— Ну что, — говорил он, доведя ее до полного изнеможения, — разве это не лучше, чем какие-то слюнявые словесные извинения?

Короче говоря, в его власти было сделать Аликс счастливой, озлобленной, сердитой, ревнивой, оскорбленной… Но самое главное — он давал ей ощущение того, что она любима.

«Брай» — называл он ее, и у него это звучало эротично. Иногда — «Брайди», и невольный брачный[9] подтекст наводил Аликс на глупые мысли.

И все же, несмотря на потрясающие сексуальные отношения, на то, что они могли говорить друг с другом бесконечно, ей никак не удавалось прибрать его к рукам.

Сэм был непредсказуем, вторгаясь в ее жизнь на несколько часов или дней — в зависимости от настроения — и исчезая, ломая все ее планы. Он врывался как порыв ветра, хлопая дверью, обрушиваясь на Аликс с любовью, поцелуями, страстью, энергией. А затем в мгновение ока уносился на какой-нибудь митинг, оставляя после себя хаос скомканных простыней, переполненных пепельниц, разбросанных журналов, книг и разрозненных носков. Он мог заскочить буквально на минутку или, наоборот, исчезнуть надолго. У него не было телефона, он не считал необходимым отчитываться перед Аликс в том, как проводил время без нее. Разве только мог сообщить, что был ужасно занят «важными делами, малышка, насущными проблемами». У Аликс хватало ума не пытаться обуздать его.

Вначале, когда он буквально закружил ей голову своим бешеным любовным напором, она предполагала, что его сумасбродное поведение объясняется статусом дезертира: после сожжения повестки он находился в бегах. Но однажды ночью он проговорился, что его уже призывали на службу несколько лет назад и медкомиссия дала ему освобождение из-за шумов в сердце.

Аликс и обрадовалась тому, что он не преступник, и почувствовала себя обманутой.

— Значит, то аутодафе на Гавернмент-сквер было просто-напросто представлением? Розыгрышем?

— Это была символическая акция, Брай. А символ всегда может обернуться самой настоящей реальностью.

Но больше всего ее беспокоила убежденность Сэма в том, что сексуальная верность — буржуазный пережиток.

Она восприняла это в том смысле, что он по-прежнему спит с Марси Хендрикс или, по крайней мере, пользуется ее услугами. Эти подозрения перешли в уверенность, когда через месяц после начала их романа она столкнулась с Марси в магазине Бонвита, где та покупала нижнее белье.

— Я слышала, ты встречаешься с Хьюстоном… — сказала Марси, рассматривая на свет нечто воздушное.

— Хьюстоном? — Аликс понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, кого та имеет в виду, и вспомнить, что Сэм пользовался разными именами в общении с разными людьми. У него была как минимум дюжина фальшивых удостоверений. Прежде чем Аликс успела ответить, Марси рассмеялась и положила свою покупку на прилавок — это были персиковые шелковые трусики, обильно украшенные оборочками и кружевом.

— И такие же, только черного цвета! — распорядилась Марси, обращаясь к продавцу, а потом с удовлетворенной ухмылкой повернулась к Аликс:

— Полный разврат… Но Хьюстон буквально тащится, когда я надеваю сексуальное нижнее белье! Он говорит, что в них я выгляжу как голливудский вариант первоклассной французской шлюхи.

— Не знала… — сухо отреагировала Аликс.

Когда Сэм заявился к ней в следующий раз, она была в ярости.

— Как ты можешь заниматься любовью и с этой идиоткой, и со мной?! И со сколькими еще, хотела бы я знать?

Сэм рассмеялся:

— Уверяю тебя, ты этого вовсе не хочешь!

Но тем не менее он весь вечер был необыкновенно нежен, почти полон раскаяния. Он признался ей в любви и принялся рассказывать об отношениях Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар.

— Два совершенных мозга, — разглагольствовал он, — мужчина и женщина, которые наслаждались полной близостью и полной свободой!

Он объяснил Аликс разницу между «необходимой» и «случайной» любовью. Так, несмотря на то, что Аликс ему необходима, он имеет право и на случайные, мимолетные связи.

То, что для мужчин давно уже истина, для женщин не менее важно: люди не могут быть предметом собственности, а личная свобода предполагает, кроме всего прочего, и свободу в обретении разностороннего сексуального опыта.

— Только и всего!

— Чушь собачья! — воскликнула Аликс, заливаясь слезами. — Довольно затейливый способ дать мне понять, что я всего лишь одна из толпы!

— Ну почему женщины субъективны до такой тупости! — застонал он в ответ, на что Аликс с жаром возразила:

— Нет!

Но, как всегда, последнее слово осталось за Сэмом: он заключил ее в свои объятия.

— Не ревнуй, Брай… Я с ума по тебе схожу. Давай лучше определим ситуацию так: с Марси я трахаюсь, а с тобой — занимаюсь любовью. — После чего они трахались — или занимались любовью? — до самого рассвета.

И хотя он и не помышлял пересмотреть свою точку зрения насчет несовместимости радикальных политических взглядов и моногамии, впоследствии он стал чаще оставаться ночевать у Аликс, как бы убеждая ее в том, что Марси в трусиках персикового цвета потерпела полное фиаско.

Однажды он привел Аликс к себе «на хату» — в нелегальную квартиру в старом районе улицы Норт-Энд.

Она пришла в ужас: как он мог так жить?! Закопченные окна, всюду тараканы, вонь от протекающих канализационных труб и остатков протухшей пиццы… В квартире обретались также: страшенного вида «полковник» Армии освобождения Анголы, два студента-недоучки, исключенные из колледжа, метеоролог из Чикаго, несовершеннолетняя беглянка из дому по имени Кэти, которая обычно слонялась по жилью в одной мужской рубашке не по размеру и, по признанию Сэма, могла завалиться в постель с самым распоследним солдатом.

Сэм спал в углу комнаты на брошенном на пол матрасе. В одиночестве, как надеялась Аликс, хотя и не могла уже за это поручиться. Больше она туда не приходила.

На следующий же день она вручила Сэму ключ от своих апартаментов и сказала, что он может приходить и уходить когда пожелает. Что он и делал.

«Отель „Брайден"» — так называл он ее хоромы. Появившись, он тут же отправлялся в ванную и долго блаженствовал под горячим душем, после чего растирался ее пушистыми махровыми полотенцами, которые затем бросал на пол. Для человека радикальных взглядов у него оказались вполне буржуазные замашки…

Аликс предложила ему переехать к ней.

— Все чистые полотенца в твоем распоряжении, — не преминула она поддеть его. Но Сэм, как обычно, перевернул все с ног на голову:

— А почему бы тебе не переехать жить ко мне, Брай? Много комнат… Всегда можно бросить на пол еще один матрас.

Аликс вздохнула:

— С тобой невозможно говорить серьезно.

— Почему же, возможно.

— Но… но… — залепетала она.

— Что «но»? Чем ты боишься там заразиться? Нищетой?

— А что хорошего в нищете? — парировала она. — Ее узнаешь по запаху и в прямом, и в переносном смысле слова! Зачем, объясни мне, жить в дыре, когда можно пользоваться некоторыми удобствами цивилизации — такими, например, как горячая вода и центральное отопление? Я заметила, что это и тебе самому нравится! И ведь ты сам вырос не в трущобах! Речь тут идет о здравом смысле. Если мы с тобой будем жить как бродяги, общество не станет ни на йоту счастливее, а мы только попусту растратим силы. Дорогой, переезжай ко мне! А если это задевает твою гордость, и ты не хочешь жить за счет женщины, что ж — за квартиру уже заплачено!

— Меньше всего меня волнует жизнь за счет женщины.

— Тогда в чем же дело? Ты же не отнимаешь у бедняков последний кусок хлеба!

Сэм фыркнул:

— По-моему, довольно странное замечание, принимая во внимание, откуда взялось все это, — он обвел рукой комнату. — Шелковые простыни, китайский фарфор…

— У меня нет шелковых простыней, — вмешалась было Аликс, но он не обратил на нее внимания.

— … и серебряный чайный поднос — все это подарки Брайдена-бомбардировщика. И каждый милый пустячок оплачен кровью ни в чем не повинных вьетнамцев. Не то чтобы твой отец был хуже любого другого чертова империалиста… Все они одинаковы. Нет такого понятия — чистые деньги.

Когда Аликс возразила, что компания отца производит не только аппаратуру для бомбардировщиков, но и много других полезных вещей, Сэм попросту наорал на нее:

— Знаешь, в чем твоя проблема, Брай? Ты занимаешь позицию стороннего наблюдателя, а не действующего лица! Тебе так легче: ты хочешь произносить правильные речи, придерживаться благородных взглядов, а возвращаться сюда, в дом с привратником, нырять в свою уютную постельку, натянув на себя простыню — шелковую или какую другую — и при этом прекрасно себя чувствовать! Ни в чем себе не отказывать, уж не говоря о том, чтобы познать страдания или бедность… Я не говорю, что в тараканах или испорченном сортире есть что-то возвышенное — все это действительно неэстетично и антисанитарно… Но я, по крайней мере, не веду себя как страус, засунувший голову в песок!

— Лицемер! — Аликс была уязвлена. — Все это туфта, особенно когда об этом говорит тот, кто привык трахаться с девушками из обеспеченных семей: со мной, с Марси Хендрикс в ее импортном нижнем белье…

Они кричали друг на друга до тех пор, пока сосед снизу не начал стучать в потолок, после чего Сэм, схватив пиджак, вылетел из квартиры, хлопнув дверью и бросив ей зловещее: «Увидимся…»

Несколько дней Аликс агонизировала. Она ненавидела Сэма. Тосковала по нему. Желала, чтобы он навсегда убрался к черту… И готова была продать душу тому же черту, чтобы снова почувствовать родные прикосновения. Хотя бы еще разочек! Доходя до абсурда, она представляла, как переезжает к нему, в его дыру: нанимает уборщицу, приглашает водопроводчика, бригаду по уничтожению тараканов — словом, делает его берлогу пригодной для жилья. И только вспоминая во всех деталях свой визит туда, людей, там обитающих, могла подавить в себе этот порыв.

Она никогда не сможет жить в таких условиях! Спать на полу на матрасе! И почему она должна это делать? В конце концов, она Аликс Брайден из Прайдс-Кроссинга!

Прошла неделя. От Сэма не было никаких вестей. Она переживала ужасно. Наконец, отбросив всякую гордость, Аликс подкараулила его на одном из митингов. Уже через час они были у нее в квартире и набросились друг на друга как изголодавшиеся по сексу дикие кошки. Она не спрашивала его, где он был и с кем — важно было лишь то, что они снова вместе. Аликс дала себе слово, что больше они не расстанутся, и она всеми мерами будет удерживать его при себе.

В ту зиму, чтобы доказать, что она не «сторонний наблюдатель», а отзывчивая и страстная женщина, Аликс развила бурную деятельность: распространяла листовки, участвовала в демонстрациях протеста. В начале каждого месяца она жертвовала большую часть своих денежных поступлений на нужды движения за гражданские права. Чего еще мог требовать от нее Сэм?

Но Аликс беспокоило, что ее жизнь стала походить на лоскутное одеяло.

В Гарварде она была хорошей студенткой, членом редколлегии журнала «Юридический обзор». В Прайдс-Кроссинге — почтительной дочерью, раз в неделю наведываясь туда на ужин и партию в шахматы. С Сэмом — любовницей, помощницей, мятежницей.

Ах, если бы! — мрачно размышляла Аликс. Если бы она могла слить все эти образы в один! В одно гармоничное целое…

Но для того, чтобы это произошло, необходима была встреча отца с Сэмом. Аликс с трудом представляла себе эту сцену: оба мужчины придерживались диаметрально противоположных взглядов, они были разными во всем. И так как отца изменить было невозможно, «сдаться» должен был Сэм.

Поначалу она была настроена оптимистично. Почему бы и нет? Сэм умница, легко ориентируется в различных ситуациях и, как хотелось думать Аликс, его можно «укротить». И потом, он обожает ее. Она надеялась, что под ее влиянием он постепенно освободится от наиболее безумных своих идей, будет носить нормальный костюм с галстуком, следить за своей речью, вернется к образу жизни среднего класса, к которому принадлежал по происхождению, и проявит себя достаточно презентабельным для будущего зятя.

Но с течением времени его настрой становился все мрачнее, страннее, а их отношения начали приобретать некий налет клаустрофобии: они редко выходили куда-нибудь вместе, а чаще оставались в постели и либо разговаривали, либо читали, либо занимались любовью.

Если он был в хорошем расположении духа, то становился необыкновенно внимательным к ней. Несмотря на все свои благие намерения «вогнать Сэма в рамки», Аликс буквально таяла от его ласки. Он мог заставить ее почувствовать себя не просто любимой, но и красивой.

Положив голову ей на колени, он читал стихи, а она чувствовала, как мурашки бегут по коже от возвышенности момента. Никто и никогда так не любил ее!