто ответит? Картина отвечала молчанием. Ким самой захотелось спать и видеть сны…

— Скажи мистеру Будериану, что я буду счастлива принять его предложение, — медленно сказала она матери, вернувшись вечером домой и все еще находясь под впечатлением от увиденного. Интересно, размышляла Ким, будет ли она фотографироваться с живым львом? И почему не выбрали для плаката темноволосую девушку? Ведь сама она настолько ярко выраженная блондинка! Впрочем, по сути своей они с матерью цыганки…

Дорога к славе, как позже отметила Ким, вымощена не только благими намерениями, но и обманом, глупой рекламой, надувательством, дешевым фарсом. Час в музее и полдня в студии на Десятой Западной улице привели к тому, что лицо Ким (уж не говоря об остальных частях тела) на выпущенных массовым тиражом плакатах появилось в клубах, барах, танцевальных залах чуть ли не по всей стране.

Все началось со льва.

— Льва арендовать невозможно, — объяснял ей Ласло Береш, пока она накладывала макияж. Это был добродушный венгр средних лет, говоривший на ломаном английском. — Или пантеру. Слишком дорого просят. А чучело — подделка, фальшивка! — он презрительно махнул рукой.

Вскоре его ассистент, молодой парень, который называл себя «Джимми-рулевой», притащил в студию большую картонную коробку. Ким заглянула внутрь.

— А он живой?

— Накачан снотворным, — заверил ее Джимми, — зовут Борисом.

— Не слишком ли мы отвлеклись от сюжета Руссо? — заметила Ким, обращаясь к Ласло.

— Свобода творчества, дорогая, — возразил тот с улыбкой.

Затем возникла проблема с костюмом. Назвать его прозрачным значило бы сильно преуменьшить эту его характеристику.

— Сквозь него же все видно! — воскликнула Ким.

— Не волнуйся, дорогая, мы задрапируем тебя Борисом… вот здесь… и там… это будет с таким вкусом! Ничего неприличного.

Ким осторожно дотронулась до Бориса. Он оказался на удивление теплым. Красивым. И определенно находился в летаргии.

— Мистер Ласло… сэр… Это… м-м-м, питон или удав?

— Откуда мне знать? — последовал ответ. — Разве я похож на специалиста по дамским сумочкам?

Ким рассмеялась и поблагодарила Всевышнего, что здесь нет ее матери: Ласло запретил ей присутствовать при съемках, заявив, что это помешает творческому процессу. О процессе можно было легко составить представление по снимкам, развешанным на стенах: это были исключительно фотографии женщин, в основном обнаженных, сделанных с налетом идеализирования. Когда доходило до восхваления красоты женского тела, Ласло Береш превращался в истинного художника.

Однако если бы Бетт бросила хоть один взгляд на эти шедевры, от которых Ким пришла в восторг, она бы схватила дочь в охапку и со скоростью, близкой к скорости света, поволокла бы ее прочь из мастерской с криком: «Мама знает лучше!» Но на сей раз лучше матери знала дочь. А Ласло вообще знал лучше, чем кто бы то ни было, она преклонялась перед его вкусом.

Через несколько минут Ким уже лежала на голубом шелковом покрывале, а Ласло суетился вокруг, выбирая для нее подходящую позу, делая пробные моментальные снимки, решая, как подправить ей прическу, как разместить змею и разные другие мелкие технические проблемы. Когда, наконец, все было готово, он попросил Ким снять платье.

— Без него лучше. Получатся просто великолепные фотографии!

Интуитивно Ким поняла, что он прав. Она подчинилась его просьбе, потом закрыла глаза и, ощутив какое-то странное томление, отдалась на волю его фотокамеры. Змея согревала ее своим теплом.

Когда сеанс закончился, ассистент помог Джимми упаковать Бориса, который уже начал подавать признаки жизни, обратно в коробку, и Ким оделась. В воздухе студии витало предчувствие триумфа.


Плакат с питоном был — даже трудно подобрать точное определение — возмутительным, смешным, сексуальным, остроумным, неприличным, бесстыдным, великолепным. Контраст между невинным, безмятежным, доверчивым как у самой Мадонны лицом Ким и пышными формами ее прекрасного тела, словно дышащего чувственностью, поражал воображение. Плакат получил название «Сон девственницы» и произвел впечатление столь же двойственное, что и картина-прототип. Ким хотелось думать, что Дуаньер Руссо отнесся бы к нему с одобрением.

— То ли красотка трахает змею, то ли наоборот, — заметил один оптовик, оформляя заказ на плакат. — Я возьму три тысячи и, может, даже оставлю парочку для себя.

В масштабах страны было продано несколько сотен тысяч экземпляров «Сна девственницы», но Ким с этого ничего не имела, так как подписала документ об отказе от получения процентов с продажи, и ей был заплачен лишь единовременный гонорар. Зато Ким получила нечто, может, даже более ценное — известность.

О ней написали в «Пиплз Мэгэзин», напечатали пасквиль в «Гарвардской сатире», ее пригласили на передачу «С добрым утром, Америка!», иногда узнавали на улице. Она появлялась на открытиях новых торговых центров, автошоу и съездах виноторговцев. Для одних она была объектом шуток, для других — секс-символом. Казалось, до настоящей славы осталось лишь руку протянуть…

Иногда ей платили за то, что она делала, но чаще Ким получала в награду все более широкую известность. К чему это ее приведет, Ким не представляла. Продолжать болтаться по городу на всякие презентации и торжественные и неторжественные мероприятия? Подцепить богатого мужа? Хорошо хоть Бетт пока казалась умиротворенной: ее дочь наконец-то стала настоящей мини-знаменитостью.

Ее благодушие способствовало тому, что Ким стала чаще выезжать в свет, умело разыгрывая роль классической «загадочной блондинки». Не будучи актрисой в полном смысле этого слова, который вкладывают в него представители актерской гильдии, она не знала себе равных в искусстве лицедейства. Живя бок о бок с Бетт, она научилась склонять голову в случае необходимости, располагать людей в свою пользу, сглаживать конфликтные ситуации, выглядеть счастливой по заказу. Имея дело с незнакомыми людьми, могла быстро подстраиваться под их настроение и мимикой и жестами показывать, что разделяет его: если она выслушивала грустную историю, ее глаза увлажнялись, если веселую — она с удовольствием смеялась; ее обычная улыбка как бы говорила: «Какой вы замечательный человек!», и улыбка эта была полна обещания. Репортеры обожали Ким.

Да, она не умела ни петь, ни танцевать. Но она умела делать приятное людям — это было ее профессией.

У Ким появился даже официальный «личный эскорт» — всем известный холостяк, тоже своего рода мини-знаменитость ее уровня. Они познакомились на открытии нового стадиона.

Его звали Пьер Воксмэн, его отец владел сетью розничных магазинов, и Пьер обладал приличным состоянием. Это был толстенький коротышка с пухлой нижней губой, несколько отставший в половом развитии и потому безобидный как муха. По-настоящему он увлекался лишь спортом (его коллекция бейсбольных мячей оценивалась знатоками довольно высоко) и хотел только, чтобы его считали настоящим мужчиной.

— Ты будешь вроде Мэрилин Монро, а я — вроде Джо Димаджио, — предлагал Пьер, когда они с Ким отправлялись куда-нибудь вместе. Стало быть, ей полагалось надеть свое самое сногсшибательное и сексуальное платье и виснуть на Пьере на глазах у публики в течение всего вечера.

Рядом с такой секс-бомбочкой, как Ким, выказывающей ему обожание и любовь, он чувствовал зависть остальных лиц мужского пола, и этого ему было вполне достаточно. Счастливчик Пьер! Он представлял Ким как свою невесту. На самом деле они даже ни разу не поцеловались наедине. Ким жалела его…

Пьер водил ее по шикарным ресторанам, где она удовлетворяла свое пристрастие к изысканным блюдам. Ким сопровождала его на спортивные мероприятия (которые были в высшей степени скучны) и на представления, которые давались на Бродвее и были одним удовольствием. Их имена часто появлялись в газетных колонках светских новостей. В качестве благодарности за эти услуги Пьер выдавал Бетт ежемесячно деньги на туалеты для Ким, а когда они перебрались в небольшую, но миленькую квартирку в верхней части Ист-Сайда, помогал с платой за ее аренду.

При сложившейся ситуации ходить в «невестах» Пьера было совсем необременительно. Если же Ким хотелось чего-нибудь романтического, она читала Барбару Картлэнд. Ничего страшного, ее время еще обязательно придет!


Кеймбридж


— …я пришел за своей зажигалкой.

С этими словами он вошел в жизнь Аликс и круто изменил ее.

Но Аликс, еще не подозревая об этом, просто постаралась скрыть свое изумление.

— Входи, пожалуйста, — пригласила она молодого человека в линялых джинсах и поношенной кожаной куртке.

Сэм-Хьюстон Мэттьюз переступил порог и прошествовал мимо нее прямо в гостиную. День стоял чудесный, и комната была залита лучами полуденного солнца. Солнечные блики отражались в стекле, скользили по китайскому фарфору, ласкали стол из вишневого дерева, что придавало обстановке комнаты еще большую изысканность.